Валерий Буре - Невыдуманные истории
Потом задания усложняются. Конечно, здесь, как и на земле, у разных людей разная хватка. Одни тонкости воздушной акробатики постигают сразу, другим они даются с трудом. Все зависит от характера пилота. А характер этот не всегда идеальный. Помнится, как ее разозлил один из курсантов.
В полете задания тренера предельно лаконичны:
— Угол!
— Курс!
— Скорость!
— Теперь штопор.
Вдруг Валентина увидела, что парень судорожно вцепился в ручку управления и закачал головой.. Тут-то ее и прорвало:
— Разве ты мужчина? Тряпка! Небо слабых не любит. Смотри, я женщина и то…
И она бросила самолет к земле.
— Теперь он, пожалуй, самый смелый летчик, — сказала мне Турсунходжаева.
Прошло несколько лет. Многие воспитанники Валентины сейчас бороздят пятый океан. И сама она не расстается со штурвалом. Только стала однолюбом. Поневоле, правда. Ей предложили выбирать: или — или. Она избрала планер. Трудно сказать, чем она мотивировала это решение. Самолет — все-таки скорость, а скорость — мода нынешнего времени. И не логично как-то с самолета пересаживаться на планер (помните лозунг довоенных осоавиахимовцев: от модели — к планеру, от планера — к самолету?). Однако Валя, прежде чем вынести решение, провела в раздумьях не одну бессонную ночь.
— Я люблю небо. Пилотажный полет скоротечен, как воздушный бой. Не более тридцати минут. А я хочу летать. Летать много.
Так она стала только планеристкой.
…Буксировщик набрал высоту, потом отвалил, покачав на прощание крыльями. Планер остался один в вышине и лег на рекордный курс. Вела его Валентина Турсунходжаева. Знала ли она, что этот полет будет в ее жизни самым драматичным?..
Планеризм — один из немногих видов спорта, где успех зависит от тайных сил природы. Пока машина чувствует невидимую струю аэродинамического потока, она имеет и скорость, и высоту. Поток — ее почва, поток — ее мотор. Планеризм требует от спортсмена научных знаний, отличных штурманских навыков и, в конце концов, великолепного пилотажного исполнения. Опытный мастер умеет найти поток и продержаться в воздухе до семи-восьми часов. Но бывают и исключения — природа непостоянна.
Шел пятый час полета. Если будет удачный финиш, можно установить всесоюзный рекорд дальности с возвращением на старт. Внезапно планер начал проваливаться — поток уходил. Валентина с беспокойством посмотрела на альтиметр: высота падала. Вот же не везет! Как бы не приземлиться где-нибудь в степи! Надо искать! Наугад. Летала же она однажды чуть ли не на нуле, а затем нашла поток и вернулась на аэродром под смех подруг на полуторакилометровой высоте!
Валентина увидела поле пшеницы и решила подлететь к нему. Интуиция ее не подвела — машина сантиметр за сантиметром поднималась выше. Она даже разговорилась с потоком:
— Вот ты где, миленький. Тебя-то мне и не хватает. Давай, давай помогай.
Пора было идти на долёт. Дотянет ли до точки? Теперь недалеко. Главное — сесть не дальше километра от старта. Иначе рекорд не зафиксируют. А положение стало опять критическим. Эх, сюда бы мотор, хотя бы в пол-лошадиные силы!
Впереди показалась телеграфная линия. Очевидно, можно как-нибудь перетянуть через нее, однако потом не долетишь.
Если же… Она никогда не нарушала летной инструкции. Более того, Валентина каждый раз сурово наказывала лихачей-пилотов, которые нет-нет да и завернут на планере фигуры высшего пилотажа. И тут она сама поступилась правилом. Кто знает, может быть, в этот момент она вспомнила полет Валерия Чкалова под невским мостом. Только вдруг ее машина изменила направление и ринулась между столбов, едва не касаясь их плоскостями. Большой угол атаки позволил пилоту поднять планер вверх, отыграв у земли драгоценные метры высоты…
На аэродроме же минут десять не выходила из кабины: ее била нервная дрожь. Она приземлилась в четырехстах метрах от точки.
Виктор Бабкин
«ПОМЕШАЛИ»
Игорь Тер-Ованесян, московский аспирант, выигрывал соревнования по прыжкам в высоту на будапештском чемпионате Европы по легкой атлетике в 1966 году. После пяти финальных прыжков он лидировал с результатом 7 метров 86 сантиметров.
У него и его соперников оставалась только одна попытка, к тому же погода была трудная для спортсменов: дождь, лужи, размокшая дорожка. И было ясно, что никому не удастся настичь Игоря.
