Алексей Иванов - Вилы
Не единожды на разных захваченных заводах пугачёвцы пытались изготовить себе пушки. Иногда у них получалось, и эти орудия власть потом называла «злодейским литьём». Впрочем, пушка – машина смерти, и «злодейским литьём» можно назвать всю продукцию заводов Урала.
Но чаще вместо пушек у мятежников выходили какие-то косые чугунные дубины. Почему? Ведь на заводах работали мастера уже третьего поколения. Дело в том, что в пугачёвщину опытные литейщики с опалёнными бородами угрюмо отсиживались по своим избам, а на месте профессионалов у доменных печей самоуверенно орудовали восставшие крестьяне. Рабочие не приняли Пугача.
Иго работы
Строителями заводов были бессловесные рекруты и каторжники. Часто власти направляли на стройки изловленных раскольников. Потом многие староверы оставались при доменных печах и превращались в мастеровых. Так на горные заводы пробирался раскольничий культ работы.
Но мастеровых было немного. Жили они вполне сносно, не грызли от голода деревянные ложки: начальство ценило профессионалов. Однако заводам требовалась уйма внезаводской работы: ломать руду, рубить лес, выжигать уголь, возить грузы. Кто будет этим заниматься? Квалифицированные рабочие? Нецелесообразно. Значит, крестьяне.
С самого рождения горных заводов на Урале появилась система «приписки». К каждому заводу начальство приписывало несколько десятков деревень, жители которых вместо барщины должны были отработать для завода определённое количество дней. То есть, пахарь бросал поле, чтобы полгода махать топором на лесосеке или кайлом в руднике. Свои тощие пашни Уралу были не нужны.
Старинный хвостовой молот в «Демидов-парке» Нижнего Тагила
Заводы XVIII века решали проблемы за счёт крестьян, как индустриализация XX века решала проблемы за счёт коллективизации села. И на горнозаводском рабочем Урале острее всего стоял «крестьянский вопрос». Кто будет сеять и жать? Откуда взяться урожаю, если хозяина угнали на завод? И что хозяин будет есть, когда вернётся в свою избу к пустым сусекам? Из-за приписки деревня начинала люто ненавидеть завод.
Первый же опыт приписки дал первый же крестьянский бунт. В 1703 году в городе Кунгур воевода послал местных крестьян копать руду на речку Бым. Мужики похватали вилы, оседлали лошадёнок с копытами, расшлёпанными в бороздах, и по дремучим травам июля помчались на город. Бревенчатый кремль Кунгура поспешно затворил ворота. Из башен по смутьянам ударили пищали. Но мужики не отступили, поклявшись всех приказных «убить до смерти». Две недели Кунгур стоял в осаде. Сотник пытался вывести городовых казаков на схватку в поле, но лапотники дрались как черти. Крестьянин Ершов косой подсёк ноги двух казачьих коней, зарезал одного казака, поранил другого – и упал под ударом сабли. Казаки убежали обратно в кремль и сидели там, пока из Верхотурья гонец не привёз в Кунгур бумагу, которая отменила все крестьянские работы для заводов.
Но такое было исключением. Власть подготовилась основательнее и наглухо загнала крестьян в ярмо приписки. Десятки тысяч уральских мужиков оказались в рабстве у доменных печей и заводских управителей.
Власть понимала, что миром всё это не кончится. В 1762 году император Пётр III манифестом отменил приписку. А государыня Екатерина отменила Петра III, и приписка вернулась в прежнем виде. Однако крестьяне запомнили доброго царя. Бумагу с манифестом мужики прятали в красном углу за иконами. Когда появится Пугачёв, воскресший Пётр Фёдорыч, крестьяне поднимутся ему на подмогу.
Для рабочих труд являлся эквивалентом качества жизни. Если втрое больше наломать руды, то металла выплавишь в три раза больше и получишь тройной заработок. А для крестьян труд был традицией, и увеличение труда не имело смысла. Можно трижды вспахать поле, но с него не снять три урожая
В пугачёвщину на горных заводах бунтовали многие, но сжигали заводы не местные рабочие, а приписные крестьяне. Рабочий не желал разорения своему заводу, как крестьянин не желает гибели своему коню. И кое-где мастеровые выходили на защиту заводов.
Приписные крестьяне были земледельцами, и они вняли призыву земледельцев-казаков. Пугачёвский передел России на казачий лад был ясен и прекрасен для тех, кто кормится от земли. Григорий Туманов, пугачёвский трибун, в Челябинске гремел крестьянским глаголом: «Господь наш Иисус Христос соизволяет своим промыслом избавить от ига работы!» «Иго работы» – это не святое земледелие, а работа для заводов. Приписка.
