Александр Соловьев - Апокалипсис: катастрофы прошлого, сценарии будущего

Если верить письмам Екатерины II, то можно заключить, что императрица не особенно серьезно воспринимала такого рода природные катаклизмы. «Я очень крепко спала, – писала императрица в 1777 году. – Порыв ветра разбудил меня в пять часов. Я позвонила, и мне доложили, что вода у моего крыльца и готова залить его. Я сказала: «Если так, то отпустить часовых с внутренних дворов, а то они, пожалуй, вздумают бороться с напором воды и погубят себя». Сказано – сделано: желая узнать поближе в чем дело, я пошла в Эрмитаж. Нева представляла собой зрелище разрушения Иерусалима. По набережной, которая еще не окончена, громоздились трехмачтовые купеческие корабли. Я сказала: «Боже мой! Биржа переменила место, графу Михаилу придется устроить таможню там, где был Эрмитажный театр…» Большое окно упало на землю подле самого стола, весьма прочного, на котором десерт расставлен, ветром сорвало с него тафтяную покрышку, но десерт остался целехонек. Обедаю дома, вода сбыла, и, как вам известно, я не потонула… Но довольно о воде, поговорим о вине: погреба мои залиты водою, и бог весть, что с ними станется». Кстати сказать, кроме императорских винных погребов это наводнение затопило расположенную на берегу залива тюрьму, в которой находились около 300 заключенных. О погибших заключенных забыли очень быстро, зато появилась легенда о том, что в каземате Петропавловской крепости тогда утонула самозванка, выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны. И хотя госпожа Тремуйль, более известная под именем княжны Таракановой, умерла от чахотки несколькими годами раньше, романтическая история об утонувшей авантюристке пользовалась популярностью в течение многих лет.

Первое наводнение, которое общественное мнение восприняло как катастрофу, произошло 19 ноября 1824 года. Вот как описывает это наводнение официозная газета «Русский инвалид»: «7-го сего месяца здешняя столица посещена была бедствием… Река Нева, которой воды беспрестанно возрастали от сильного морского ветра, вышла из берегов своих в 11-м часу утра. В несколько минут большая часть города была наводнена. Ужас объял жителей. Невозможно описать все опустошения и потери. Все набережные, многие мосты и значительное число публичных и частных зданий повреждены. Убыток, понесенный здешним купечеством, весьма велик. Жители всех сословий с благородною неустрашимостью подвергали опасности жизнь свою для спасения утопающих и их имущества. Сии черты мужества, великодушия и преданности столь многочисленны, что с каждым почти днем узнаем мы новые». Стихия практически полностью уничтожила русский флот. А число жертв разные источники оценивают от 600 человек до 14 тыс.

Именно трагедия 1824 года послужила толчком к появлению пушкинского «Медного всадника» и положила начало мифу о построенном на болоте наперекор стихии городу, убивающему своих жителей. Такое принижение образа столицы не могло не вызывать недовольства властей. Составленный по горячим следам этих событий Ф. В. Булгариным и Н.И. Гречем сборник воспоминаний о наводнении был запрещен цензурой и света так и не увидел. Уж слишком плохо согласовывался с официальными отчетами, например, рассказ А. С. Грибоедова о том, как зеваки, «завлеченные сильным спиртовым запахом», начинают разбирать завал в надежде откопать что-нибудь горячительное, или же рассказ драматурга В. Мирошевского о старухе, которая, услышав о подъеме воды, закричала: «Всех молодых баб потопила бы, за их грехи Господь нас наказывает!»

Поскольку наводнения повторялись чуть ли не ежегодно, питерцы, естественно, привыкли к тому, что подвалы то и дело оказываются заполненными водой, а сложенные во дворе запасы дров могут быть унесены в открытое море. В газетных отчетах о наводнениях есть описания того, как по территории затопленного зоопарка носился перепуганный слон, а тюлень терпеливо дожидался, пока вода поднимется выше заграждения, а затем уплыл в неизвестном направлении.

Система оповещения о подъеме уровня воды действовала еще с екатерининских времен. О том, что вода начала подниматься, сигнализировали при помощи пушечных выстрелов, флагов и фонарей на башне Адмиралтейства. И после каждого наводнения горожане подсчитывали убытки и ворчали на городские власти, которые не могут изобрести способ борьбы с водой. А власти вспоминали, что во время наводнения 1824 года император Александр I сказал, что «с Божьей стихией не совладать».

