Юрген Торвальд - Разгром на востоке. Поражение фашистской Германии. 1944-1945
Генерал Мюллер перевел свой штаб в Замланд. Генерал Рендулич возвратился в Курляндию в середине марта, и генерал Вейс, командующий 2-й армией, принял командование группой армий «Север».
Вскоре после этого действия русских, осаждавших Кенигсберг, изменились. Патрули из народной армии в траншеях вокруг города исчезали ночь за ночью, обычно без звука. Около десяти часов вечера русские самолеты пролетали над немецкими позициями, звучали популярная музыка и пропагандистские речи. «Мужчины из народной армии, – раздавался голос, – идите домой! Мы не будем вредить вам, старики! Бросьте свои винтовки!» Через некоторое время тот же самый голос говорил: «Смотрите – мы сбрасываем бомбы!»
На фронте Замланда потери быстро росли.
В течение первых дней Пасхи русский огонь в Кенигсберге внезапно прекратился. Население, приученное хвататься за соломинку, охватила новая волна надежд. Означала ли эта тишина, что большое немецкое контрнаступление, о котором так часто говорилось, шло полным ходом? Русские уходили из Кенигсберга?
Но это было только затишье перед бурей.
Рано утром 6 апреля воздух над Кенигсбергом огласился воем, город встряхнуло.
Сотни русских батарей, неисчислимые минометы вели ураганный огонь, который с короткими перерывами длился почти тридцать часов. Большие формирования бомбардировщиков появились и сбросили свой груз. В то же самое время советский маршал Василевский, преемник Черняховского, который погиб в сражении, пошел в новое наступление из Замланда. Он продвинулся через немецкие войска, достиг побережья Хаффа и еще раз отрезал город от западного Замланда.
До сумерек 6 апреля большинство немецких позиций вокруг Кенигсберга были сокрушены. В течение нескольких часов все роты и части народной армии были похоронены в своих траншеях и стрелковых окопах. Те, кто уцелел, с тяжелыми потерями отходили из предместий за старые окруженные стены. Коммуникации были отрезаны, склады с боеприпасами захвачены. Облако дыма висело над городом. Улицы были загромождены транспортными средствами, мертвыми лошадьми и убитыми людьми. Объятые страхом гражданские жители, проклиная иллюзии прошлых недель, носились в поисках убежища. Другие ждали в тихом ошеломлении, как распорядится рок.
7 апреля русские танки и пехота пошли в наступление. Василевский сосредоточил тридцать дивизий, и среди них немало испытанных бойцов, закаленных на улицах Сталинграда. Русское главное наступление, пришедшее с юга, врезалось в город и достигло центральной железнодорожной станции. Советские ударные войска захватили порт и повсюду вошли в предместья. Каждое нападение предварялось тяжелым артобстрелом. Только несколько немецких полевых орудий отвечали. Ни один немецкий самолет не поднялся в воздух. Немецкие гнезда сопротивления были уничтожены огнеметами.
К полудню генерал Лаш понял, что сражение за город будет закончено через несколько дней. Он все еще поддерживал связь с генералом Мюллером, сообщил о ситуации и предложил, чтобы весь гарнизон сделал попытку прорваться на запад. Гражданское население должно было выходить, двигаясь посреди боевых частей.
Ясно, что это предложение было отчаянным, но другая возможность отсутствовала. Ближе к вечеру Лашу сообщили, что Гитлер отказался разрешить пожертвовать городом. Лаш узнал, что Гитлер предпочел их героическую смерть в Кенигсберге.
Попытка прорваться была тем не менее предпринята. Но генерал Лаш не имел к ней никакого отношения. Вылазка была инициирована представителем имперского комиссара обороны, который внезапно отошел от своего оголтелого фанатизма.
К 7 апреля даже самые надежные партийные лидеры в Кенигсберге поняли, что их ждет конец, если они не смогут убежать. Некоторые воинские части были готовы подчиниться партийной команде, с ними партийные лидеры и решили предпринять попытку вылазки ночью 7 апреля.
Группа во главе с генералом Судау находилась в бронированном автомобиле разведки. Снова участники акции были уведомлены о тайне, и снова тайна не была сохранена. В квадрате, который должен был стать отправной точкой, вечером 7 апреля появились не только армейские части и не только партийные лидеры – все они теперь были без партийных униформ, – но также и огромная толпа, которая хотела присоединиться к этой операции.
