Орест Мальцев - Венгерские рассказы
Перед рассветом перевезли меня на лодке через Драву. Ну, решил я, конец всем мытарствам. Да не тут-то было! Напоролся на патруль. Как ни доказывал братушкам, что я словак, еду в Сирию, в легион, — не поверили. Намяли бока, посадили в лодку и отослали назад, к чортовой матери.
На следующую ночь я опять выехал, будто на рыбалку. Но представьте себе, какое невезенье! Тот же патруль избивает меня на этот раз до потери сознания — так, что я до сих пор глух на одно ухо!
Ничего не оставалось делать, как только вернуться в Будапешт. А там меня, конечно, словно меченого, сразу арестовали и бац — в тюрьму, в Хоране. Пришлось полтора года отсиживаться, пока не умудрился бежать. К тому времени в Пешт приехала моя жена. Она привезла кое-какие драгоценности. Мы их продали. Я купил зубоврачебные инструменты и начал работать. Тайно, разумеется. Потом за большие деньги достал вот эти бумаги. Ха-ха! Мадьяру Кароль Иштвану жить стало куда легче. Но все-таки от полицейских не отвертелся. Иногда они приглашали меня к себе, связывали руки под коленами и колотили палкой по голове и по пяткам. Что вы говорите? За что? Ха! Я и сам не знаю. Может быть, по подозрению, что я не совсем доподлинный Кароль Иштван. Ну, да что об этом вспоминать! Не стоит!
Неруда отмахивается рукой и широко улыбается.
— Все это прошло. Но тогда, в полицейской тюрьме, нелегко было. Я даже задумал однажды немножко отравиться, чтобы попасть в больницу, а оттуда дать маху. Удирать-то из-под стражи я наловчился! Ха-ха! Рассчитал, что если отравлюсь в шесть утра, то в восемь буду у врачей и они мне сделают промывание желудка. Принял десять таблеток севенала и сразу свалился. Но в больницу, чорт возьми, доставили меня не к восьми, а к одиннадцати часам. Яд успел попасть в кровь. Другой бы и от половинной дозы умер, но у меня натура здоровая, как у быка. Провалялся около месяца и поправился. Медицинская сестра, с которой сговорилась моя жена, принесла мне штатский костюм. В уборной я быстренько переоделся, а жена ждала в коридоре. Взял я ее под руку, и таким образом мы вышли на Эржебет-кэрут[15].
После этого я решил поселиться в Будафоке. Тут проще, знаете! До сих пор еще никто не догадался, что я не какой-нибудь мадьяр, а словак Неруда, что я не их поля ягода! Но теперь баста! Теперь мне это совсем не нужно. Ха-ха! Зачем?
Вот смотрите! Я рву это право на работу. Я рву это метрическое свидетельство. Я сниму надпись «Кароль Иштван» со своей двери. Приходите завтра лечить зубы, и вы увидите, и пусть все увидят, что я опять Евгений Неруда, словак!
ВИОЛЕТТА
Пули вдруг защелкали по мостовой.
Ротный повар Василий Рыбкин прилег за разлапистым платаном. Потрогал термос — еще теплый. Надо спешить. Опасно, но все-таки надо. Не нести же назад суп! Ребята ведь целый день ничего не ели, сидя в бункере на углу улицы.
Добежать бы вон до тех каменных львов у подъезда дома, а там и рукой подать.
Как ему обрадуются! Кроме обеда, он захватил с собой еще обоймы для автоматов, три лимонки, а для друга Кирилла Модина взял противотанковую гранату. Она тяжелая, оттягивает карман и мешает на бегу, но Кириллу она пригодится: он мастер подбивать немецкие танки. А их здесь столько шныряет!
С боеприпасами у ребят, наверное, дело обстоит плохо. Отбить-то у немцев бункер они отбили и засели в нем, но из роты к ним еще никто не добрался. Нельзя! Улица вся простреливается! Да ведь на то и война! Все дело в удаче. В хитрости! Только бы до львов, а там — во двор и как-нибудь через сад… Пора!
Рыбкин привстал на колени и метнулся вперед по притихшей и уже сумеречной улице.
Он был у самых львов, когда из окон дальних домов опять хлестнули выстрелы.
Грудь обожгло, точно он попал на раскаленные угли, а вслед за этим, несмотря на все его усилия удержать сознание, Василия затянуло во что-то душное, мутное и липкое. Гадючки-ракеты с голубыми и зелеными хвостами метались перед ним, взвизгивали и шипели…
Очнулся он в комнате.
Люстра с мраморными чашечками абажуров. Черные тени на синей стене. Шкафы-утесы. И горящая свеча.
Ощупал возле себя — постель!
Повернул голову, тревожно осматриваясь, и прямо перед собой увидел большие светлые глаза.
Он инстинктивно потрогал карманы — пусто. Ни противотанковой, ни других гранат, ни обойм!
