Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)
Делаю эти записи в неудобном лежании, в номере (Дневник упирается в живот, поддерживается рукой). Через 40 минут нам назначено выйти. Пешком поднимемся к вокзалу; поезд наш отбывает в 21:25. В 17:15 следующего дня прибудем мы в Мадрас, где заночуем до утреннего рейса. К 9 часам мы должны приземлиться в Порте Блэр.
27.07. Коромондал Экспресс
(Индия сетью железных дорог обхвачена; длина им – почти 65 тысяч километров.)
В вагоне от 6 утра сделалось шумно; кровать свою я должен был перебрать под сиденье (если вторую полку опустить с цепей, она, к стене приложенная, становится спинкой для полки первой).
Пишу в тряске большой, во внимании от соседей-индийцев. Зеваю.
На перроне вчера ожидание было недолгим (поезд лишь на полчаса опоздал). Рядом с нами на подстилках ужинала семья из 16 человек – людей опрятных, с чемоданами крепкими, широкими. Отец семейства (с матерью на очереди) раскуривал наркотик (дыхание держал подолгу, дым пускал травяной). Покурив, родители веселы сделались и начали по смеху детей кормить, с невестками, зятьями шутить. Газетные обёртки от съеденного мамаша уверенно бросала себе за спину, но грязи на перроне не случалось – ходил тут уборщик с пустой (без тряпки) шваброй, обскребал всё вокруг семейства в кучу (которую потом уводил прочь – сталкивал на шпалы; там не видно).
По вокзалам призывы развешаны не плевать, не мусорить, не испражняться. Бхубанешвар объявил будущее своё в чистоте и санитарии. Здесь в общественных уборных услышали мы запах твёрдый хлорки.
В последнюю неделю мы по мусору непримиримость показали похвальную. Складывали в карман даже то, что у себя, в России, в безлюдности могли бросить на дорогу. В Индии ни разу не решились мы дополнить свал всеобщий отходов – ждали мусорного бака, пусть ожидание это долгим было, порой – безнадёжным. К тому дошло, что обед-паёк, купленный нами в поезде (Гая – Калькутта), споры поднял в купе: осталась от него упаковка с объедками, и не знали мы, как от неё избавиться. Индийцы настаивали на примере своём – они без мыслей долгих бросали всё за окно. Оттого и грязи столько на путях железнодорожных собирается. Мы непреклонны были и всем на посмеяние довезли упаковки (скверные от растекающихся соков) до вокзала.
До чего удобно (и сколько в удобстве таком соблазна) – бросил всё разом за окно, и нет проблем…
Ко всякому поезду на перроне указано положение вагонов (на маленьких электронных табло). Вышли мы заранее на край платформы (вагон наш – S3 – назначен был вблизи от локомотива). Объявили поезд. Показался он издалека фарами яркими. Когда первые вагоны прокатились мимо нас, поняли мы, что порядок их был указан ложно – задом наперёд… И бежать пришлось через весь перрон с рюкзаками, утяжелёнными едой и водой (в путь заготовленными), – сквозь волны таких же обманутых и бегущих пассажиров. Суета невообразимая; благом было, что поезд останавливался медленно. Добежали мы при ногах размякших. Потные, пыльные в вагон вскочили. Прогнали с мест наших индийцев безбилетных и рады были спешности своей, потому что поезд стоял лишь 2 минуты (вместо положенных по расписанию пятнадцати).
Сон в эту ночь был грубым; по сухости своей рвался, трескался. Вагон раскачивался глубоко – скользилось мне по койке и билось крепко головой о стенку. В проходе тёрлись все о мои ступни, ударялись, цеплялись (не нашлось Прокруста для удобств). В окно забрызгивало мне чем-то на лицо. Хуже прочего было то, что локомотив, близ которого крепился наш вагон, путь себе просвистывал гудком долгим, резким. Сны поднимались ухабистые, но любопытные…
За окном сейчас тянутся пальмовые заросли. Их сменяют ячейки рисовых полей. Одни ячейки поросли мягким газоном (поднятым на два локтя от воды). Другие – выпотрошены, оставлены мутным прудом. Третьи – оживлены рабочими руками (в них снимают рис). Тяжким труд этот представляется, оттого что в воде стоять нужно безвылазно, часами, в согнутии.
По дорожкам катятся бананами гружённые велосипеды – караваном долгим в три десятка велосипедистов. Хижины стоят соломенные, с крышей конусной; женщины перед ними кирками машут по камням, идут с корзинами, осколками от камней этих засыпанными. Затем – иссохшая до песка речка; на дне её шалаши стоят. И вновь – хижины, перемежённые болотистостью; камнями занятые женщины…
Тростниковые плантации, дышащие трубы редких заводов, храмы куцые, сараи, пальмы и опять – рисовые поля, водными дорожками порезанные на длинные лоскуты.
