Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6
Другие в этом изображении хотят видеть не фею, не ансару, а придворную даму, может быть, из свиты королевы и, может быть, небезразличную королю, потому-до он и спрятал так тщательно ее портрет от глаз супруги. Королева прийти сюда никак бы не смогла. Никаких каменных ступеней, никаких винтовых лестниц в ту пору здесь и в помине не было; художник работал, видимо, спускаясь с верха скалы на веревках.
Сенатор Перера рассказал и еще об одном предположении, которое принадлежит Мартину Викрамасингхе. Мартин Викрамасингхе считает, что никакие это не дамы и вовсе не танцовщицы с небес, а поскольку Сигирия находится в засушливой зоне острова, то это феи воды. Помещены они в грот не для обозрения, а совсем напротив — для тайной работы по обеспечению окрестных полей водой. Изобразить-то их расщедрился опять-таки именно тот король, который хотя и был жесток с отцом и другими своими родственниками, но оказался любезен народу своей плодотворной деятельностью по обводнению засушливых земель. Перера согласен с предположением Мартина Викрамасингхе и порекомендовал мне повнимательней всмотреться в фигуры фей: сколько мягких, плавных, изящнейших изгибов имеют их обнаженные тела; они как бы и плывут в волнах и в то же время сами олицетворяют волны; что другие считают облаками вокруг их бедер, конечно же не облака, а вспененная, бегущая, кипящая вода.
Всматриваюсь. Да, очень похоже на волны, на фей, на богинь воды. И лотос в руках оправдан — он растет в воде, и фрукты на подносе у служанки — это символ богатого урожая, результат обилия воды. Но и на небесную танцовщицу сигирийская красавица похожа: так легка она и воздушна. А могла быть она и любезной сердцу короля придворной дамой… Может быть, он приказал почему-либо сбросить ее со скалы, а потом скорбел перед ее изображением, спускаясь к гроту на веревках; и, приказывая художникам повторять ее портрет все в новых и новых положениях, жестоко мучился памятью о ней. В одной из книг о нем сказано, что «этот король был очень, очень хорошим, когда он был хорошим». Ну, а когда он был плохим?.. Замуровавший живьем в каменную стену отца с еще большей легкостью мог прикончить и любимую женщину.
С трудом отрываюсь от фресок, и отрываюсь совсем не потому, что уже «насмотрелся». Просто дольше здесь быть нельзя, не задерживая тех, кто внизу, возле лестницы ждет своей очереди подняться в проволочную корзину, содержащую в себе одно из сокровищ мирового искусства: более чем троих человек одновременно в хрупкое сооружение бдительные служители не пропускают.
Напоследок вновь оглядываю весь грот. Хочется как можно лучше запомнить все: ведь вряд ли когда-либо удастся подняться сюда еще раз. Сотни, тысячи людей побывали здесь за долгие века. Как и всюду, куда добираются охочие люди, многие из них оставили или просто свои росписи на камне, или высказались более или менее пространно о своих впечатлениях об увиденном, иные даже в стихах. Существует книга, в которой собраны надписи, сделанные в гроте сигирийских фресок. Надписи эти на самых различных языках, начиная с древнейших. Одни из них вот такого типа, обращенные к красавице: «Как хорошо, если бы ты ожила и присоединилась к нашей компании и вместе бы со своей красотой принесла бы и чего-нибудь выпить». Другие — лирические, взволнованные. Третьи — философские, с большой глубиной мысли. Они живут уже не один век.
Сойдя с винтовой лестницы, идем по недавно оборудованным для ходьбы тропкам-карнизам вокруг скалы, все подымаясь на ее вершину.
С площадки, на которую мы наконец-то выходим, во все стороны открывается бескрайний мир — голубые джунгли, искусственные озера… Где-то вдали в синих тучах бушуют грозы и мечутся шлейфы дождей. А над нами — яркое солнце.
Ветер гуляет по верху скалы, как ему вздумается, крепкий и освежающий.
На довольно тесном пространстве громоздятся здесь развалины, остатки дворца и крепости, вознесенной «выше облаков».
Разно толкуется природа и этих сооружений. Только ли тщеславие занесло сюда короля-отцеубийцу, или он еще и боялся мести со стороны брата? Известно, что брат, не простивший ему зверского преступления, в конце концов разгромил его войска.
Рассказывают, что несколько лет назад на сигирийскую скалу, вот сюда, где, оглядывая далекий горизонт, стоим сейчас мы, поднялся очень крупный гость из одной очень большой иностранной державы. Когда ему поведали все эти гипотезы, он так же вот, как мы, окинул орлиным взором окрестности и рек бессмертное:
— Нет, это все что угодно, но только не крепость. Отсюда же некуда отступать!
