Вейджер. Реальная история о кораблекрушении, мятеже и убийстве - Дэвид Гранн
Балкли, по замечанию одного морского офицера, казался прирожденным лидером. Тем не менее он застрял на своей должности. В отличие от гардемарина Джона Байрона или их нового капитана Джорджа Мюррея, в его жилах не текла голубая кровь. У него не было знатного отца или могущественного покровителя, способного проложить ему дорогу на квартердек. Он мог быть выше Байрона по званию – и служить ему Вергилием в лабиринтах военного корабля, – но все равно стоял на несколько ступеней ниже в социальной иерархии. Конечно, комендоры становились лейтенантами или капитанами, однако это было редкостью. Вдобавок чересчур прямолинейный и слишком независимый Балкли к начальству не подлизывался, считая это «недостойным» поведением[165]. Как заметил историк Николас Роджер, «в освященной веками английской традиции специалисты оставались на своих местах, а командовали “королевские офицеры”, получившие исключительно морское образование»[166].
Не вызывает сомнений, что Балкли был физически силен. Однажды он подрался с приспешником тиранившего «Вейджер» боцмана Джона Кинга. «Он вынудил меня защищаться, и я его быстро приструнил»[167], – записал в дневнике Балкли. Однако никаких сведений о внешности Балкли, о том, высоким он был или коренастым, лысым или густоволосым, светло- или темноглазым, до нас не дошло. Ему было просто не по карману заказать портрет знаменитому художнику Джошуа Рейнолдсу, позируя в парадной форме и напудренном парике, как могли и позволили себе Ансон, Байрон и гардемарин «Центуриона» Огастес Кеппел. (Кеппел на портрете предстал в классическом образе Аполлона – он идет по берегу вдоль вздымающегося пеной морского прибоя.) Прошлое Балкли тоже во многом неясно, точно оно, как и его мозолистые руки, замарано смолой. В 1729 году он женился на некой Мэри Лоу. У них родились пятеро детей: старшей, Саре, было десять, а младшему, Джорджу Томасу, – меньше года. Жили они в Портсмуте. Это все, что известно о молодости Балкли. В нашем повествовании он всплывает наподобие одного из прибывших на американский фронтир поселенцев без яркой предыстории – человеком, ценимым только за свои поступки здесь и сейчас.
Тем не менее некий отблеск сокровенных мыслей Балкли нам доступен, в силу того что он умел писать – и писал хорошо. В отличие от других старших офицеров, ему не вменялось в обязанность вести бортовой журнал, но он все равно делал записи для себя. Бортовые журналы – тома[168], писанные на толстых листах бумаги гусиным пером и чернилами, а порой, когда корабль качало, смазанными или размытыми брызгами морской воды, были разграфлены на столбцы, где ежедневно отмечались направление ветра, местонахождение или курс корабля и любые «замечательные наблюдения и происшествия». Записи требовалось вести обезличенно, точно дикие стихии можно унять, кодифицируя их. Даниэль Дефо сетовал, что бортовые журналы моряков часто представляли собой всего лишь «утомительные отчеты о том… сколько лиг[169] пройдено за день, откуда дул ветер и когда он дул сильно, а когда – слабо»[170]. Тем не менее эти «дневники наблюдений» обладали некоторой повествовательной динамикой, имели завязку, кульминацию и развязку, множество сюжетных линий и неожиданных поворотов. Некоторые писари и вовсе вели весьма личные заметки. Балкли в одном из своих бортовых журналов переписал строфу стихотворения:
Отважны были первыми ушедшие в моря,
Когда страшней не знали, чем крушение корабля.
Сегодня нет ни скал таких, ни волн, ни ветра,
Чтобы пугали нас сильнее ЧЕЛОВЕКА[171].
После плавания капитан корабля передавал вахтенные журналы Адмиралтейству. Это была бесценная для ведомства информация – настоящая энциклопедия морей и неизвестных прежде земель. Ансон и его офицеры часто сверялись с вахтенными журналами тех немногих моряков, которые отважились обогнуть мыс Горн.
Более того, эти «журналы памяти»[172], как их назвал один историк, содержали записи о любых неоднозначных поступках или несчастных случаях, имевших место во время плавания. В случае необходимости журналы представляли в качестве доказательств в военно-морских трибуналах, иногда от них зависели карьеры и жизни. Трактат XIX века о практическом мореплавании советовал «каждый вахтенный журнал вести аккуратно и избегать любых вставок и подчисток, потому что оные всегда вызывают подозрения»[173]. И далее: «Записи после каждого события надо производить как можно скорее, и не следует писать ничего такого, чего вы не хотели бы придерживаться в суде».
Нередко бортовые журналы становились основой популярных приключенческих рассказов[174]. Спрос на «морские байки» все возрастал, подпитываемый развитием станочного книгопечатанья, растущей грамотностью и извечным любопытством ко всему неизведанному. В 1710 году граф Шефтсбери заметил, что рассказы о море «в наши дни – это то же самое, что рыцарские романы для наших предков»[175]. Книги, разжигавшие пылкое воображение таких юношей, как Байрон, обычно нередко были не чем иным, как переработкой бортового журнала, щедро приправленной измышлениями автора.
Балкли свой бортовой журнал издавать не планировал – подобные развлечения были в моде у высших офицеров или людей определенного положения и класса. Тем не менее, в отличие от казначея «Триала» Лоуренса Милькампа, признавшегося в своем журнале, насколько ему «не по плечу»[176] задача «написания следующих страниц», Балкли наслаждался, описывая то, что видел. Это даровало ему голос, даже если голос этот, кроме него, никто никогда не услышит.
* * *
Однажды ранним ноябрьским утром, вскоре после того как Балкли и сотоварищи вышли с Мадейры, впередсмотрящий с мачты заметил на горизонте парус. Он поднял тревогу: «Вижу корабль!»
Ансон позаботился, чтобы все его военные