Соседи наши по купе успевают вздремнуть, поесть, растереть в ладони табак – заложить его за щёку, подивиться нашему складному набору ложке-вилке, купить у торговца стакан чая, подать калеке в культяпку (нарочно для монет подогнутую), развеселиться чему-нибудь, уснуть и снова заняться едой. Долгая дорога.
В окно задувает жаркий воздух. Индия для нас южнеет. По графику нам сегодня предписаны противомалярийные таблетки. Дилемма. Боюсь от них повторения лихорадки для себя, для Оли – нервного срыва. Но и вероятности, даже малой, для малярии позволять не хочется, ведь от неё на многие годы здоровье можно подпортить. Глотать или не глотать – определимся вечером, в Мадрасе. Вещество накапливается; хуже может быть в этот раз, чем в предыдущий.
Обнаружил сейчас, что царапины вчерашние загноились (получил их по глупости, от угла кровати). Здесь даже крохотная ранка быстро собирает достаточно грязи для воспаления. Оцарапался едва – тут же гной. Неудивительно распространение в Индии кожных заболеваний. У женщины, сидящей напротив нас, – гнойник широкий на ноге; это семья небедная (в хороших одеждах, с новыми чемоданами).
Где-то там, в 20 километрах – океан.
На завтра жду первого купания. Оля завидует до обиды; ей плавать не получится до 29 числа из-за календарной красноты.
Людей за окном мало. Здесь, на юге, просторнее, свежее.
…
(Пишу вечером, из отеля в Ченнаи).
Простор и свежесть закончились в пригородах Мадраса. Город начался с трущоб: свалки дикие, хижины грязные, недостроенные дома, заброшенные бетонные коробки. Фоном – заводы, дымящие трубы. Лёгкости океанской не слышно.
Видны дома богатые – они спрятаны за высокие заборы с вживлёнными по кромке осколками стекла (как в концлагерях).
На сером истоптанном футбольном поле грязные дети играют в крикет.
Скверный город – от запаха. Всюду смог; дышится туго.
Отель наш поставлен в километре от берега. Номер за 500 рублей (с вентилятором). Чистое бельё опять случилось нечистым, но первая же смена нас удовлетворила. Так или иначе, подушки мы отбросили на пол (несмотря на стиранную наволочку, аромат их гадостным был). Взамен надули путевые подушки.
Ещё из поезда позвонил я в Shipping Corporation, где узнал печальное для нас расписание. Первый августовский корабль из Порта Блэр в Мадрас был определён на 7-е число. Мы не могли 13 дней отдать Андаманам. Означало это, что на материк возвращаться нужно будет самолётом; плавать выйдет только между островов. Взгрустнули мы ненадолго, но затем возрадовались, потому что высвобожденные от корабля дни можно распределить по Цейлону и Кашмиру.
Сейчас нужно спать. Поужинали детской кашей. Встать придётся в 1:20. Самолёт наш вылетает в 5:00.
Таблетку пить не решились.
Все последующие билеты (авиа, железнодорожные, автобусные) надеемся взять на острове.
28.07. Порт Блэр
(В конце XVIII века на месте Порта Блэр устроена была исправительная колония.)
В сонливости день прошёл, что неудивительно при режиме нашем, когда лучшие часы дороге отданы, наблюдениям, а крохи малые и разрозненные сну бросаем для пробавления.
Вышли мы в скромном аэропорту Порта Блэр (самолёт наш был единственным на его полосах), оформили пермит [27] и часом позже сидели уже в снятом домике. Заранее – через Интернет – выписали мы адреса приглянувшихся (по фотографиям) мест, но увидели, что описание их с действительностью не тождественны. Полагаться пришлось на моторикшу; совет его оказался удачным.
Домик в одну широкую комнату (с ванной) признать недорогим можно – 750 рублей. До пляжа океанского – 7 минут хода неспешного; до города нужно брать рикшу (те же 7 минут и 87 рублей).
За усталостью право мы имели на сон – отдыхать могли по меньшей мере до обеда. Однако сон сейчас преступлением казался – прилететь впервые на Андаманы и тут же в кровать определиться… Одолев зевоту, мы вышли на пляж.
Океан. Шёпот волн. Песок исходит из-под ног. Я искупался, обсолил лицо, тело, разбил руками воду – поплескался. И стою на берегу в онемении, грусти. Не знаю, что с этим делать: с океаном, пляжем. Нельзя ведь несколько часов (а то и дней) плескаться, барахтаться – каким бы тёплым, мягким ни был океан. Я искупался и… готов ехать дальше. Чем живут люди в пляжном отдыхе? Какое счастье им в такой праздности?
Пляж Корбин назван лучшим из доступных от города, но курортным его не признать – из-за краткости и грязности. Грязь вся – от тряпок; уцепились они за камни и полощутся приливом.