Рассказывавшие мне об этом цейлонцы и веселились и удивлялись и были, несомненно, вправе и веселиться и удивляться. Тот, кто, еще не начав боя, думает об отступлении, уже потерпел поражение, разбит и разгромлен. Великие полководцы поступали иначе: они сжигали за собой мосты, дабы некуда было отступать, они говорили: «Велика Россия, но отступать нам некуда. Позади Москва».
Смеркалось, когда мы пустились в дальнейший путь, держа курс на Коломбо. К концу подходила длинная неделя нашего путешествия по острову на автомобиле без запасного колеса. Снова по сторонам дороги завечеревшие джунгли. Кое-где они разворочены, вздыблены бульдозерами. Пылают костры, стеля дым над землей. В дыму, спасающем их от москитов, сидят люди, готовят себе ужин. Среди них величественными памятниками, распустив до земли хоботы, стоят помощники людей, большие, добросовестные труженики — слоны. Они тоже приустали за день и теперь подремывают стоя.
Людям надо спешить с их работой. Если через десяток лет население острова, как утверждают статистики, почти удвоится, сколько же надобно будет земли, чтобы она смогла прокормить эти дополнительные миллионы! Хорошо, что на острове есть такие мощные резервы — две трети суши, не тронутые ни плугом, ни мотыгой.
Заночевали мы в рестхаузе того городка, в котором бывали на предвыборном митинге с Питером Кейнеманом, — в Курунегале. Всю ночь нас жрали москиты. Утешало одно: Питер Кейнеман утверждал, что в этом когда-то чертовски малярийном месте с малярией покопчено. Кусать здесь кусают, но заражать уже не заражают. Чешись себе на здоровье, как рекомендует Мод.
6
Всю ночь перед нашим отлетом из Коломбо над городом грохотала гроза. Цейлонские грозы особенные. Молнии тут не только бьют в землю, ища выхода для накопившегося в атмосфере электричества. Они и перехлестываются из одной тучи в другую горизонтально земле и сложным путем опоясывают тучу по ее контуру; они перекрещиваются, свиваются в клубки, только что не завязываются в банты.
С балкона гостиничного номера я смотрел на это буйство, как мне казалось, в последний раз, так как мысли, что когда-нибудь придется приехать на Цейлон вторично, еще не было. Над зданием управления порта Коломбо, стоявшим через улицу напротив отеля, торчал метельчатый громоотвод. Молнии, как огромные гадюки, одна за другой били в него острыми жалами. От проволочной метлы брызгами летели искры, как от сгорающих огромных предохранительных пробок. Грохот стоял такой, будто взрывались десятитонные авиабомбы.
В перерывах между вспышками грозы и потоками ливня на улицах рвались еще и петарды, хлопушки, взлетали всюду ракеты. Была рождественская ночь. Кристмас христиан Коломбо. Из-за небесной артиллерии, из-за пальбы хлопушек можно было подумать, что в городе развертывается ожесточенный уличный бой. Где уж там было спать!
Утром, провожаемые друзьями, приобретенными на Цейлоне, мы шли к самолету по бетонным плитам аэродрома в Катунаяке. Впереди была Москва, по которой мы истосковались за бесконечный месяц путешествия. Поскорее бы, поскорей домой! И вместе с тем было до странности грустно расставаться с удивительной страной, окруженной теплыми волнами Индийского океана.
На память невольно приходили слова из книги одного англичанина о том, что человека, собирающегося посетить страны Азии, надо непременно предупреждать о неизлечимой болезни, которой страдает каждый, кто провел хотя бы несколько дней на Цейлоне. Болезнь эта — ностальгия, непреодолимое желание вернуться на прекрасный остров.
С этим желанием — непременно вернуться к Питеру Кейнеману и Мод, к Мартину Внкрамасингхе со всей его гостеприимной семьей, к его преосвященству Сарананкаре, к сенатору и поэту Реджи Перере, к Гунадасе Амарасекаре, к рабочим порта Коломбо, крестьянам Джафны, сборщикам чая Бандаравелы — я и поднимался по трапу в самолет теплым солнечным утром одного из последних дней декабря, рассчитывая оказаться в Москве к встрече нашего морозного, вьюжного Нового года.
Прошел только год
1
Да, прошел только одни год с того часа, когда я впервые ступил на цейлонскую землю. И вот последним ноябрьским днем, стылым, серым, простудным, когда все чихают и кашляют, мы вновь поднялись в воздух, держа курс к далекому теплому острову.
