Илья Долгихъ - Путеводитель по театру и его задворкам
Не нужно было больше ничего выяснять и цепляться за минувшее, нужно было закончить мой чертов рассказ.
15
Теперь наша бригада снова состояла из двух человек. Это как нельзя лучше располагает к наблюдению за человеком, который находится с тобой рядом большую часть рабочего дня. С Евгением мы сразу нашли общий язык, несмотря на то, что его суровый внешний вид, казалось, не располагал к общению. Он оказался человеком с тонким чувством юмора, с изрядной долей самоиронии и в целом приятным собеседником, пока был трезвым, конечно.
В долгие перекуры, которые мы сами себе устраивали, он часто вспоминал про свои алкогольные подвиги, и слушать его было одно удовольствие.
Был в его жизни период, когда, исчерпав все силы для того, чтобы устроиться хоть на какую-нибудь работу, и крепко обидевшись на весь окружающий мир, он, плюнув на все, сидел дома без работы около полугода. Скудные сбережения позволяли ему без особой надобности не покидать своей квартиры и вести скромную жизнь. Телевизора у него вроде бы не было, или он был неисправен, и Женёк, оттого что больше нечем было занять огромное количество внезапно освободившегося времени, начал читать все книги, которые мог найти у себя. Большую часть дня он сидел на балконе – было лето – и читал все подряд. Некоторые книги он перечитывал по нескольку раз подряд. Особенно ярко в моей голове возник образ, когда он вспоминал, как уже в летних сумерках у него сильно уставали глаза, и он начинал делать глазную гимнастику, а именно смотреть на выбранный вдалеке объект и через какое-то время на объект, который находился рядом, либо, закрыв один глаз, вторым смотрел по сторонам, фиксируя взгляд на разных точках. Так и представляю себе Женька, сидящего на балконе в майке-алкоголичке, шортах и домашних тапочках, на табуретке, с книгой в руке и старательно делающего глазную гимнастику, зажмуривающего то один глаз, то другой.
Другая история была о подвиге простого русского человека, который, не получив достаточной дозы алкоголя, пребывая в слишком возбужденном состоянии для того, чтобы лечь спать, превозмогая непослушное от выпитого тело, одевается и идет в зимнюю московскую ночь за бутылкой. Пить он любил один, так как не терпел никаких сторонних попыток вмешиваться в этот процесс, таких, например, как: «Наливай поменьше» или «Ты что так много льешь?», «Следующую я пропускаю!» и прочее. Он говорил, что с самим собой ему пить намного приятнее. В один из таких дней он выпил уже прилично, но ему показалось этого мало для того, чтобы удовлетворить свои потребности полностью, и он решил, что еще без одной бутылки до утра ему никак не дожить. Ходить, по его словам, он еще мог, хотя и не без труда и с долгими остановками, но вот одеться и выйти на мороз было уж просто сверхчеловеческим поступком. И все же он смог достичь и этих высот человеческого духа и, переступая на негнущихся ногах как на ходулях, дошел до магазина и вернулся в квартиру живым и невредимым. То, что он испытывал, когда проделал всю эту операцию, по отношению к себе, иначе как гордостью назвать нельзя.
Все эти истории он рассказывал, конечно, с юмором и не гнушался смеяться над самим собой.
* * *– Да, личности у вас работают весьма специфические, – сказала М. уже более снисходительным тоном.
Ее агрессия будто бы спала, и я подумал, что незачем было цеплять ее, особенно мне, хорошо знавшему ее нетерпение.
– Он был одним из многих, кого мне удалось там застать, – ответил я, – Я вообще люблю наблюдать за людьми.
М. усмехнулась. Я услышал в этой усмешке знакомую мне нотку высокомерия, но не подал виду, что заметил это.
Записки из дневника:
25 июня 20.. г.
Бочка с порохом.
Женек уже несколько дней подряд приходил, что называется, под мухой. И с каждым днем степень его опьянения возрастала. Работы в то время было не то чтобы много, но все же она была. Мы, как всегда, красили металлические конструкции, что-то к чему-то прибивали, носили тяжести и так далее. Мы о многом говорили, много смеялись, что помогало нам справиться с вечным недовольством нашей незавидной участью.
