Василий Захарько - Звездные часы и драма «Известий»
— …Вы поступили не по-товарищески, некорректно, а главное — во вред газете. Ей ведь Голембиовский нужен больше, чем она ему, и его уход из редакции, я убежден, просто разрушит коллектив, который и так не в лучшем состоянии… Почти шестилетняя, изо дня в день в работе в «Известиях» борьба за то, чтобы собрать наиболее ярких, талантливых, пусть не всегда «удобных» людей, за то, чтобы создать атмосферу прямоты, открытости, отсутствия страха, за то, чтобы искоренить стукачество, — все это дает мне право обратиться к Вам с просьбой: отзовите свое представление на освобождение т. Голембиовского.
Подпись — И. Лаптев, 30.1.91 г.
Последние слова звучат уже при вернувшемся Абакумове, который всем своим ростом тянется к микрофону:
— Письмо оглашено не полностью! Я только что говорил с председателем палаты Верховного Совета Лаптевым. Он сказал, что конечные строки его письма таковы: «Я надеюсь, что коллектив “Известий” присоединится к моей просьбе, и поэтому прошу считать мое письмо открытым и огласить его на собрании».
Казалось бы, все наконец-то ясно с обращением бывшего главного редактора, но кое-кто из числа особенно недоверчивых вновь и вновь настаивает на том, что надо зачитать его полностью, поскольку возможны и другие купюры. Только через два с лишним часа обсуждение, а потом и голосование — отдельно по пунктам — постепенно становится все менее возмущенным, более рассудительным. В результате единогласно принимается резолюция, основанная на проекте Кондрашова. Строки из нее:
Считать неприемлемым для коллектива «Известий» и противоречащим интересам перестройки освобождение тов. И. Н. Голембиовского без его согласия с поста первого заместителя главного редактора «Известий»… Собрание считает крайне необходимой, до принятия окончательного решения, встречу редакционного коллектива с председателем Верховного Совета СССР А. И. Лукьяновым, руководителями палат Верховного Совета…
Мне поручили довести эту резолюцию до сведения лично Лукьянова, что удалось сделать уже поздно вечером благодаря кремлевской «вертушке». Через день он принял избранную делегацию известинцев, в ее составе были С. Кондрашов, А. Друзенко, председатель профсоюзного комитета В. Щепоткин и я. Встреча длилась часа полтора, в ней приняли участие руководители обеих палат Союзного парламента И. Лаптев и Р. Нишанов. Нас троих из числа визитеров Лукьянов будто не замечал, ни к одному не обратился даже по фамилии, хотя перед ним лежал список с нашими именами. Зато Станислава величал подчеркнуто уважительно, по отчеству. Если наши слова пропускал в основном мимо ушей, не скрывая раздражения, то Кондрашова слушал внимательно, ни разу не перебив. Чувствовалось некое особое почитание, даже заискивание хозяина кабинета — большого любителя книг, автора поэтического сборника — перед знаменитым пишущим человеком, звездой международной публицистики.
Между тем Кондрашов был верен себе: коротко коснувшись темы «Голембиовский — Ефимов», сказал, что видит возможность их совместной работы, но главным образом говорил о состоянии дел в газете, а они стремительно ухудшаются. Тираж падает. Потеряно управление редакцией. Сгущается атмосфера растерянности, люди не знают, что и как делать. Потому что нет четких и обязательных, понимаемых всеми критериев в оценке их работы… В конце сказанного Станиславом было заметно, что Лукьянову хотелось услышать от него все же нечто иное, явно говорящее в пользу главного редактора, но такое не прозвучало. Судя по его репликам, по нервной пикировке с Лаптевым, глава парламента согласился на встречу с нами ради чистой формальности, отказываться от задуманного он вовсе не собирался.
Через несколько дней, 7 февраля, вопрос о ситуации в «Известиях» выносится уже на заседание Президиума Верховного Совета СССР. Присутствуют Ефимов и Голембиовский, а также Кондрашов, Щепоткин и автор этих строк. Но тут происходит совершенно неожиданное: уже заявив с трибуны о деструктивных силах в газете, сталкивающих ее на левацкий курс, о необходимости укрепления редколлегии, уже назвав меня идеологически неприемлемым для роли ответственного секретаря, главный редактор вдруг теряет дар речи, просит воды и падает — ему плохо, обморок…
Оглядываясь сейчас назад, можно уверенно сказать, что именно собрание 30 января 1991 года с его твердой и вместе с тем сдержанной резолюцией, не загоняющей власть в угол, позволило избежать тогда разгрома и развала редакции. Так было выиграно время, в течение которого известинцам, несмотря на очень накаленную рабочую обстановку, в целом удавалось делать газету, отстаивающую демократические ценности.
