Павел Якушкин - Из Черниговской губернии
— И молока нѣтъ?
— У насъ на деревнѣ не сыщешь ни у кого: падежъ былъ — всѣхъ коровъ повычистило.
— Плохо жъ вы, родная, живете.
— Э, кормилецъ! У людей и того нѣтъ. Есть, что и хуже насъ грѣшныхъ живутъ.
— А развѣ есть?
— Какъ не быть!
— Да гдѣ же?
— Возьми хоть а — скихъ: тѣ еще куды хуже васъ, бѣдные, мучаются!
— Чѣмъ же вы лучше живете?
— У насъ хоть лошадка есть; все работать можно; а работать будешь — и хлѣбъ, Богъ дастъ, будетъ, а тѣ — безлошадники, на половину лошадей нѣтъ: какъ имъ справляться? имъ по-вѣкъ справиться нельзя.
— Сходи, хозяюшка, перебилъ я хозяйку, подавая ей мелочи около рубля серебромъ, — сходи купи хлѣба, поѣдимъ.
— Да у насъ столько не купишь печенаго хлѣба, сказала хозяйка, взглянувъ на деньги.
— Все равно, ты муки купи, да хлѣбовъ напеки.
— Да тебѣ какъ же ждать?
— Я послѣ зайду, тогда и поѣмъ, отвѣчалъ я, выходя изъ избы.
Послѣ неудачной попытки пообѣдать въ Хотяиновѣ, я пошелъ къ Бугаевкѣ, дорогой пустынной, то лѣсомъ, то полемъ. И для кого такая широкая дорога между Трубчевскомъ и Погаромъ (въ 30 саженъ) я никакъ догадаться не могу. По дорогѣ изъ Бугаевки я видѣлъ одного только мужика, вышедшаго съ проселка.
— Куда ждешь? спросилъ я.
— Да бѣда надо мной такая стряслась, что одинъ только Богъ святой знаетъ, какъ бѣду эту и разхлебать будетъ… Горе такое…
— Какое горе?
— Какъ другъ, не горе? Лошадь пропала!
— Давно пропала?
— Да ужъ третій день бѣгаю, спрашиваю; да гдѣ ее съищешь! Звать, совсѣмъ въ чистую пропала.
— Хорошая лошадь?
— Хороша ли, дурна, все свой животъ?… А вору какая же воля брать дурную? Воръ, разумѣется, выбираетъ, что ни самую лучшую изъ всего табуна.
— Откуда жъ у тебя увели лошадь?
— Со двора проклятый свелъ. Стали мы ужинать; поужинали, хотѣли въ ночное ѣхать, а тутъ хвать — лошади нѣтъ! Кинулся туда, сюда, — нѣтъ, какъ нѣтъ!.. И ума не приложу, что съ головушкою горькою своей дѣлать.
— Жаль мнѣ тебя, братъ, а помочь, самъ знаешь, помочь этому дѣлу не могу.
— Куда помочь!
— Часто у васъ лошадей крадутъ?
— Какъ не часто!.. Только и послышишь: то такъ тройку свели, то такъ пару; недѣли не будетъ, какъ около насъ никакъ ужъ лошадей семь свели.
— За одинъ разъ?
— Нѣтъ, нонче сведутъ у меня, завтра у тебя… Такъ обидѣли, такъ обидѣли…
— Скоро хватились, какъ же вы не догнали вора? спросилъ я.
— А какъ его догонишь? Загонитъ ее въ лѣсъ, тамъ его, вора-то, и не найдешь.
— Услышишь: лошадь заржетъ…
— И лошадь у вора никогда не заржетъ…
— Не заржетъ?
— Не заржетъ. Воръ привяжетъ къ хвосту камень; хочетъ лошадь заржать, надо лошади хвостъ поднять, а въ хвосту камень; лошадь вспомнитъ про камень и не заржетъ.
