Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны
Метод занятий в военных училищах был лекционный. Усвоение материала преподаватели проверяли на так называемых «репетициях» – классных часах, полностью посвященных опросу. Оценки ставили по 12-балльной системе. Каждое полугодие юнкера сдавали зачеты, а по итогам года – экзамены. На младшем курсе неуспевающих отчисляли в войска вольноопределяющимися, на старшем – выпускали в чине унтер-офицера.
Во время ответа у доски юнкера должны были вести себя по правилам строевого устава. Отставленная нога или жестикуляция могли быть истолкованы как проявление неуважения к начальству. Даже священник, преподаватель Закона Божьего, имел дисциплинарные права командира роты, и ему полагалось подавать команду «Смирно!». Попутно заметим, что для юнкеров других конфессий в штате училищ имелись духовные наставники одной с ними веры.
По отзывам юнкеров, окончивших училища в мирное время, учеба не требовала чрезмерных усилий. Достаточно было просто не лениться, чтобы получать хорошие оценки. Гораздо труднее пришлось молодым людям, поступившим в военное время на четырехмесячный курс обучения.
Несмотря на сильное сокращение программы (были исключены долговременная фортификация, инструментальные съемки, военная история, военная география, законоведение, химия и т. п.), объем учебного материала оставался огромным. Например, по пометкам в учебнике тактики юнкера военной поры установили, что к одной репетиции им приходилось штудировать столько страниц, сколько раньше осваивали за четыре занятия.
Авторам довелось полистать солидный том – «Руководство для подготовки к экзамену на чин прапорщика пехоты, кавалерии и артиллерии», – и мы были вынуждены признать, что вряд ли смогли бы за четыре месяца заучить все в нем изложенное. Недаром во время войны юнкерам приходилось заниматься по 16 часов в сутки. На старшем курсе (вторая половина четырехмесячного цикла) юнкерам разрешалось для зубрежки вставать за один-два часа до общей побудки.
В той ситуации юнкерам в какой-то мере помогала снисходительность некоторых наставников. Алексеевцы с теплотой вспоминали о преподавателе военной гигиены докторе Чернявском. Немного чудаковатый[12], он на экзамене мог «санитарам» и «носильщикам» с ходу поставить 8–9 баллов, а тому, кого несли на носилках, – все 12. Единственное, что он терпеть не мог: когда бывшие медики, пытаясь блеснуть знаниями, начинали сыпать латынью. Таких Чернявский срезал беспощадно.
Другим благодетелем, оставившим о себе добрую память в сердцах юнкеров, был полковник Мастыко. Казалось бы, скучный предмет – военную администрацию – он читал с блеском, приводя в качестве примеров массу исторических анекдотов и бытовых случаев. Юнкера ждали его уроков с нетерпением. Но главное, полковник Мастыко и на экзамене был крайне лоялен. На письменных испытаниях достаточно было ответить на один вопрос из двух либо написать: «сдаюсь на капитуляцию». Тогда юнкер получал дополнительный вопрос, ответив на который, зарабатывал положительную оценку. Неудовлетворительный балл выставлялся только за «шпионство» – попытку заглянуть в учебник или в листок соседа.
Совсем иным по характеру был подполковник Каменцев, по прозвищу Пушка.
«На лекциях он никого не спрашивал, а только прекрасно преподавал артиллерию, – рассказывал бывший юнкер военного времени. – Рост он имел маленький, волосы черные, большую бороду, расчесанную на две стороны, всегда был любезен, но то, что мы услышали и увидели на экзамене, превзошло наши ожидания. Это была, действительно, стреляющая “пушка”, малейшая ошибка в ответе вызывала бешеный крик, и лежащим на столе штыком он колотил по столу изо всех своих сил. От такого крика многие юнкера терялись и отвечали еще хуже, а он колотил еще сильнее, и крик его переходил в визг».
Характерно, что не успевающим по артиллерии приказом начальника училища отметки были подняты до проходных семи баллов. Скорее всего он мудро рассудил, что от пехотных офицеров, большинство которых может не пережить и первого боя, не стоит требовать досконального знания артиллерийского дела. А юнкера, в свою очередь, успокоились и уже не цепенели от крика подполковника.
«Самое страшное в пехоте – артиллерия». Эта пословица, по свидетельству Бориса Зайцева, была в ходу и среди александровцев. Им, судя по рассказу писателя, артиллерийское дело тоже давалось нелегко:
«…в Александровском пехотном артиллерийский полковник Александер: живой, бодрый, пятидесятилетний человек, бодростью-то и нагонял на юнкеров ужас.