Помню, что в тот день он был особенно весел и часто прикладывался к бутылке, каждый раз заходя для этого в раздевалку. К середине дня его уже опасно было выпускать не только с территории цеха, но и по цеху разгуливать в таком виде было рискованно – начальство тоже к нам иногда заглядывает. Женя вел себя шумно, хохмил и выделывался. Во второй половине дня меня вызвали вниз, нужно было что-то покрасить, и я, чтобы лишний раз не светить своего напарника перед лицами, которым не нужно было видеть его в таком состоянии, пошел один. Спустя минут тридцать зазвонил телефон, ответив, я услышал взволнованный голос одной из моих коллег, она просила меня подняться и утихомирить моего буйного товарища. Поднявшись в спешке на свой этаж, я увидел какое-то нездоровое оживление вокруг. Комнатка, в которой хранились краски, была полна людей, издалека я увидел, что все суетились около ее входа. Подойдя и заглянув внутрь, я увидел картину, которая удивляла и шокировала одновременно, казалось, что такого просто не может быть. Несколько женщин с закатанными до колен штанами стоят по щиколотку в темно-синей краске и рассыпают повсюду опилки. Женек стоит ко мне спиной у раковины и пытается отмыть краску, которой он был залит практически с головы до ног. Вокруг щарит обстановка как на базаре – крики, смех, ругань, не хватает только плача. Удивление, испытанное мной, было так велико, что я поначалу не мог и слова вымолвить. Одна из женщин, заметивших меня, сказала: «Полюбуйся на все это». Женек, услышав эти слова, повернулся ко мне. Половина его лища, весь лоб и руки были темно-синего цвета. Коротко остриженная голова практически на две трети была окрашена в тот же оттенок, где-то больше и ярче, где-то меньше и бледнее. Руки его были в краске. Но больше всего поразило меня то, что, увидев меня, Женька заулыбался своей пьяной, немного виноватой улыбкой и я увидел, что и все зубы у него синие-синие, словно он выпил порцию чернил. Краска эта на редкость стойкая, и все попытки смывать ее ни к чему не приводили. Зрелище было удивительным по своей нелепости. Через несколько минут Женька, видимо, шутки ради спросил, можно ли ему спеть что-нибудь, кто-то из толпы, ответил утвердительно, и он, не долго думая, запел: «Будто я египтянин, И за мною и солнце, и зной, И царапает небо когтями легкий сфинкс, что стоит за спиной…» Все происходившее походило уже на некое гротескное представление в каком-то балагане.
Вместе со всеми я принялся убирать пропитавшиеся опилки. Женя все пел и смеялся, сверкая своей синей улыбкой. Убрав опилки и вымыв пол несколько раз, нам удалось привести комнату в относительный порядок. Женю отправили в душ, но это было бесполезное занятие. К этому времени он еще больше опьянел и едва держался на ногах, хотя своей веселости ничуть не утратил. В итоге, послонявшись по цеху около получаса, он неровной походкой пошел по длинному коридору, к выходу. Его синий затылок болтался из стороны в сторону, пока не исчез за дверью, ведущей к лестнице.
Как все это могло случиться, мы только догадывались, первые очевидцы застали уже разлившуюся краску и плавающего в ней Женю. Очевидно, будучи уже изрядно пьяным, он зачем-то присел на один из сорокалитровых бачков, в которых мы обычно держим краску, и, видимо, потеряв равновесие, упал, опрокинув его.
Правда, почему у него были синими зубы, так никто и не понял, а сам он объяснить этого не смог, потому как потом очень плохо помнил произошедшее с ним. Провалявшись дома около недели, он снова вышел на работу, и практически уже все следы краски сошли с его тела или впитались в кровь. Только иногда, специально приглядевшись, можно было заметить на шее или в районе ушных раковин бледно-синие разводы, но и от них не осталось следа через несколько дней.
* * *Мы еще какое-то время работали вдвоем, работы опять было много, и разнообразием она не отличалась. Бывало, что мы так много красили, что от запаха краски, когда мы с утра приходили на объект, начинало подташнивать, и мы за счастье считали разнообразить свою работу хоть чем-нибудь еще. Частые и долгие перекуры уже не спасали. Он продолжал вести расслабленный образ жизни: то бывал трезв долгое время, то снова запивал и пропадал из виду. В очередной его запой я остался один, и мне пришлось красить железную конструкцию высотой примерно с двухэтажный дом. Вот тут я уже начал тихо ненавидеть всех тех, кто все это устраивал. Я подходил утром с ведром краски к этой железной махине, стоял и смотрел вверх, пытаясь объять сознанием все эти железные детали, из которых она была собрана. В моей голове не укладывалась мысль, что ее вообще можно когда-нибудь покрасить, тем более одному. Но делать было нечего, и я начинал с одной балки, переходил к следующей и так далее. Главное в этом процессе не думать о конечном результате, это может совершенно выбить тебя из колеи. Спасали меня тогда аудиокниги. Я решил, раз уж я не могу читать на работе, то я могу по крайней мере слушать.