— Где мое оружие? — спросил он робко, пугаясь мысли, что, наверное, все утеряно.
На него непонимающе смотрели девичьи, ласково-грустные, но какие-то не русские глаза.
Он скользнул быстрым взглядом по комнате с плотно завешенным окном. Где он? Как сюда попал?
Девушка села к нему на кровать. Длинными пальцами провела по его лбу, улыбнулась, как капризному ребенку, и что-то сказала по-мадьярски.
Он не понял.
Она опять что-то сказала.
И снова он не понял.
— Где оружие? — спросил колюче и злобно.
Она с горестной улыбкой недоуменно пожала плечами.
Дурацкое положение! Неизвестно — кто она такая, тяжело ли он ранен и куда делись все его боеприпасы и термос, наполненный супом, который он должен был принести в бункер?
За окном слышалась перестрелка. Порою от взрывов раскачивалась люстра.
Что же теперь будет с друзьями? Не дождались они его!
Он попытался подняться, но в груди резнуло так, что в глазах помутилось, и он опять беспомощно опустился на подушки.
Она мягко обняла его за плечи и взглянула на него укоризненно и ласково.
Он ощутил на своем лице ее теплое дыхание и прикосновение ее светлорыжих волос. Локоны, как змейки, вились на ее лбу. Он видел близко над собой ее красивые, подвижные губы, блеск белых зубов и все ее молодое, нежное, яркое, чуть скуластое лицо.
Она все говорила ему что-то успокоительное своим певучим, усыпляющим голосом, что-то объясняла жестами и опять обнимала.
Он ничего не понял, но почему-то успокоился и сам не заметил, как уснул.
Когда открыл глаза, весь дом дрожал и качалась люстра. Слышался такой шум, словно огромные железные цепи, напрягаясь и грохоча, с трудом тащили что-то тяжелое по неровной мостовой.
Девушка стояла у окна, отодвинув ковер. В комнату пробился пыльный солнечный луч.
Рыбкин по звуку понял, что идет танк. Он вскрикнул: «Танк!» и рывком поднялся на локтях, но тотчас же упал навзничь, зажмурив глаза и прикусив губу от боли в груди.
Девушка подбежала к нему. Он шептал: «Танк, танк» и взмахивал рукой, показывая на окно.
Она поняла, подвинула кровать к окну и подложила подушки, так чтобы он мог сесть. Окно было в первом этаже, и Василий увидел, как по улице медленно шел большой, приземистый, песочного цвета танк с белой загогулиной на башне. Вот он остановился. Башня повернулась. Длинный тупорылый ствол пушки нацеливался на что-то.
У Василия сжалось сердце.
Но прежде, чем танк успел выстрелить, рядом с гусеницей внезапно вырос рыжий, с огненным основанием и острыми ветвями куст взрыва.
Гусеница распалась, куски ее полетели вверх, и танк начал окутываться дымом и пламенем.
Рыбкин радостно оглянулся на девушку.
Она с какой-то таинственностью улыбнулась ему.
Они одновременно с облегчением вздохнули. И тут он почувствовал к ней расположение. У него все еще кружилась голова, но теперь он думал, что это не только от раны…
Она опять закрыла окно ковром и отодвинула на место кровать. Потом стала перебирать грамофонные пластинки, выбрала одну из них и зачем-то завела патефон, положив его на подушку — чтобы заглушить звук.
Полилась нежная мелодия.
Музыка с непонятной песенкой была так хороша, так прекрасна, что Василий пожалел, когда она кончилась.
Вскоре в дом, где лежал Рыбкин, пришли санитары… В тот же день бронебойщик Кирилл Модин навестил в санчасти своего друга и крепко поблагодарил его за противотанковую гранату, которую вместе с термосом, тремя лимонками и автоматными обоймами принесла в бункер какая-то мадьярская девушка с рыжими волосами.
— Смелая девчонка, — сказал Модин, подмигивая глазом. — Через сад пробралась к нам ночью. И сильная какая! Это она тебя затащила в свою квартиру. И вообще хорошая девчонка. Отца у нее немцы убили. Понимаешь? Это нам рассказал дворник. Но мы забыли его спросить, как ее звать. Ты не знаешь?
Василий на это ничего не ответил, только задумался.
Через месяц он вернулся из госпиталя в свою роту.
Немцев в Буде уже не было.
Стояли чудесные весенние дни. На Горе роз — Рожадомбе — распускались липы и платаны.
— Да, примерно так все и было… Написано правильно.
— А что было дальше?
Густые черные брови, резко выделяясь на бледном лице Василия, сходятся углом, глаза смотрят сосредоточенно.
— Вы после видели эту девушку?
Он продолжает молчать, опустив глаза.
— Так вы и не узнали имени той, которая вам спасла жизнь?
