Питер Акройд - Лондон. Биография
Как пишут авторы книги «Порыв ветра», «инстинкт города состоял в том, чтобы… уравнивать возможности» и «улаживать противоречия между потребителями и производителями». Этот новый эгалитаризм способствует взаимной притирке различных рас, ибо «главная задача города – сводить людей друг с другом». С другой стороны, «характер города… начал влиять на облик нации», и многоликий Лондон своим существованием способствовал обновлению самой природы англичанина, самого понятия об «английскости». Ныне в Хэкни живут монтсерратцы, в Слау – выходцы с острова Ангилья, в Паддингтоне – доминиканцы, в Хаммерсмите – гренадцы. Если раньше в Сохо обитали швейцарцы, а в Холборне – киприоты, то теперь в Ноттинг-хилле – барбадосцы, а в Стокуэлле – ямайцы. В Саутолле группируются пенджабцы, в Тауэр-Хамлетс – бангладешцы, в Стоук-Ньюингтоне – турки, в Лейтоне – пакистанцы. Каждое сообщество воспроизвело свою независимость в широком окружении всего Лондона, так что в очередной раз город приобретает всемирные черты. Город, этот «глобус многих наций», действует как парадигма и как лидер грандиозного забега жизни.
Глава 74
Зенит империи
К последним десятилетиям XIX века Лондон стал имперским городом. Главные площади, железнодорожные вокзалы, отели, громадные доки, новые большие улицы, перестроенные рынки – все это зримо воплощало в себе беспримерную, исполинскую мощь. Город стал международным финансовым центром и локомотивом империи; в нем бурлила жизнь, полная великих ожиданий. Часть его изящества и многообразия была ныне утрачена. Уютная георгианская компактность тоже исчезла, уступив место укрупненным масштабам неоклассики и неоготики, что соответствовало новым устремлениям разросшегося, сверхличного города. Колонна Нельсона на Трафальгар-сквер, воздвигнутая в 1843 году, была создана по образцу колонны Марса Мстителя в имперском Риме, тогда как при проектировании новых зданий на Уайтхолле был использован осовремененный классицизм; как писал Джонатан Шнир в книге «Лондон 1900 года», лондонская архитектура прославляла «британский героизм на полях сражений, британское владычество над заморскими землями, британское богатство и власть – словом, британский империализм». Став более публичным и более могущественным, город потерял долю человечности. Его символом стал мост Тауэр-бридж, который строился тринадцать лет и был окончен в 1894 году; это было необычайное инженерное достижение, но возникает чувство, что мосту намеренно был придан сверхчеловеческий, подавляющий масштаб. В его огромности и сложности отразились свойства самого города.
Лондон конца XIX века был основан на деньгах. Сити достиг исторической цели, которую преследовал почти две тысячи лет. Он стал источником коммерческой активности и инструментом кредитования для всего мира. На Сити держалась Англия, богатства империи питали и омолаживали Сити. Морская торговля древнейших поселенцев принесла много веков спустя неожиданные плоды: к концу XIX столетия учреждения Сити прямо или косвенно контролировали почти половину мирового торгового судоходства. В первые десятилетия XX века привычным зрелищем стали новые крупные коммерческие здания; в большом количестве, с использованием мощных и ярких архитектурных эффектов возводились новые банки, главные помещения промышленных фирм и страховых компаний. К примеру, в последнем издании тома, посвященного лондонскому Сити, из серии Певзнера «Здания Англии» говорится о том, какое интенсивное силовое поле образовало здание Английского банка по отношению к другим коммерческим предприятиям. «Вокруг теснятся главные офисы или крупные филиалы важнейших клиринговых банков, многие из которых неимоверно усилились после слияний и поглощений конца 1910‑х. Здания эти рассчитаны на то, чтобы производить впечатление как снаружи, так и внутри». Здесь вновь возникает, диковинно соединяясь с идеями прибыли и власти, неизменно присущий Лондону элемент театральности. Тенденция к «слияниям и поглощениям» в мире банков соответствовала общему движению к образованию все более крупных структур; газетная индустрия, исполинское разрастание Почтового управления, стремительная экспансия страховых компаний – все это вносило вклад в облик города, мощно и почти противоестественно пошедшего в рост.
