Елеазар елетинский - Воспоминания
После первых же стычек с немцами Кавкорпус стал отступать, причем с большой скоростью (кавалерия все‑таки), но организованно. Раньше всех уходили тылы, в том числе и Особый отдел со своими “подопечными”. Заключенных построили в колонны, а нас — задержанных — поставили цепью вокруг них. Мы шли, казачий конвой ехал верхами, а сам начальник конвоя — в своеобразном “экипаже”. Приходилось идти быстро, почти бежать, двигались день и ночь по 80, а то и по 100 километров в сутки. Отстающих подгоняли нагайками, прикладами, голодным заключенным не разрешалось подымать с земли дикие и незрелые груши. Стоило им наклониться, на них сыпались удары. Из рядов кричали, обращаясь к казачьему конвою, — “фашисты!”, но это только раззадоривало конвоиров. Ночью в темноте как‑то ухитрились сбежать двое осужденных. Один из них подлежал расстрелу. После этого конвой стал еще жестче: сбили всех в плотную кучу, не щадя и задержанных, топча лошадьми отстающих, добивая прикладами падающих без сил. Все это было совершенным кошмаром.
Через двое — трое суток движение приостановилось. Нас отделили от заключенных, и мы их больше не видели. По некоторым соображениям я даже допускаю, что все они были уничтожены. Только мальчика — шпиона посадили в грузовик, на котором разместились работники Особого отдела. Совершенно неожиданно для нас, задержанных “окруженцев”, начальник Особого отдела Кавкорпуса обратился к нам с краткой речью, суть которой можно передать следующими словами: “Мы вас всех проверили (на самом деле, нам не был задано ни одного вопроса, и у большинства не было никаких документов). Идите в Краснодар, если не хотите попасть к немцам, идите туда скорей и примыкайте к частям Красной армии”. После этого грузовик уехал. Мы, двадцать человек, остались одни.
В Краснодар пошли мы с Юдовиным, а почти все остальные предпочли, после общения с Особым отделом казачьего корпуса, остаться в оккупации (хотя уже один раз они, рискуя жизнью, выходили из окружения). Мы добирались до Краснодара несколько дней. Не все время пешком. В одной станице во всеобщем хаосе нам удалось раздобыть повозку и лошадей из местной пожарной команды (!), и часть пути мы ехали в этой повозке.
Опять дороги и толпы людей, уходящих от немцев. Имея уже порядочный опыт окружения за плечами, мы не слишком нервничали и не слишком торопились. Наши войска успели нас обогнать и ушли вперед (то есть “назад”), а немцы еще не успели занять покинутые нашей армией станицы. Они только сбрасывали листовки с самолетов. Листовки должны были польстить кубанскому казачеству. “Сделаем Краснодар столицею, а Москву станицею!” Наши, уходя, старались все, что можно, взорвать и поджечь. В одном селе мы, по просьбе местных жителей, помогали вытаскивать зерно из подожженного уходящей армией элеватора. Мешки мужики разбирали по домам. А нам, в благодарность за эту помощь, разрешили увезти пожарных коней. Когда мы торжественно выезжали из станицы (я правил лошадьми), нам предлагали не только хлеб, но кур, гусей и даже маленького поросенка, но от живности мы отказались. Хлеб был дороже, а про остальное говорили: “Берите, все равно все пропадет”. Когда самолеты стали периодически обстреливать дорогу, пришлось отказаться от повозки и коней.
У входа в город Краснодар мы были задержаны и препровождены к военному коменданту, которому пришлось рассказать нашу “одиссею”. Выслушав мой рассказ с большим сочувствием, комендант сказал раздумчиво: “Да… Пришлось вам повидать, ребята”. Он вызвал бойца и велел ему проводить нас в разведотдел 56–й армии, штаб которой в ту пору находился в Краснодаре.
Сам город был еще красивый, солнечный, благополучный, веселый. Не было видно, что он доживает последние дни. Войск в самом городе оказалось не так уж много. В ресторане можно было получить роскошный обед. По улицам еще разгуливало много пестро одетой публики, только кое — где стояли в черном, с американскими автоматами “самоохранники”, которые, по слухам, должны были остаться в оккупации как партизаны. Тишину летнего дня иногда нарушали взрывы — это наши взрывали завод, чтобы не достался врагу. Немецких налетов на город пока почти не было.
