Сергей Кара-Мурза - 1917. Две революции – два проекта
Видный деятель земства Д. Н. Шипов считал даже, что революция стала необходимой для возрождения общества, и чем скорее она произойдет, тем менее разрушительной станет. И так думал не только либерал Шипов. В июне 1905 г. в Петербурге прошло совещание 26 губернских предводителей дворянства, которое поддержало требования земцев о проведении конституционных реформ. В записке, поданной царю, содержалась такая мысль: «Роковое стечение обстоятельств таково, что, если бы удалось силою отсрочить революцию, не устранив ее причин, каждый месяц такой отсрочки отозвался бы в грядущем несоразмерным усилением ее кровавой беспощадности и безумной свирепости»{34}.
Расстрел 9 января 1905 г. («Кровавое воскресенье») сломал хрупкое равновесие – возник кризис, завершившийся первой русской революцией с массовым насилием над крестьянством. Вся структура представлений, восприятий и логики состояния общества и государства, которая привела к Кровавому воскресенью, крайне важна для понимания хода развития русской революции. К сожалению, наше образование обходит стороной это сложное явление.
Р. Ш. Ганелин приводит такие эпизоды. Вечером 8 января группа писателей и либералов (среди них Горький) пришла к сановникам, пытаясь предотвратить кровопролитие. В ночь на 11 января арестовали: «Полиция усмотрела в депутации временное правительство». Позже директор Департамента полиции говорил: «Да, конечно, теперь над этим смеются и вышучивают, а могло кончиться иначе, и мы не были бы далеки от истинных предположений».
Через 10 дней после расстрела царь принял «депутацию» рабочих. По словам Витте, их удалось «взять лишь нахрапом» (жандармами). Их переодели, запретили переговариваться и привезли к царю, и он им прочитал по бумажке речь, сказав, что «мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах преступно», и закончил так: «Я верю в честные чувства рабочих людей и их непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их». На заседании Комитета министров было сказано, что вся эта затея имела обратный эффект.
До такой степени дошла некоммуникабельность власти, что она стала говорить на языке провокаций и насилия. Причина – отсутствие адекватных показателей и критериев для представления мыслей населения. В июле 1904 г. царь сказал саратовскому губернатору Столыпину: «Если б интеллигенты знали, с каким энтузиазмом меня принимает народ, они так бы и присели». Неадекватной была у царя и оценка последствий Кровавого воскресенья. Директор Департамента полиции А. А. Лопухин записал: «Жестокая решительность военных начальников и покорность войск, проявленные в этот день, вполне укрепили в нем уверенность в безопасности и его лично, и престола». Власть не располагала службами, способными обеспечить государство достоверным знанием о состоянии общества.
По Европе ходили Призраки, они молчали, но все-таки как-то передавали людям главные вопросы – и люди вглядывались в реальность, искали ответы и действовали. Так прошел Призрак отца Гамлета, а в новейшей истории целый век бродил Призрак коммунизма. А нас целый век вела русская классическая литература, ставила перед нами не только главные, но и последние вопросы. Но литература оперирует художественными образами, а государству и обществу требуется достоверное знание. Его не было.
После 1905 г. созревание революции резко ускорилось, хотя скрылось в подполье. Возникло общее ощущение нарастающего духовного неблагополучия в «верхах». Там «завелась гниль», а для идеократического государства, вся легитимность которого стоит на авторитете, это может стать смертельной болезнью.
Государство в царской России было идеократическим (а не либеральным), а общество не атомизированным (структурировано общинами, а не индивидами). Движение атомизированного «человеческого материала» поддается описанию и прогнозированию, как движение атомов идеального газа в классической термодинамике. Солидарные же общественные структуры, в которых идут нелинейные процессы самоорганизации, во многом непредсказуемы.
Это – яркое выражение свойства той государственности, которая возникает в традиционном обществе: постепенная утрата легитимности может доходить до такой стадии, когда все защитные силы «организма государства» иссякают полностью, моментально и как бы необъяснимо. Отдельные подсистемы государства при этом выглядят здоровыми и даже мощными – но в момент кризиса оказываются абсолютно недееспособными. Утрата согласия подданных на продолжение власти лишает ее и силы.
