Национальный предрассудок - Коллектив авторов
Всегда любящий Вас Ивлин
* * *
Грэму Грину
5 января 1961
Мой дорогой Грэм,
боюсь, Ваш секретариат в настоящее время переключился на Лаос, но я вынужден вмешаться, чтобы поблагодарить Вас за много добрых слов в Вашем письме, а также чтобы прояснить кое-какие спорные вопросы. Ответом можете себя не утруждать.
Я не настолько безумен, чтобы полагать, что Рикер списан с меня. Я воспринимаю его не как свой портрет, а как карикатуру на некоторых Ваших почитателей (в том числе и на себя), попытавшихся навязать Вам позицию, которую Вы сочли для себя оскорбительной. В романе найдется немало подобных намеков, замечать которые мы отказывались. И вот теперь Вы открыто от нас отреклись. Ваши бывшие товарищи относятся к Вам не столько с «враждебностью», сколько с сожалением Браунинга к своему «Погибшему вождю»[693] – естественно, без обвинений в корыстолюбии.
Рецензию на «Ценой потери» мне заказал не «Манс», а «Дейли мейл». Они хотели сенсации. Того же, вне сомнения, захотят и другие газеты. Не думаю, что Вы вправе обвинять читателей, которые восприняли роман как публичное отречение от веры. На мой взгляд, словосочетание «взвешенный атеизм» лишено смысла, ибо атеист отрицает высшую цель человека – любить Бога и служить Ему. Только в самом поверхностном смысле может атеизм быть «взвешенным». «Бесплодная земля» атеистов[694] куда более чужда мне, чем Ваш лепрозорий.
Желать Вашей книге успеха я не могу – но и бросаться на нее в сенсационную атаку, как того хочет «Мейл», тоже не стану. <…>
Упаси меня Бог копаться в тайнах Вашей души. Просто меня огорчило Ваше публичное выступление.
Неизменно преданный Вам Ивлин
* * *
Грэму Грину
Январь 1966
Дорогой Грэм,
собирался поздравить Вас с «Комедиантами»[695] и поблагодарить за то, что, как и подобает настоящему другу, Вы прислали мне экземпляр, – но раскрыл газету и обнаружил сногсшибательную новость: Вы стали кавалером ордена Почета. Если не ошибаюсь, один из Ваших героев как-то заметил, что если чего и стоит добиваться, так только общественного признания. Боюсь, мое письмо затеряется в огромной пачке поздравительных реляций. Если же оно все-таки просеется сквозь сито Вашего секретариата и попадет Вам в руки, примите его, пожалуйста, как выражение самой чистосердечной радости.
От «Комедиантов» я в полном восторге. С годами Вы нисколько не растеряли свою мощь. Эта книга могла быть написана и тридцать лет назад – и никем, кроме Вас.
1965 год был плох по многим причинам: выпадали зубы, умирали друзья, «aggiornamento»[696]. Новых напастей жду со смирением.
Конечно же не отвечайте.
С любовью Ивлин
Грэм Грин
(1904–1991)
В антологию вошли фрагменты из путевых заметок Грина о Мексике «Дороги беззакония» (1938), которые легли в основу «Силы и славы», одного из лучших романов писателя, а также эссе «Утраченное детство» (1947), давшее название первому сборнику очерков и критических статей Грина (1951).
Из книги «Дороги беззакония»
Граница. Через реку
Граница – это больше, чем таможня, чиновник, проверяющий ваш паспорт, солдат с ружьем. Там, по другую сторону границы, вас ожидает новый мир, и с жизнью сразу что-то происходит, как только вам проштемпелюют паспорт и вы, ошеломленный и безгласный, оказываетесь среди менял. Тот, кто отправился на поиски красот природы, воображает себе дивные леса и сказочные горы; романтик думает, что женщины в чужом краю красивее и сговорчивее, чем дома; несчастный верит в новый ад, а тот, кто путешествует в надежде встретить смерть, ждет, что она его настигнет на чужбине. Здесь, на границе, все как будто начинается сначала, она сродни чистосердечной исповеди – счастливый краткий миг душевного покоя между двумя грехопадениями. О смерти тех, кто умер на границе, обычно говорят: «счастливая кончина».
Лавки менял составляют в Ларедо целую улицу, сбегающую вдоль холма к мосту, принадлежащему двум странам; по другую его сторону, в Мексике, они ползут вверх на холм точно такой же улицей, только чуть погрязней. Что побуждает путешественника остановиться перед тем или иным менялой? Одна и та же цена на доллар была выведена мелом на всех лавчонках, спускавшихся к небыстрым бурым водам реки: «1 доллар – 3 песо 50 сентаво». Турист, должно быть, выбирает менялу по его физиономии, но тут и лица были одинаковы – лица метисов.
Я думал, что подсяду здесь в попутную машину, что в Мексику течет поток автомобилей с американскими туристами, но их тут не было совсем. Казалось, жизнь давала себя знать лишь в виде громоздившейся у волнореза кучи пустых жестянок и истоптанных ботинок, из-за чего самого себя ощущаешь чем-то, что вынесло волной на берег. В Сан-Антонио меня уверили, что в Ларедо легко найти машину и перебраться на другую сторону; таможенный чиновник, чья будка находилась рядом с въездом на мост, сказал, что это правда, он знает совершенно точно, что из Сан-Антонио поедет мексиканец «на роскошной немецкой машине» и он конечно подвезет меня до Мехико за два-три доллара. И потому я ждал и ждал, а мексиканец все не появлялся, не думаю, что он вообще существовал на свете, хотя не знаю, кому я здесь был нужен, ведь это мое прозябание не приносило денег никому из местных.
Каждые полчаса я спускался к реке и глядел на Мексику. Казалось, там все было так же, как и здесь: лавки менял, взбегавшие на холм под жарким солнцем, кучка людей, собравшихся у въезда на мост, намытые водой наносы у другого волнолома. Наверное, эти люди говорили: «Из Монтеррея в Нью-Йорк едет американец в роскошной немецкой машине, он и подбросит вас за два-три доллара», а кто-то вроде меня стоял в Рио-Гранде, смотрел на лавки с нашей стороны и думал: «Там, за мостом, лежат Соединенные Штаты», и поджидал несуществующего путешественика. С таким же чувством человек глядит на собственное отраженье в зеркале.
Я говорил себе, что за мостом находятся великие
