Илья Казаков - Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта
Если в нашем футболе и был когда-нибудь футбольный бог, так это он. Грозный и милосердный – к тем, кто совершал что-то по слабости, а не противился его воле.
Бородюк вспоминал, как перед чемпионатом мира 1990-го он приехал на сбор. Посмотрел, стоят он, Юрий Савичев, Черенков и Алейников. А все остальные – киевляне. Были игроки и из других команд, по одному, но все равно возникало ощущение, что их просто нет.
Шла двусторонка, мяч летал длинными передачами над полем. Мощные рывки, постоянный прессинг, глаза навыкат от нагрузки.
В одну из редких пауз Черенков сказал:
– Саша, зачем такой футбол? Давай мяч чуть подержим. В стеночку, на третьего. Одна беготня.
Лобановский свистнул. Защитник поставил мяч на своей половине, разбежался.
– Беги, Федя! – сказал Бородюк. Уже на бегу.
Каждому на обед выдавали горсть таблеток. Если кто спрашивал у доктора, что это, ответ был одним и тем же – витамины. Все пили. Ну или почти все.
Черенков не выпил. Доктор увидел, подошел. Спросил, почему не пьет.
– Я не хочу.
Лобановский услышал. Подозвал администратора и говорит:
– Возьмите ему билет до Москвы.
«Всевидящее око» – на самом деле это про него. И «всеслышащее ухо» – тоже.
Лобановский ценил игроков, у которых бутсы были в полном порядке. Начищены, отполированы. Хорошие бутсы в те годы были дефицитом. Новые не любили, разнашивали-разбивали, чтобы они стали мягче. Многие надевали на игру обувь на размер меньше, чтобы нога лучше чувствовала мяч. Потом это аукалось, конечно. При каждой серьезной команде был штатный сапожник. У Лобановского, разумеется, тоже.
У сапожника на базе была комнатка. В комнатке – шкаф. В шкафу – полка. На полке – бутылка. Возможно, что не одна. Замученные тренировочным процессом игроки однажды решили собраться там. Немногие и ненадолго.
Сели. Налили по первой. И тут дверь открылась. На пороге стоял Лобановский. Он сфотографировал глазами сцену и молча вышел.
Не знаю, сказал ли кто-то из игроков «мама», но это было бы уместно. Сапожник молчал, как и все. Через какое-то время народ понял, что Лобановский знал, что они соберутся, и знал, когда зайти. Но тогда был только ужас, ничем не подавляемый. Ночь без сна. Ожидание, что тебя сейчас вызовут и выкинут.
Но не вызвали.
Утром была тренировка. Команда построилась и смотрела, как Лобановский вышел из корпуса базы и шел к полю. Медленно шел. Возможно, у виновников дрожали ноги. Возможно, нет. Но воздух, как принято говорить, был пронизан электричеством.
Тренер подошел, поднял на игроков глаза. И тут один из футболистов упал на колени. Вырвал зубами кусок дерна и начал его жевать.
Лобановский смотрел на него. Команда смотрела на них обоих.
– Отец родной! – сказал игрок черным от земли ртом. – Прости!
Он проглотил и продолжил:
– Бес попутал! Землю за тебя жрать будем!
Говорят, это был Горлукович. Я в эту версию верю, потому что через день был матч с голландцами. Горлукович вышел в стартовом составе, на правый край. У чемпионов Европы дебютировал за сборную Пеенар, левый хав из «Твенте». Восходящая звезда с горящими предложениями из Италии.
Он дважды неплохо обострил в дебюте, а на 25-й минуте Горлукович выбил мяч в аут, вместе с Пеенаром. Того увезли на «Скорой» с двойным открытым переломом голени. Он восстанавливался долго и за сборную больше так и не сыграл.
Моя любимая байка о Горлуковиче все же не эта. И это не о фразе «какой номер?» – первые слова, которые тот сказал в одном из матчей за «Спартак», когда его жестко сбили и он не сразу смог подняться. И не о его жуткой веселой улыбке перед первой тренировкой после межсезонья.
– Сергей, ты чего улыбаешься?
– Да вот, посчитал – тридцать человек здесь. А мест в заявке восемнадцать. Конкуренция. Надо поработать.
И хлопнул на всю раздевалку бутсами. С шипами угрожающего вида.
Однажды, перед чемпионатом мира 1994 года, когда Садырин передумал и вернул в команду тех, кто бунтовал против него, Горлукович пошел на полдник и закрылся в столовой. Титулованные уже люди – Карпин, Онопко, Ледяхов – стояли в коридоре и дергали ручку, барабанили по стеклу:
Горлукович допил чай, подошел, высунул голову.
– Чего барабаните, не видите – з. м.с. и олимпийский чемпион отдыхает?
Он понял, что идеальной атмосферы после такого решения тренера уже не будет. И решил, что за результат переживать не стоит. Потому что в такой обстановке хорошего результата ждать не стоит.
Перед матчем с «Интером» он тоже сидел в раздевалке и улыбался.