Отъ Хотяинова или Хотьяиновки до Бутаевки нѣтъ ни одной деревни; только версты за двѣ стоитъ въ лѣсу небольшой хуторъ. Выйдя изъ этого лѣсу, вы сейчасъ же переходите въ Черниговскую губернію. Здѣсь мѣсто вышло пуповиной и передъ вами открывается великолѣпный ландшафтъ: поле, склоняясь въ лѣвую сторону, мѣстами примыкаетъ къ рощамъ, а мѣстами теряется за горизонтомъ; едва верстъ за десять виднѣется Погаръ; вправо у самой опушки нѣсколько крестовъ. Ужъ не могилы-ли несчастныхъ корчемщиковъ?
Въ Бугаевкѣ первый шинокъ, стало быть вольница, стаю быть и Maлороссія началась. Сколько разъ мнѣ ни случаюсь въѣзжать въ Малороссію, я замѣчалъ всегда шинокъ почти на самой границѣ и въ этомъ шинкѣ народу вездѣ труба нетолченая!.. Кто ѣдетъ въ Малороссію — встрѣчу справляетъ съ вольницей; кто выѣзжаетъ въ Россію — прощается съ шинкахъ, съ хорошей вольной водкой. Великороссіяне, живущіе часто за десять верстъ отъ границы, тоже часто заходятъ погулять въ шинокъ. Вѣдь шинокъ не то, что кабакъ. Въ кабакѣ, кромѣ водки, можно найти только прошлогодніе калачи, бублики и изрѣдка ржавую селедку. Да и самъ цѣловальникъ не похожъ на хозяина: у цѣловальника за-частую и хозяйства никакого нѣтъ, и весь домъ не домъ, а одинъ кабакъ. Въ шинкѣ для кабака собственно отведено небольшое мѣсто, а въ остальномъ домѣ вы найдете мѣсто и отдохнуть, и закусить вамъ подадутъ.
Такъ и въ Бугаевкѣ мнѣ, по постному положенію, подали луку съ квасомъ. Хмѣльнаго народу, по обыкновенію, въ шинкѣ было много, и все бабы: однѣ шли съ богомолья изъ Челнскаго монастыря, другія пришли съ какихъ-то крестинъ — доканчивать крестины… Костюмъ былъ на всѣхъ одинъ, но говоръ слышался и южнорусскій и сѣверный, и, какъ сѣверный говоръ сбивался на южный, такъ и въ южномъ много слышалось сѣвернаго. Во многихъ кучкахъ запѣвали пѣсни или совсѣмъ малороссійскія, или хотя и русскія, но большею частію на малороссійскій ладъ. Малороссійскіе напѣвы, впрочемъ, слышатся довольно далеко отъ границы Малдороссіи: я слыхалъ эти напѣвы въ Малоархангельскомъ, Мценскомъ уѣздахъ Орловской губерніи и даже въ Новосильскомъ Тульской губерніи; а въ Кокоревкѣ, за сорокъ верстъ отъ Трубчевска къ Дмитровкѣ, гдѣ мнѣ случилось быть на свадьбѣ, я не слыхалъ ни одного напѣва свадебной пѣсни сѣверно-русскаго: всѣ южные.
Въ шинкѣ все шло громче и громче, шумнѣй и шумнѣй, и все безтолковѣй и безтолковѣй. И я, видя, что тамъ дѣлать ничего, пошелъ по деревнѣ. У одного двора сидѣлъ у воротъ мужикъ.
— Помогай Богъ! сказалъ я ему, усаживаясь около него на какую-то колоду.
— Милости просимъ! отвѣчалъ мужикъ. — Садись, братъ, отдохни со мной.
— Эко, сколько народу у васъ въ шинкѣ! сталъ я заговаривать съ нимъ.
— Народъ, знаешь, идетъ со всѣхъ сторонъ въ Бутаевку въ шинокъ: здѣсь водка дешовая, да и крѣпоче, чѣмъ въ Трубчевскѣ; вотъ народъ и взялъ такую призвычку ходить въ Бугаевской шинокъ: другой, сердечный, бѣжитъ и не вѣсть откуда на дешевку.