Проблема заключается в том, что в определенные исторические периоды модернизация становится абсолютно необходимой, но, когда режим на нее решается и начинает вводить «прогрессивные изменения», вся система власти неизбежно дестабилизируется. И в этот момент неустойчивого равновесия самые различные заинтересованные в изменениях политические силы (включая криминальные) могут сломать старый порядок.
Именно этот процесс происходил в России в начале XX века и в СССР в конце XX века. Поэт и мыслитель Ф. И. Тютчев писал 28 сентября 1857 г.: «В истории человеческих обществ существует роковой закон, который почти никогда не изменял себе. Великие кризисы, великие кары наступают обычно не тогда, когда беззаконие доведено до предела, когда оно царствует и управляет во всеоружии силы и бесстыдства. Нет, взрыв разражается по большей части при первой робкой попытке возврата к добру, при первом искреннем, быть может, но неуверенном и несмелом поползновении к необходимому исправлению. Тогда-то Людовики Шестнадцатые и расплачиваются за Людовиков Пятнадцатых и Людовиков Четырнадцатых».
В том-то и заключался порочный круг, в который загнала Россию монархия: если не проводить модернизацию, Россию сожрет Запад, а если идти на модернизацию, монархия сама так подрывает свою базу, что Россию может сожрать Запад. Ни сил, ни воли на то, чтобы овладеть кризисом модернизации, монархический режим не имел (как, скажем заранее, и советский в конце 80-х годов). И в момент неустойчивого равновесия Запад «помог» этот режим сбросить. Но в тот момент расчет был, конечно, на то, что вместо царя у власти встанет прозападный либеральный режим.
Но вызревание этой катастрофы было долгим и тяжелым – и дошло до порога.
М.М. Пришвин 3 апреля 1917 г. записал в дневнике такую мысль: «Творчество порядка и законности совершается народом через своих избранников. Таким избранником был у нас царь, который в религиозном освящении творческого акта рождения народного закона есть помазанник божий. Этот царь Николай прежде всего сам перестал верить в себя как божьего помазанника, и недостающую ему веру он занял у Распутина, который и захватил власть и втоптал ее в грязь. Распутин, хлыст, – символ разложения церкви и царь Николай – символ разложения государства – соединились в одно для погибели старого порядка».
Манифест от 17 октября 1905 г. и обещания свобод не могли быть восприняты основной массой русских людей иначе, как издевательство: массовые порки крестьян (иногда поголовно целых деревень) начались сразу вслед за принятием закона, отменяющего телесные наказания крестьян (11 августа 1904 г.). Казни крестьян без суда, зачастую даже без установления фамилии, так что казненных хоронили как «бесфамильных», вошли в практику как раз после Манифеста.
В том же году помещики Дона обратились к министру внутренних дел с петицией против репрессий, говоря о карателях: «Они разъярили всю Россию, заполнили тюрьмы невиновными, арестовали учителей, оставив детей без школьного обучения… Потерпев постыдное поражение в войне с Японией, они сейчас мучают беспомощных крестьян. Каждый полицейский сечет крестьян, и из-за этих ублюдков наша жизнь, жизнь мирных дворян, стала невыносимой».
Согласившись на допущение ограниченных гражданских свобод с выборами первого сословного парламента (I Государственной думы), даже при очень урезанных избирательных правах, правительство не смогло вести с Думой диалог. Выборы были неравными и многоступенчатыми (для крестьян четырехступенчатыми), и их бойкотировали большевики, эсеры и многие крестьянские и национальные партии. Тем не менее около 30 % депутатов (из 450) были крестьянами и рабочими – намного больше, чем в парламентах других европейских стран[7]. На выборы оказала влияние культурная среда России, и уже первая Дума несла в себе не только парламентское, но и соборное начало. Царское правительство распустило первую Думу всего через 72 дня работы (с 27 апреля 1906 года).
Но этот «ручеек» уже размыл плотину самодержавия. И разгон Думы, и выпущенное ею «Выборгское воззвание», и суд над подписавшими воззвание 167 депутатами (из которых 100 были кадетами – членами партии самых умеренных либеральных реформ), и заключение в крепость депутатов во главе с председателем Думы С. А. Муромцевым – все это углубляло раскол и восстанавливало против государства даже тех, кто был его опорой. Ведь среди осужденных был «цвет нации», представители старинных дворянских и даже княжеских родов.