В разведотделе я, наконец, сделал доклад, к которому готовился в окружении. Приняли нас очень тепло, дружески, накормили и долго обо всем расспрашивали. Я выразил желание остаться на работе в разведке армии, так как я теперь поднабрался опыта и прекрасно представлял себе всю обстановку. Но моя судьба, так же как судьба лейтенанта Юдовина, не зависела от разведотдела. В этом мы убедились через пять минут, когда столкнулись с комиссаром (начальником политотдела). Начальник разведотдела объяснил, кто мы, при этом с похвалой отозвался о моем докладе и спросил, куда нас можно теперь направить. “В штрафную роту”, — мрачно ответил комиссар и пошел своей дорогой. После этого нас куда‑то повели. Юдовин считал, что нас сейчас отправят в штрафную роту, и был крайне возбужден. Он стал сомневаться, стоило ли ему выходить из окружения, может, было лучше добраться до Одессы и там прятаться у друзей, которые, как он уверял, не выдали бы его немцам.
Как потом оказалось, нас вели в резерв начсостава, находившегося под контролем Особого отдела. Там собралось множество людей такого же рода, как и мы. Здесь, между прочим, я увидел капитана Сергеева, с которым мы были вместе в первую неделю окружения, и некоторых других товарищей по несчастью из 275–й дивизии. Путем легчайшего, я бы сказал, даже халтурного, перекрестного допроса наши личности были как бы установлены, и нас спешно стали распределять по частям 56–й армии. Ни о каких штрафных ротах речи не было. Мы с Юдовиным получили направление в 349–ю стрелковую дивизию, он — прямо на должность командира взвода ПТР (истребителей танков, это была его военная специальность), а я более неопределенно — в распоряжение командира дивизии.
Последнюю ночь перед отправкой на место дальнейшей службы мы провели в резерве, а наутро собрались в путь. Помню, в то утро меня поразил рассказ одного лейтенанта из резерва о том, как он провел эту ночь с двумя сестрами, очень юными, не старше семнадцати лет. Это были девушки из обслуги резерва, они подавали нам вечером ужин. “Я сказал им, — повествовал рассказчик, — вот я, лейтенант такой‑то, и завтра меня, может быть, убьют, а сегодня, если хотите, давайте”. Сестры, якобы, согласились, и он переспал с обеими. Все это могло быть с его стороны наглой ложью. Хвастливые рассказы о любовных победах или из ряда вон выходящих, даже извращенных, эротических ситуациях, будь они в прошлой жизни или вот совсем недавно, приходилось слышать очень часто. Но все это могло быть и правдой.
Мы перешли из Краснодара и Краснодарской области в Лакшукай, находящийся уже в Адыгейской автономной области. И в следующую же ночь немцы высадили десант в Краснодаре.
В Лакшукае мы впервые встретились с ярким черкесским национальным колоритом. Стояли на постое у старого, обряженного в черкеску адыгейца, в усадьбе которого в четырех домиках жили четыре старухи — его мусульманские жены (советская власть юридически признавала из них только одну), ели приготовленную этими старухами мамалыгу и лепешки, любовались очертаниями далеких гор.
В штабе 349–й дивизии я с грустью и, как оказалось, навсегда расстался с Юдовиным, с которым мы дружно прошли вместе такой длинный путь (в прямом, а не метафорическом смысле). Юдовин отправился искать свой полк, а я был оставлен на месте. В разведроте мне выдали военное обмундирование, но за неимением офицерских сапог, дали солдатские обмотки. Я снова мог нацепить на воротник два кубика. Начальник разведотделения дивизии майор Макаров предложил мне остаться у него помощником, и я, естественно, согласился. Постепенно втягивался в работу, аналогичную той, что вел в 275–й дивизии.
Однако приказа о моем назначении ПНО-2 (что означало — помощник начальника разведотделения штаба) еще не было, и майор Макаров собирался на всякий случай поговорить с Особым отделом, чтобы не было препятствий с их стороны. Он откладывал из‑за занятости этот разговор со дня на день, считая его чистой формальностью. Наконец, он попросил, чтобы я сам для порядка зашел туда и предупредил, что я уже работаю фактически помначразведки.
Я пошел в Особый отдел, который помещался на соседней улице того же селения. После представления и первой моей фразы начальник Особого отдела прервал меня и сказал: “Идите к майору Макарову и скажите ему, что он б…”. Получив через меня такой приятный привет от главного дивизионного чекиста, Макаров побледнел и срочно сам побежал в Особый отдел, а вернувшись, залепетал, что ничего не поделаешь, что он очень жалеет, но Особый отдел против моей работы в штабе дивизии и мне придется идти в отдел кадров для получения другого назначения. Отдел кадров, исходя из моей официальной военной специальности и звания, отправил меня на должность переводчика в 1080–й полк.