Видно, понимали это и его соперники. Они прыгали как-то вяло, без огонька. Только один из них — олимпийский чемпион англичанин Линн Дэвис мог преподнести сюрприз. Он умел, как никто другой, собраться в нужный момент. Именно так было в Токио.
Но нет… На этот раз помешали. Когда он начал разбег к последнему прыжку, на его пути, на самой дорожке разбега, появилась группа людей. Это были спринтеры, которые только что закончили соревнования и сейчас шли получать медали. Рядом с ними шагали к пьедесталу почета руководители Международной легкоатлетической федерации.
Линн мог столкнуться с ними, и судья жестом приказал ему остановиться. Однако в отчаянии Дэвис продолжал бег, наращивая темп. Пулей пролетев мимо пересекавших его путь спринтеров и каким-то чудом не задев их, он сделал мощнейший толчок. Зрители не успели ахнуть, а Дэвис уже поднялся на ноги. И поднялся… новым чемпионом континента 1966 года. Он приземлился на отметке 7,98!
И это называется «помешали»…
Фридрих Малкин
Я ИГРАЮ В РЕГБИ
Так уж получилось, что неожиданно для самого себя я сыграл в матче регбистов за команду московского «Спартака» против сборной Одессы. Сразу же оговорюсь, что мое неумение никак не отразилось на результате. Москвичи были значительно сильнее: для Одессы регби пока еще новинка. Этот матч стал для меня чем-то вроде прекрасного сна, который навсегда останется в памяти.
— Да, вот это тема, можно написать «вкусный» репортаж, — сказал мне на городской летучке спортивных журналистов Александр Кикнадзе из «Советского спорта». — Показать регби изнутри, через психологию участника…
И он дал мне несколько советов, которыми я не преминул воспользоваться с благодарностью.
С чего все началось? С разговоров в печати, на стадионных трибунах о том, что регби — спорт жестокий, кровавый и вообще чуждый эстетическим представлениям в советском спорте. Как же сломить столь неверное представление? Вот я и пошел на столь рискованный эксперимент, чтобы на себе проверить достоверность слухов.
— Поставишь меня в команду? — спросил я тренера москвичей Виктора Кудрявцева.
Тот снисходительно осмотрел мою фигуру сверху донизу и спокойно ответил:
— Ты что, обалдел? За чей счет цинковый гроб прикажешь заказывать?
Да… с моей комплекцией… Похвалиться, в общем-то, нечем. Рост? Ну, рост неплохой — 174 сантиметра. Вес? Маловат — 56 килограммов. Возраст? Мягко говоря — за тридцать. Плюс ко всему — абсолютная нетренированность. И все же я настаивал:
— Пойми, мне необходимо почувствовать игру, о которой пишу много лет. И я хочу доказать, что регби ничуть не грубее футбола.
— Менее грубо.
— Вот видишь! А как это доказать другим? Ты много читал о регби в газетах? Почти ничего не читал!
— Черт с тобой, будешь играть «девятку».
Итак, я выступаю под номером «9». В роли так называемого хава. Моя задача — поддерживать связь между линией схватки и трехчетвертными, которые выполняют функции полузащитников и крайних форвардов, если сравнивать с обязанностями футболистов. Более популярно мое амплуа можно объяснить словами из известной арии: «Эй, Фигаро! — я здесь. Эй, Фигаро! — я там. Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро вверх, Фигаро вниз» (да, да, и это было)…
Прошла всего половина первого тайма, а я был совершенно измотан. Давно мне не приходилось так много бегать. Специалисты подсчитали, что каждый футболист владеет мячом лишь три минуты из девяноста. В регби же, несмотря на обилие участников — 15:15, — игрок владеет мячом значительно дольше. Следовательно, на его долю приходится более высокая нагрузка. И даже частые свистки, прерывающие ход матча, не дают возможности передохнуть, как это может показаться с трибуны. Свисток пресекает лишь ритм, ход атаки.
Овальный, дынеобразный мяч летит ко мне. Едва успеваю к нему прикоснуться, как уже чувствую, что кто-то с силой тянет меня к земле, и нет возможности противостоять этой силе…
Представляю, что делается в эти минуты на трибунах.
— За ноги хватают! А если он носом в землю?
— Я ж говорю, хамство!..
— Грубость одна, а никакая не игра.
Но… Почему эти же зрители аплодируют на хоккейном матче защитникам противоборствующей стороны! Я никогда не играл в хоккей, а потому не знаю, больно или нет пострадавшему нападающему, с размаху шлепнувшемуся на лед. Мне же, припечатанному к травяному футбольному полю, не было больно. Мне лишь казалось, что в этот момент десять стокилограммовых Рагулиных отнимают у меня мою «дыню».