Мятежный кунгурский июль 1703 года – только начало бешеной столетней борьбы крестьян за право быть крестьянами, за свою идентичность. Пугачёвщина превратила эту борьбу в гражданскую войну. Но крестьянский обух не перешиб ствол заводского молота. «Иго работы» царь снял с мужика только в 1804 году.
Две машины
Нельзя на одном и том же поле одновременно сеять хлеб и копать руду. Царь Пётр это понимал. Чтобы провести индустриализацию в крестьянской империи, ему, императору, надо отгородить заводы, которые он ещё строит, от государства, которое он перестраивает.
Ко времени формирования Сената и коллегий на Урале было около двух десятков горных заводов, казённых и частных, и все они работали вразнобой. Хозяева собачились между собой и с властями, воеводы совали палки в колёса, вымогая мзду, крестьяне грозили дубьём. Не хватало то одного, то другого. Что делать?
Вопросами промышленности ведала Берг-коллегия, одна из знаменитых двенадцати. Для этой коллегии, то есть для заводов и рудников, в 1719 году были составлены два основополагающих документа: Берг-регламент, то есть правила существования промышленности, и Берг-привилегия – список законов, которые можно и должно нарушать, чтобы процветали заводы.
Заводы были выведены из-под власти воевод и приказных, губернаторов и чиновников. Заводы составили особое, собственное государство в государстве, которое отчасти подчинялось Берг-коллегии, а в целом – только Сенату и государю. В общем, для развития дела Пётр поступил с заводами так же, как Иван Грозный со Строгановыми.
Потом, осмотревшись, прагматичные горные командиры сядут за стол, сняв треуголки, и начнут пункт за пунктом детально разрабатывать порядок, который им необходим на Урале. Без такого порядка дело – швах. Нужно своё войско – раз. И для начала горные командиры получат несколько тобольских батальонов. Нужны свои крепостные – два. И к каждому заводу власть припишет крестьянские волости, обрекая тамошних мужиков на голодную смерть. Нужны свои земли – три. И чертёжники примутся красными чернилами обводить на картах заводские вотчины, куда помещиков не пустят ни на шаг. Нужны свои законы – четыре. Наконец, пятое: нужны свои руководители и нужна своя столица.
Столицу заложат на реке Исеть в 1722 году и назовут Екатеринбургом. Это будет не город при заводе, а гармоничный город-завод. Первый, идеальный город-завод в мировом градостроении, индустриальная утопия XVIII века. Здесь разместится управление всеми предприятиями Урала и дом горного начальника: правительство горнозаводской державы.
Горный завод на гравюре XVIII века
Нынешний Екатеринбург, евроазиатский мегаполис, сохранил изначальную идею технического производства. Пруд и плотина несут образ горного завода XVIII века. Классицизм дворцов впитал имперский триумф горнозаводской державы XIX столетия. Нагромождения коробок конструктивистских причуд – пылкая вера XX века в индустриализм, именно она вдохновляла Советский Союз. Наконец, циклопический хайтек в пёстрых отражениях православного кича – самолюбование постиндустриальной цивилизации XXI века. В ткань Екатеринбурга вплетена вся «генетическая цепочка» индустриальных смыслов.
Рациональный XVIII век создавал миры не в порыве вдохновения, а строгим напряжением мысли. Горные инженеры конструировали свою горнозаводскую державу как сложный механизм. Через два десятилетия так же технично и мастеровито генерал Неплюев и академик Рычков изобретут и соберут Оренбургскую губернию и Оренбургское казачье войско. На Урале, словно два гигантских агрегата, заработают два искусственно созданных социума: горнозаводский и казачий.
Они отличались друг от друга способами функционирования: промышленное и земледельческое. Различались целями: делать пушки и стрелять из пушек. Различались принципами: для делающих пушки – «работа превыше всего», для стреляющих из пушек – «справедливость превыше всего».
Пугачёв станет вирусом, который переформатирует программу одной из этих систем. Будто боевой робот, сошедший с ума, оренбургская казачья машина вылезет из оврагов Общего Сырта и пойдёт в бой на уральскую горнозаводскую машину. С громом и лязгом они сшибутся среди хвойных увалов, повалят леса, ножищами расплещут реки, выжгут селения, разметают тучи над горами. Но заводской робот нанесёт казачьему такие увечья, что, оглушённый, казачий титан, шатаясь, ушагает с Урала прочь.