О том, сколь философски петербуржцы реагировали на заливающую улицы воду, свидетельствуют воспоминания художника Александра Бенуа. «Одним из памятных событий осени 1903 года, – писал он, – было то наводнение, в котором чуть не захлебнулся Петербург. Это бедствие не достигло тех размеров и не имело тех трагических последствий, которыми прославилось наводнение 1824 года (повторившееся почти день в день через сто лет), однако все же вода в Неве и в каналах выступила из берегов, и улицы, в том числе и наша Малая Морская, на несколько часов превратились в реки. Из своих окон мы могли «любоваться», как плетутся извозчики и телеги с набившимися в них до отказа седоками и с водой по самую ось и как разъезжают лодочки, придавая Питеру вид какой-то карикатуры на Венецию. Мне это наводнение пришлось до чрезвычайной степени кстати, так как я получил тогда новый заказ сделать иллюстрации к «Медному всаднику» от Экспедиции заготовления государственных бумаг. Стояла не очень холодная погода (южный ветер нагнал нам бедствие), и когда вода довольно скоро отхлынула, то я смог пройтись по сухому по всей набережной. По дороге, под все еще всклокоченным небом с быстро мчавшимися розовыми облаками, очень жуткими показались мне огромные дровяные баржи, выброшенные на мостовую Английской набережной!»

Второе по мощности наводнение произошло 23 сентября 1924 года. Подъем воды начался после трех часов дня, и вскоре под водой оказалось 65 квадратных километров территории города. Был полностью затоплен Васильевский остров, Петроградская сторона, существенная часть Центрального, Выборгского и Володарского районов. Если верить газетным сообщениям, то людей успели заранее предупредить о подъеме воды, поэтому жертв было немного. Правда, спустя некоторое время метеорологов начали обвинять в том, что они преуменьшили опасность. Да и число жертв оценивают по-разному: в 1924 году в газетах писали о девяти погибших, а в конце восьмидесятых – о 600.

Если о жертвах говорили неохотно, то об экономических последствиях наводнения писали много. Ущерб оценивался в 130 млн рублей. Залиты были не только подвалы, но и первые этажи домов. Пострадали хранилища музеев и библиотек. Репортеры сообщали, что «в помещении бывшего Мариинского театра вода достигла глубины в три аршина. В воде плавали скрипки, контрабасы, тимпаны. Самым трудным было вынести две ценные арфы по 15 тыс. рублей каждая». На несколько дней город остался без света и транспорта. Остановились почти все заводы.

Во время наводнения возглавлявший Ленсовет Г. Зиновьев находился в санатории. Пока градоначальник добирался до города, там уже было объявлено военное положение и все властные функции переданы чрезвычайной тройке, в которую входили комендант города Федоров, заместитель начальника ГПУ Леонов и заместитель заведующего административным отделом губисполкома Ильин. Ликвидировать последствия наводнения начали, как водится, с борьбы со спекуляцией: постановление о борьбе с торговцами, «которые посмеют использовать стихийное бедствие для спекуляции», было принято уже через несколько часов после начала подъема воды. Жители Ленинграда сразу же бросились скупать продукты. В газетах того времени можно прочитать о торговцах, которые, «находясь по пояс в воде, отпускают товары покупателям, стоящим в воде по колено». При этом авторы отчетов утверждают, что «вздутия цен незаметно».

Последствия этого наводнения удалось ликвидировать достаточно быстро, и уже 25 сентября решением Политбюро военное положение в Ленинграде было отменено. А для бесед с постепенно обсыхающим пролетариатом направили М. Калинина. О том, как происходили эти беседы, можно получить представление из газетного отчета о выступлении «всесоюзного старосты» на заводе «Красный треугольник». Во время митинга один из рабочих сказал так: «Ленинград залило, Саратовскую губернию сожгло. Не беда! Ни черт, ни дьявол, ни Бог с каким-нибудь белогвардейским мазуриком нам ни шиша не сделают! Спайку рабочих с крестьянами ни одна буржуазная сволочь не разорвет. Да здравствует Ленинград! Да здравствует Саратовская губерния и в ей город Новокузнецк!»

В течение нескольких лет о наводнении 1924 года писали очень много. Был даже выпущен альбом фотографий с видами затопленного города, выполненных знаменитым Карлом Буллой, который уже снимал затопленный Петербург в 1903 году. Доходы от продажи этого альбома должны были пойти на восстановление студенческих общежитий и столовых. А в 30-е годы о наводнениях писать перестали, считая их, по всей видимости, пережитком капитализма, который должен отмереть вместе с проституцией, тунеядством и религиозными предрассудками. Когда в 1955 году произошло наводнение, оказавшееся четвертым за историю по уровню подъема воды, в газетах о нем не было ни слова.