Павел Якушкин - Из Черниговской губернии

Въ братской было народу много, и мужчинъ и женщинъ; разговоръ шелъ довольно оживленный и почти общій: одно теперь у всѣхъ на умѣ…

— Вамъ что! говорила одна баба богомолка:- что хочешь, то и дѣлай, не дѣлай беззаконія какого и только… а намъ, мои матушки родныя, просто головушку всю закрутило…

— Да вы чьихъ? спросилъ какой-то не то монахъ, не то послушникъ.

— А — ыхъ мы, А — скіе…

— О чемъ же у васъ головы закрутило? Али жирно наѣлись на теперешней волѣ?

— Когда было, родимый! Давно-ли воля то сказана? такъ туже пору и отъѣшься! Какъ можно родимый.

— А что только у насъ дѣлается! сказалъ, вздохнувъ, одинъ мужикъ, сидѣвшіи въ сторонѣ.

— А что?

— И сказать не знаю какъ.

— Да вы чьихъ?

— Мы ничьихъ.

— Вольные?

— Нѣтъ, удѣльные.

— А у васъ-то что?

— У васъ землемѣры землю межутъ — вотъ что!

— Да не у васъ однихъ: землемѣры вездѣ ходятъ, вездѣ у всѣхъ землю мѣряютъ.

— Вездѣ мѣряютъ, а пока еще Богъ миновалъ: пока еще нигдѣ земли не рѣжутъ.

— Да у насъ еще пока тоже Богъ миновалъ, продолжалъ старикъ: — землю мѣрять мѣряютъ, вѣшки становятъ, а земли рѣзать не рѣжутъ!..

— А пусть ихъ мѣряютъ!

— У насъ не одну землю мѣряютъ.

— Какъ не одну землю?

— Десну мѣряютъ! проговорилъ старикъ, къ ужасу всѣхъ слушателей…

— Какъ Десну?

— Десну!

— И ты видѣлъ?

— Всѣ видѣли…

— Я, браты мои, диву дался, заговорилъ одинъ: — что такое это означаетъ? воду Богъ создалъ, вода у насъ вольная: кто хочешь, по этой водѣ ступай, бери эту воду, сколько себѣ знаешь; сколько тебѣ надо, столько и бери… и эту то воду Божію мѣряютъ!.. Своими-бъ глазами не видалъ, — людямъ-бы и вѣры не далъ… да и вѣрить то какъ?

Я вышелъ изъ братской, на крыльцѣ и въ сѣняхъ бабы толковали все о той-же волѣ.

— И что такое дѣлается, одинъ Богъ святой знаетъ! Спросишь, кто грамотный да путный, тотъ тебѣ про волю и говорить не станетъ, а какой — безпутный — того наплететъ, что и не разберешь… послушаешь того безпутнаго — просто, мои родныя матушки, просто голову сниметъ… Ужъ такая бѣда, что и сказать нельзя!

— Послушаешь — выпорютъ! поддакнула дура, тоже старушка богомолка.

— Куда выпорютъ!

— Выпорютъ, родимая!

— Коли-бъ выпороли, да тѣмъ бы и дѣло довершили? Въ книгу, моя родная, запишутъ!

— Запишутъ! какъ есть — запишутъ! заговорили слушавшія богомолки. На дворѣ подъ деревомъ сидѣла куча мужиковъ, и я подсѣлъ къ нимъ.

— Здравствуйте!

— Здравствуй, почтенный!

— Объ чемъ толкуете?

— Да все про волю.

— Что же про все, про волю, много толковать? слава Богу, что воля эта вышла.

— Такъ-то оно, ихъ!

— А еще же что?

— А вотъ что: было у васъ начальство, господа, теперь насъ отъ господъ отобрали и никакого намъ начальства не даютъ, теперь у васъ никакого начальства нѣтъ.

— На что же вамъ начальство?

— Ну, спросить о чемъ, хоть бы о той же волѣ, и спросить некого, никто ничего не скажетъ [2].

— А теперь начальство стало — не начальство, подтверждалъ другой мужикъ.

— Это какъ?

— А вотъ какъ: бывало ѣдетъ становой, услышимъ колокольчикъ — поджилки дрожатъ! А теперь ѣдетъ становой — ничего, и уѣдетъ становой — тоже ничего!

— Это-то и хорошо!

— Это хорошо, да спросить что не у кого.

— Да что вы будете спрашивать?

— Какъ что, другъ? обо всемъ теперь надо спроситься: порядки заводятся новые, а мы люди неграмотные, — какъ разъ въ бѣду влѣзешь, совсѣмъ съ головой влѣзешь!

— Да вотъ хоть бы у насъ, прибавилъ другой мужикъ:- мало-мало въ такую бѣду было попали, что и… Тутъ мужикъ только рукой махнулъ, а ни одного слова не сказалъ: видно, что они ждали большой какой-то бѣды.

— Да вы Апраксинскіе?

— Апраксинскіе.

— Да, у васъ недалеко было до бѣды, да и до большой бѣды, другъ ты мой!

— Какъ небольшой!

— Какъ еще это Богъ помиловалъ!

— Его святая воля!

— Какая-жъ у васъ бѣда была? спросилъ я этого мужика.

— Большой бѣды Богъ миловалъ, а была-бы. Вотъ какъ вышла воля, насъ, мужиковъ, баринъ собралъ, объявилъ намъ царскую волю, — хорошо. «Вы, говоритъ, живите смирно, да со мной ладно». — Мы ему поклонились. — «Вы работали, говоритъ опять таки баринъ, — вы работая на дворъ по шестнадцати десятинъ въ клину, теперь работайте по десять».