В те два месяца, пока болел Ефимов, вопрос об «Известиях» снова поднимался в Верховном Совете, газету продолжали обвинять во всех антикоммунистических грехах, какие только приходили в голову Лукьянову и депутатам от компартии. Нас уже стали называть не иначе как рупором антисоветских сил, что, впрочем, многих известинцев, включая меня, не очень расстраивало. Однако принимать радикальные меры по отношению к строптивым с Пушкинской площади высшее начальство пока не решалось, отвлекало его многое — Советский Союз уже трещал по швам, социально-экономическое положение становилось катастрофическим.
В начале июня в своем кабинете Голембиовский организует небольшой фуршет по случаю 25-летия работы в «Известиях». От имени редколлегии ему вручается памятный подарок на 100 рублей. В этот же день товарищ Лукьянов делает новый ход в поддержку Ефимова и против Игоря: в штатное расписание газеты вводится еще одна должность первого заместителя главного редактора (уже третьего по счету!), и на нее назначается Д. Ф. Мамлеев. Как здесь уже говорилось, при главном редакторе Алексееве он стал одной из его первых кадровых жертв. Оставив тогда по себе хорошую память в редакции, Дмитрий Федорович все четырнадцать лет был на виду у журналистской Москвы — работал первым замом главного редактора «Советской культуры», заместителем председателя Госкомпечати СССР. Он был на виду и у высших партийных и государственных чиновников. Уважительное отношение к нему в разных кругах подкреплялось всенародной любовью к его супруге — знаменитой киноактрисе Кларе Лучко. У меня лично была особая причина испытывать к Мамлееву добрые чувства — он хорошо относился ко мне в мою бытность внештатным корреспондентом «Известий» в Ленинграде и поддержал предложение редактора отдела информации Юрия Пономаренко о моем переводе в Москву на должность штатного репортера.
За четырнадцать лет с момента его ухода из «Известий» утекло много воды. Как верно пишет Дмитрий Федорович в автобиографической книге «Далекое-близкое эхо», вернувшись в родные известинские стены, он, увы, попал в другой дом и в другой коллектив — изменилась страна, изменились и люди. Добавлю от себя, что изменился и он сам. Словом, прежней дружеской теплоты в отношениях с известинцами не возникло, да ее и не могло быть уже по той простой причине, что Мамлеев пришел усмирять редакцию. В чем и признается в своей книге:
А вернулся потому, что несколько месяцев подряд меня приглашал в Кремль председатель Верховного Совета СССР Анатолий Иванович Лукьянов и уговаривал вернуться, чтобы постепенно, шаг за шагом, привести «Известия» в порядок… Лукьянов был настойчив и не жалел времени на уговоры. А дело было в том, что в «Известиях» начался разброд.
Эта цитата подтвердила мои впечатления тех дней, когда Мамлеев снова появился у нас: он не совсем понимал, что происходит в редакции. Здесь был не разброд, а серьезное политическое противостояние. Он пишет, что «вокруг Игоря Голембиовского собралась компания, и началась война против Ефимова, а заодно и против Президиума Верховного Совета». Никакой «компании» вокруг Голембиовского не было, никто ее не собирал — ни он, ни другие. Никто никаких заговоров против Ефимова и Лукьянова не плел, мы ни разу — ни на минуту не собирались, чтобы пошушукаться о том, как себя вместе вести, что говорить, что делать. Подозревать, тем более обвинять нас в этом — значило проявлять элементарное непонимание того, что происходило на самом деле. А на самом деле каждый из нас жаждал перемен в стране и делал свою журналистскую работу, вел себя в редакции только так, как подсказывали ему собственные убеждения и совесть. Почему «вокруг Голембиовского» — то и этому объяснение простое. Игорь был с нами, а мы с ним одной и той же политической и профессиональной ориентации, при этом он выделялся организаторскими качествами, что и делало его лидером, с которым известинцы в своей массе связывали дальнейший курс газеты и потому были против его ухода из редакции.
Само возвращение Дмитрия Федоровича в «Известия» было омрачено неприятной таинственностью, недостойной интригой, удивившей и возмутившей известинцев и сотрудников «Недели». В конце мая — начале июня возник слух, что к нам может прийти первым замом главного Мамлеев, после чего действующий первый зам Севрук станет еще и главным редактором «Недели» — это будет его основная должность. Естественно, пошли вопросы: правда ли? Особенно это интересовало сотрудников «Недели», которая уже с полгода была без главного редактора. Предыдущий — известный и уважаемый газетчик Виталий Сырокомский — отправлен на пенсию. Сразу же после его ухода, еще в январе, редакция обратилась с письмом к руководству «Известий», в котором единодушно высказалась за назначение главным редактором первого зама Игоря Серкова. Письмо было оставлено без внимания. Все это время изданием умело руководил Серков, ему активно помогал опытнейший журналист, ответственный секретарь Станислав Сергеев. И вдруг этот слух: придет Севрук, самая нежеланная личность, сталинист, боец антигласности.