Противоестественность выразилась и в другом. Внедрение электрического освещения в 1890‑е годы (в интерьере оно было впервые применено в 1887 году в здании Ллойдс-банка на Ломбард-стрит) с неизбежностью означало, что для работы в четырех стенах естественного освещения уже не требовалось. Возникли громадные слои служащих Сити, которые жили словно бы в глубине морской: люди приходили на работу темным зимним утром и уходили вечером, ни разу за день не увидев солнца. Так Лондон способствовал одному из великих несчастий, постигших человеческий дух. Вдобавок использование новых строительных технологий (в частности, применение железобетона и стали), а также внедрение пассажирских лифтов прямым и неизбежным следствием имели возведение все более высоких зданий. Странный симбиотический процесс, который всегда отличал развитие Лондона, выражался в том, что расширение доступного пространства шло рука об руку с ростом количества людей, готовых его занять. Согласно статистике, число трудящихся Сити выросло с 200 000 в 1871 году до 364 000 в 1911‑м. Чарлз Путер из «Лавров» на Брик-террас (Холлоуэй)[147] представляет собой литературный образ одного из тысяч служащих, составлявших, как написано в одном путеводителе, «настоящий город клерков». «Мальчик мой, в итоге двадцатилетних трудов и неукоснительного радения о выгоде начальства я был награжден повышением по службе и стофунтовой прибавкой к жалованью». То, что сотворенный Гроссмитами комический персонаж не утратил читательского расположения за сто с лишним лет, свидетельствует, судя по всему, об инстинктивной точности их повествования; заурядность путеровской жизни воспринималась как символическая черта, характеризующая новый тип городского или пригородного человека. Его лояльность и наивность были теми гражданскими качествами, в которых Лондон нуждался для поддержания своего бытия.
Но он был городом не одних клерков. Лондон предлагал рабочие места представителям новых массовых профессий – инженерам, бухгалтерам, архитекторам, юристам, которые неостановимо стекались в столицу империи. В свою очередь, эти состоятельные «потребители» сформировали спрос для новых «универсальных магазинов» и образовали клиентуру новых ресторанов; возник возрожденный на более здоровой основе «театральный Вест-энд», где работали такие режиссеры, как Ирвинг и Бирбом Три. Были развлечения и поизысканней. Новый, более мобильный слой относительно зажиточных лондонцев открывал для себя парки, музеи и картинные галереи средневикторианской поры. Улучшилось качество библиотек, проводилось немало интересных специализированных выставок, удовлетворяющих новую потребность горожан в соединении познавательного и развлекательного начал. Лондон стал, помимо прочего, городом фабианцев и «передовых женщин»; в нем распространялись культурные веяния «конца века», которые ассоциируются в общественном сознании прежде всего с блистательной лондонской карьерой Оскара Уайльда.
Но старый город никуда не исчез. В 1880‑е годы на площади Трафальгар-сквер среди фонтанов и голубей ночевало под открытым небом до четырехсот человек обоего пола. Как писал Г. П. Кланн в книге «Лицо Лондона» (1932), «лишь около трети этих людей имели какую-либо постоянную профессию или занятие, прочие же с детства просто перебивались со дня на день как придется и с трудом могли объяснить, как они ухитрились прожить так долго». За любой год этого десятилетия примерно «двадцать пять тысяч человек попадало под суд за пьянство и нарушение общественного порядка на улицах»; отчасти это объясняется тем, что пабам теперь было разрешено оставаться открытыми всю ночь. Возможно, на горожанах сказывалось напряжение от жизни в богатейшем и мощнейшем городе мира. Город был соткан из контрастов. До конца 1870‑х годов площадь Лестер-сквер была постоянно усеяна «жестяными котелками, чайниками, старой одеждой, негодной обувью, дохлыми кошками и собаками».
По улицам беспрерывно текла река транспорта на конной, моторной и паровой тяге; средняя скорость двухколесных и четырехколесных экипажей, фургонов и «бамперов» (омнибусов) по-прежнему составляла около двенадцати миль в час. На улицах старые женщины торговали травами, яблоками, спичками, сандвичами. В городе обитала непоседливая братия оборванных босоногих детей, ночевавших в узких проулках или под железнодорожными арками. Уличные торговцы продавали с тележек всевозможный товар – уголь, цветы, рыбу, булочки, чай, фаянсовую посуду. Вспыхивали эпидемии, стремительно и жестоко распространявшиеся среди подвижного городского населения. Задним числом, однако, кажется, что среди необъятной сложности Лондона конца XIX века жизни бедных горожан несколько потерялись и роль их уменьшилась; их голоса не так явственно слышны в неумолкающем шуме транспорта, их жизненная борьба плохо видна в гуще клерков, «профессионалов» и прочих, кто населял разрастающийся город.