— Скажи пожалуйста, отчего у васъ на этой сторонѣ деревни хаты стоятъ на дворѣ, а на той, къ барскому дому — на улицу?
— На той сторонѣ постройка старинная: какъ дѣды строились, такъ и теперь строютъ: а такъ почали строить все по новому, всѣ хаты на улицу.
— Отчего же?
— Такъ господскіе живутъ; господа ихъ и перестроили на свой ладъ, а мы люди вольные, мы козаки, — живемъ, какъ наши отцы, наши дѣды намъ позволили.
— Теперь вѣдь нѣтъ господскихъ крестьянъ; бывшіе господскіе будутъ перестраиваться по старому, или же такъ и останутся, какъ господа имъ построили?
— Нѣтъ, такъ и останутся… куды имъ!..
— Отчего же?
— Они мужики.
— Теперь всѣ вольные почти совсѣмъ, только временно обязанные; а уладятся съ господами, и совсѣмъ будутъ вольные люди тогда.
— Все будутъ мужики.
— Да отчего же?
— Сказано въ писаніи: отъ лося родятся лосенокъ, отъ свиньи — поросенокъ.
— Ну, такъ что жъ?
— Мужикъ привыкъ подъ господскимъ страхомъ жить; безъ этого страху мужикъ пропадетъ: настоящимъ человѣкомъ не сдѣлается никогда.
— Это, братъ, не ты говоришь — зависть твоя говоритъ! сказалъ я ему на это.
— Помогай Богъ! проговорилъ я чуйкѣ; какъ послѣ оказалось, это былъ погарскій мѣщанинъ сапожникъ, человѣкъ лѣтъ двадцати-пяти или восьми, рослый и здоровый.
Я обрадовался новому собесѣднику: разговоръ нашъ съ прежнимъ товарищемъ былъ какъ-то неловокъ — или мнѣ приходилось согласиться съ нимъ, или спорить. Согласиться мнѣ не хотѣлось, а спорить — значитъ учить, а отъ этого я рѣшительно разъ навсегда отказался: изъ этого ничего никогда не выйдетъ, да и время даромъ только пропадетъ.
— Объ чемъ тоскуете? спросилъ мѣщанинъ, тоже присаживаясь къ намъ.
— Да все объ водѣ.
— А что объ волѣ толковать?
— А то толковать, отвѣчалъ мой мужикъ-козакъ, — то толковать, что отъ этой воли всѣмъ будетъ плохо.
— Нѣтъ, дядя, сказалъ мѣщанинъ. Ты возьми только то: всѣ будутъ вольные; всякому человѣку богатѣть можно, никто его и не тронетъ, тогда и вашему брату-мѣщанину не въ примѣръ лучше будетъ. Теперь что ты возьмешь съ мужика? съ голаго, но съ святого, взять нечего!..
— А разбогатѣетъ мужикъ?
— Разбогатѣетъ мужикъ. Тогда и ты около него поживишься, сытъ все будешь!
— Это какъ?
— А такъ: взять теперь хоть меня; сошью я сапоги; много у меня мужикъ купитъ? онъ бы и радъ купить сапоги тѣ, да купить то не на что; мужикъ безъ сапогъ, а ты безъ денегъ! Теперь ты, положимъ, рыбу ловишь; мужикъ бы и взялъ у тебя рыбки, да взять то нельзя: безъ денегъ ты ему рыбки не дашь; ты и сиди со своей рыбкой, а денегъ-то и у тебя нѣту, и тебѣ купить что надо, ты не покупаешь, какъ ни плохо, а, такъ пробавляешься.
— Отъ лося — лосенокъ, отъ свиньи — поросенокъ! проговорилъ угрюмо козакъ.
— Нѣтъ, дядя! попомни мое слово: все пойдутъ лоси; свиньямъ ходу не будетъ, всѣ свиньи переведутся…
— Переведутся?
— Переведутся, дядя.
Оба замолчали.
— Пойдти напиться, сказалъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, козакъ.