Вылазка, направленная на запад к Пиллау, началась вскоре после полуночи и была чуть не сорвана. Русские стреляли изо всех видов оружия, от винтовок и минометов до «органов Сталина»[2]. Солдаты, члены партии и гражданские жители погибли в кровавой бане, лишь немногие возвратились в горящий город.
Более тяжелый артобстрел и воздушная бомбежка разразились 8 апреля. Немецкие оборонительные укрепления потеряли контакт между собой и с командным пунктом генерала Лаша. Посыльные были единственными средствами связи. Улицы опустели – население забилось в подвалы.
В сумерках защитники собрались в узком месте. Они ожидали, что заключительный удар произойдет следующим утром, 9 апреля.
Подполковник Кервин командовал несчастной группой пожилых офицеров и бойцов народной армии в так называемых бараках Троммельплаца, он никогда не мечтал, что станет одним из главных актеров в драме Кенигсберга. Когда 9 апреля рассвело, «органы Сталина» начали свой концерт. Русская пехота пересекла реку Прегель, которая течет через город, и бои бушевали на главной магистрали Кенигсберга. Из казначейства и клиник университета, где лежали тысячи раненых, медицинский персонал отправлял посыльных, чтобы умолять всех командующих прекратить борьбу – это могло бы обеспечить милосердие к раненым. Женщины, размахивающие белыми тряпками, как серые тени, появились из подвалов и просили прекратить сопротивление.
Кервин также знал, что борьба бессмысленна. Он послал одного из капитанов к генералу Лашу, чтобы получить соответствующее распоряжение.
Вскоре после полудня капитан возвратился с «очень конфиденциальным» письмом, адресованным Кервину. В нем говорилось: «Мой дорогой Кервин, я решил капитулировать. Я потерял контакт с войсками. Артиллерия – без боеприпасов. Я не могу продолжать кровопролитие и обрекать на ужасное бремя гражданских жителей. Попробуйте начать переговоры с русскими. Я прошу, чтобы они немедленно прекратили огонь и послали ко мне офицера. Я хочу сдать Кенигсберг».
Кервин показал письмо некоторым из офицеров своего штаба, затем сжег его. Он написал на клочке бумаги: «Командующий Кенигсбергом, генерал Лаш, просит, чтобы русские прекратили огонь по городу и послали парламентера. Он сдаст Кенигсберг. Кервин, подполковник». Три эмиссара – два офицера и сержант, который нес белый флаг, – взяли письмо и начали экспедицию в неизвестное.
Белый флаг защищал группу от русских, но не от немецких фанатиков, которые стреляли в них из почтового отделения. Один из этой троицы был тяжело ранен, но двое других достигли наступавших частей советских войск около казначейства.
Немецкие эмиссары были приняты в тишине. Их провели от одного командного пункта к другому, через подвалы, по глухим переулкам, по руинам. Им задавали вопросы с грубостью, с угрозами или вежливым любопытством, но всегда с недоверием. Они вглядывались в европейские и азиатские лица. Их наконец доставили к пункту, где собирали заключенных, и поместили среди оборванных немецких солдат, оставшихся в живых и попавших в плен. Затем их погнали на восток.
Подполковник Кервин ждал их возвращения. Бой все приближался. Кервин послал еще двух человек, один из которых возвратился час спустя, его бедро было порвано пулей.
Русские отнеслись к первому сообщению серьезно. Однако они не чувствовали никакой дальнейшей потребности в офицерах, которые принесли его. Русские имели собственных офицеров, которые знали, как найти Кервина.
Несколько часов спустя к Кервину пришел посыльный, чтобы сказать ему, что его ждут на интендантском складе, чтобы проводить к русским. Кервин встретил немца – служащего интендантского склада, который нес белый флаг. Он не объяснил, как получил это поручение, но до странности хорошо знал путь к русским. Кервин и его помощник Кранц, один из тех, кто прочитал письмо Лаша, последовали за ним. В одном из разбитых внутренних дворов эти трое внезапно оказались окружены красноармейцами. Их доставили к командиру 11-го танкового полка 11-й дивизии, полковнику лет тридцати пяти, с которым были несколько офицеров штаба и партийный комиссар. Это случилось около семи часов вечера 9 апреля в плохо освещенном подвале, в котором стояли четыре немецкие походные койки, несколько телефонов и длинный замусоренный стол.
– Вы подполковник Кервин? – спросил переводчик. – Где письмо?
Кервин заявил, что он сжег письмо генерала Лаша. Но полковник Кранц засвидетельствовал его содержание, когда Кервин сообщил о нем, и русские, казалось, поверили.