Его снова спросили:
– Чего ты, Сергей, улыбаешься?
– Да я уже ветеран. Думаю, чем после карьеры заняться.
Ему говорят:
– Как, с твоим-то опытом и заслугами? Тебе прямая дорога в тренеры.
Он покачал головой:
– Не, думаю в Голливуд двинуть.
Народ бы хохотнул, если бы осмелился. Хватило сил только спросить:
– Почему в Голливуд-то?
– Ну как же, – сказал он, продолжая улыбаться своим мыслям. – Вот сейчас играть мне с Рональдо, лучшим игроком мира. А минуте на десятой я ему шипами в колено. Открытый перелом. Конец карьере. Скандал на весь мир. Как после этого меня в Голливуд-то не возьмут?
Он шутил, конечно. Чувство юмора у него было отменным, хоть и специфическим.
Однажды я позвал его на программу. Он пришел без галстука, в джемпере. Его загримировали, он поднялся, освобождая кресло, и дружески сжал мое плечо. Улыбнулся.
Мне стало страшно. Особенно когда я попытался сделать шаг и сесть, а он меня продолжал держать.
– Я хотел спросить, какие вопросы будут? – сказал он, чуть картавя.
– Вам ли каких-то вопросов бояться! – ответил я и с усилием все-таки сел. Закрыл глаза, как всегда делал на гриме.
И почувствовал, как он снова сжал мое плечо. На этот раз ближе к шее.
– А я и не боюсь, – сказал он почти ласково.
Я сидел и думал: «Был ли в его жизни хоть один человек, кого он боялся?»
Кроме Лобановского, разумеется.
Хиддинк и свадьба
Жена опаздывала. Примерно на полчаса. На нашу с ней свадьбу.
Меньше всего я хотел с ней ругаться в этот день. Но все равно послал эсэмэску. Хотел написать что-то воздушное, а на выходе все равно получилось: «Ты где?» Ну, может быть, «Ты где, дорогая?»
А она ответила: «Начинайте без меня».
Я повернулся к гостям. Гус поманил меня пальцем, я подошел. Он наклонился ко мне, сочувственно приобнял.
– Ты понимешь, что она уже сейчас показывает, кто у вас в семье главный?
Я с ним вообще не спорил. Никогда. Но тут был такой случай, что я возразил:
– Да нет же. Во-первых, ее красят – свадебный макияж. Уже накрасили, ей не понравилось, вот и переделывают. А во‑вторых, она же женщина. Как женщина может не опоздать?
Он улыбнулся, приподнял бокал с красным вином, и мы чокнулись.
Это была вторая наша свадьба. То есть первая.
Мы расписались во Владикавказе, потому что никак не могли решить – идти в подмосковный или столичный загс, чтобы всем было удобно. Сомневались. Точнее, я сомневался. Жена сказала:
– Ты в семье главный, дорогой. Ты же мужчина. Как скажешь, так и будет.
Я думал-думал, а потом позвонил Сережке Таболову. Как пишет Википедия, «российскому государственному деятелю». Моему другу.
– Ты меня давно в гости звал, могу на майские праздники приехать.
– Конечно!
– Я с невестой приеду.
Он обрадовался, хотя и понимал, чем ему это грозит. Сережа был не женат. И все постоянно хотели его женить.
Так и вышло. Каждый человек во Владикавказе, поздравлявший меня, говорил ему:
– Ну а ты когда?
У него хватало сил отстреливаться…
Я подумал немного и перезвонил:
– Слушай, а ты сможешь договориться, чтобы нас без очереди расписали? Чтобы месяц не ждать?
– Ха! – воскликнул он, точно всемогущий джинн. – Ха-ха-ха!
Когда мы вернулись домой, я еще раз посмотрел в наши паспорта с разными датами бракосочетания и сказал:
– Надо бы и в Москве тогда отметить.
– Как скажешь, дорогой, – ответила жена.
За свадебным столом в Фиагдоне она, вопреки традициям, сидела рядом со мной. Вела себя так, что старший в итоге меня спросил:
– Она точно у тебя не осетинка? Ведет себя как кавказская женщина: не говорит раньше мужчины, не говорит после мужчины и не говорит вместо мужчины.
За семь лет многое изменилось, конечно.
Жена опаздывала уже на час. Гости собрались к полудню, потому что в три часа тренерам надо было ехать на финал Кубка. Семнадцатое мая 2008-го. День накануне первого сбора перед Евро.
Гус теперь подошел сам. Обнял и даже не спросил: «И где же она?» Просто сказал:
– Послушай старшего друга. Заведи себе собаку. Лучше – прямо сегодня.
– Зачем? – не понял я.
– Даже если ты придешь домой в три ночи, собака все равно будет тебе рада.
Если бы я не знал его, то подумал бы, что он шутит.
Но тут я услышал голосок жены, сказавшей «спасибо» гардеробщику. Она шла по лестнице, я подошел к ней и повел здороваться с гостями.