– Юнкер, чем же пушка отличается от гаубицы?
Ему почти весело, он того гляди захохочет, а пехотинец помалкивает.
– А какова траектория?..
Юнкер краснеет. Полковник же чувствует себя превосходно.
– Юнкер, если не умеете говорить, может быть, нам споете?
Юнкер и петь не умеет. Юнкер не знает ничего и о взрывчатых веществах…
– Следующий!
Полковник совсем развеселился. Радостно ставит ноль».
Словно в компенсацию за сурового артиллериста судьба послала александровцам преподавателя фортификации – настоящего благодетеля. Благодаря мягкости его характера сложная военная премудрость переставала быть непреодолимым препятствием к получению заветных офицерских погон. Вот как в изображении все того же Бориса Зайцева выглядела одна из репетиций по инженерному делу:
«Зато ученейший и старенький генерал по фортификации, кротостью больше походивший на монаха, подвергался беззастенчивым жульничествам. Правда, предмет его трудный. Хорошо ему, старичку в золотых погонах зигзагами, всю жизнь рисовавшему всякие брустверы да блиндажи: он-то их наизусть помнит, вероятно, во сне способен изобразить какое-нибудь “укрытие”.
А мы только укрываемся от разных репетиций… – да и вообще, разве можно такую науку, инженерно-строительную, усвоить в четыре месяца? Выход простой: самопомощь.
Пока генерал грустно объясняет что-то слабым, как у ветхого священника, голосом юнкеру у одной доски, к другим доскам, где томятся два других юнкера, летят подкрепления:
Повседневная жизнь Москвы выдранные странички из лекций.
– Господа, прошу потише!
Бывает так, что стрела с подкреплением упадет у самых ног генерала или он обернется в ту минуту, когда юнкер Гущин вслух читает бестолковому юнкеру Гундасову страницу учебника.
– Па-а-громче! Не слыш-но! Па-жалуйста, па-а-громче!
Генерал страдальчески вздыхает.
– Господа, я принужден буду налагать взыскание…
Все вытягиваются, лица беспредельно постны, добродетельны. Ни в какие генеральские взыскания никто не верит. Но конец странички Гущин через несколько минут читает все же тише.
– Па-а-громче! – слышится от доски. – Па-жа-луй-ста, па-а-громче!»
Вот так, по-школярски, осваивали юнкера военные премудрости. Ускоренное изучение строевого и полевого устава, небольшая практика в обучении солдат запасных полков, короткие полевые занятия, немного страданий на экзаменах – и готов прапорщик пехоты.
«Обучали нас, почти не учитывая требований шедшей войны, по устаревшим программам, – констатировал А. М. Василевский. – Нас не знакомили даже с военными действиями в условиях полевых заграждений, с новыми типами тяжелой артиллерии, с различными заграничными системами ручных гранат (кроме русской жестяной “бутылочки”) и элементарными основами применения на войне автомобилей и авиации. Почти не знакомили и с принципами взаимодействия родов войск. Не только классные, но и полевые занятия носили больше теоретический, чем практический характер. Зато много внимания уделялось строевой муштре».
Однокашник будущего советского маршала, П. А. Нечаев, тем не менее с пиететом вспоминал о выпусках военного времени: «Доучиваться и совершенствоваться нам предоставлялось прямо на фронте, для которого нас, собственно, и готовили, и можно с уверенностью сказать, что прапорщики армейской пехоты военного времени блестяще оправдали себя и с честью выдержали “экзамен”».
Но для того чтобы попасть во «фронтовую академию», юнкерам предстояло пройти через «разбор вакансий». По сути своей, это выражение обозначало систему распределения офицеров-выпускников по воинским частям.
В мирное время это происходило по давно сложившейся системе. Уже в январе юнкера старшего курса начинали обсуждать места будущей службы, характеристики полков, достоинства и недостатки мест их расположения. Каждый обзаводился справочником «Краткое расписание сухопутных сил», откуда можно было узнать о дислокации каждой воинской части.
Потомственные дворяне могли занимать вакансии в гвардейский полках (это давало хорошие возможности для карьерного роста), но последнее слово оставалось за офицерским собранием. Малейшее пятнышко на репутации, и о гвардии следовало забыть навсегда. Специальные делегаты приезжали в училища беседовать с желающими стать гвардейскими офицерами. «Наш командир роты капитан Ткачук, – вспоминал П. А. Нечаев, – часто, не стесняясь, возмущался этими “разговорами” с юнкерами. “Это лошадиный смотр! Что же я, командир роты, не могу выбрать, кого можно послать в гвардию? Это возмутительно!”»