— Какъ на дворъ? спросилъ я.

— У нихъ по дворамъ разсчитано, объяснилъ мнѣ другой мужикъ:- въ твоемъ дворѣ три работника, три работницы, да въ томъ двору пять работниковъ да пять работницъ, — значитъ одинъ дворъ, восемь работниковъ, восемь работницъ — вотъ тебѣ и цѣлый дворъ выходитъ. Это у нихъ такъ заведено ужъ изстари.

— Это такъ! продолжалъ разскащикъ. — «Теперь, говоритъ баринъ, работайте дворомъ по десять десятинъ». Мы на это ни одного слова не сказали, поклонились только. «Ну, говорить, прощайте!» Мы опять поклонились, поклонились мы барину, да и разошлись. Послѣ стали толковать промежъ себя: чью намъ волю сполнять, царскую, или барскую? Царь указалъ мужику трехденку, бабамъ двухденку [3], а баринъ не желаетъ царской трехденки, — какъ тутъ барина слухать? Думали, думали и придумали сполнять царскую волю, а барской не сполнять; выходятъ на трехденку, а сколько дворомъ сработаешь, больше десяти десятинъ — барскіе!

— Куда больше сработать! дай Богъ и десять десятинъ сработать, и то въ пору!.. Больше!.. заговорили мужики, — больше какъ ни сработалъ! Сработалъ!..

— Ну, да такъ что Богъ дастъ! продолжалъ разскащикъ. — Еще и то положили: велитъ баринъ на трехденку на лошадяхъ выѣзжать, — всѣмъ на барщину на лошадяхъ и выѣзжать, всѣмъ безпрежѣвно!

— Безлошадникамъ — то [4] какъ же? спросилъ кто-то изъ слушавшихъ этотъ разсказъ.

— Сказано, всѣмъ!

— Да вѣдь у васъ во всѣхъ деревняхъ на половину, пожалуй, будетъ безлошадниковъ.

— Ну, ужъ всѣ выѣзжай на лошадяхъ!

— Да какъ же?

— И объ этомъ на міру говорили, порѣшили: у кого нѣтъ лошади, возьми у кого двѣ, а чтобъ барская трехденка не стояла, чтобъ на міръ попреку не было, на томъ и порѣшили, и положили объявить о томъ барину, управляющему, что-ли, кому надо, по начальству, чтобъ грѣха какого не вышло.

— Такъ, по закону, по закону! подтвердили другіе, — по самой царской волѣ!

Я подошелъ къ другой толпѣ.

— Ты только то посуди: земля твоя, ты самъ — свой, живи, никого не забиждай, — и тебя пальцемъ тронуть никто не можетъ, ты ведешь дѣло но Божью, и никто ни тебя, ни твоего дому, ни твоей земли, говорю, не можетъ тронуть, а своровалъ въ чемъ — судъ! Судъ разсудитъ — ты виноватъ. — Виноватаго въ Сибирь!

— Да хоть въ Сибирь!

— А праваго никто обиждать не моги! продолжалъ первый. — Привелъ бы Господь только, чтобъ всѣ настоящіе порядки произведены были!

— Народъ болтаетъ: настанутъ новые порядки, и всѣ суды пойдутъ праведные: хоть будь ты какой богачъ, хоть тысячами бросай, а коли проворовался — спуску не будетъ, въ Сибирь или чего кто стоитъ.

— Сказано, свѣту будетъ поновленіе.

— А! П. И. здравствуйте! сказалъ, подходя ко мнѣ, отецъ П. съ которымъ меня познакомили въ Трубчевскѣ. — Хотите посмотрѣть нашъ монастырь, нашу ризницу?

Разумѣется, я на это согласился съ радостію, и мы пошли съ нимъ къ монастырю.

Въ Челнскомъ монастырѣ вся постройка новая, одинъ только корпусъ, въ которомъ находится теплая церковь — довольно старинной постройки. Иконъ стараго письма я не видѣлъ ни одной; книгъ старыхъ, рукописей тоже нѣтъ: самая замѣчательная рукопись — синодикъ прошлаго вѣка, изъ котораго видно, что князья Трубецкіе до послѣдняго времени не оставляли Челнскаго монастыря. Такъ, подъ 1768 годомъ въ синодикъ вписанъ князь Алексѣй Никитичъ, бывшій ктиторомъ монастыря. Чудотворной здѣшней иконы Богородицы я не видалъ: лѣтомъ эта икона въ ходъ идетъ, большую часть лѣта пребываетъ въ Трубчевскѣ, гдѣ жители приносятъ ее къ себѣ въ домъ и служилъ ей молебны, которые поютъ очередные монахи изъ Челнскаго монастыря. Челиская чудотворная икона прибыла къ мѣсту, на которомъ теперь стоитъ монастырь, по Деснѣ въ челнѣ, - поэтому и монастырь получилъ названіе Челнскаго. Преданіе говоритъ, что она писана преподобнымъ Алимпіемъ, знаменитымъ кіевскимъ живописцемъ.

— Гдѣ здѣсь, батюшка, пройти къ пещерамъ? спросила меня богомолка старуха, когда я вышелъ за монастырскую ограду полюбоваться мѣстностію монастыря.

— Не знаю, отвѣчалъ я.

— Пойдемъ, батюшка, вмѣстѣ поищемъ. Какъ же найти? чай, народъ пойдетъ къ пещерамъ, и мы за народомъ.

— Пойдемъ, матушка!

— Вотъ сюда, сюда, подъ гору, говорила старуха, сходя съ крутой горы.

— Подъ гору-то ты, матушка, сойдешь, сказалъ я: — какъ только на гору взбираться будешь?

— Отчего не не взобраться?