Валерий Панюшкин - Восстание потребителей
Цена вопроса была около двадцати долларов. В рублях никто не считал. Инфляция была бешеная. Цены в магазинах номинировались в долларах. И джинсы в магазине «Люкс» стоили не больше десятки. Плюс к тому по разработанным на специальных семинарах формулам коллеги Дианы Сорк рассчитали, что моральную компенсацию следует требовать в размере двадцати долларов. Тридцать долларов максимум — вот все, что мог отсудить потребитель у компании «Люкс». Но по тем временам тридцать долларов — это была огромная сумма. Профессорское жалованье Аузана, напомним, составляло двенадцать долларов в месяц.
И люди пошли. День за днем они шли и шли со своими поддельными джинсами, украшенными фирменным лейблом. Беда была только в том, что в большинстве своем люди эти в задуманное Аузаном потребительское ополчение не годились. В большинстве своем покупатели магазина «Люкс» забывали брать в магазине вместе с джинсами еще и чек. Или чек брали, но, едва донеся до дома, выбрасывали. В конце концов людей с поддельными джинсами и чеками, людей, читающих газеты и готовых судиться за тридцать долларов, набралось шестьсот человек.
Это было очень много, революционно много. Но значительно меньше, чем рассчитывал Аузан, вообразивший себя в одном лице потребительским князем Мининым и потребительским гражданином Пожарским.
Частная компания
Так или иначе, дело закручивалось, и надо было звонить владельцу компании «Люкс» Мурату Гаджинскому, дабы предложить ему сдаться по-хорошему. Они были особенными людьми, эти владельцы первых коммерческих компаний. Они были персонажами, достойными Эмиля Золя. Если бы у Мурата Гаджинского был магазин с галереей, так он бы стоял, наверное, на галерее и наблюдал бы, как копошится внизу потребительский муравейник, ежеминутно приносящий немыслимую, немыслимую для советского человека прибыль. Однако у Мурата Гаджинского не было галереи, так что Бог знает, где он стоял, откуда наблюдал за потребительским муравейником и каким именно образом внушал окружающим опасливое благоговение по отношению к себе.
Эти новые хозяева жизни только-только входили в силу. Еще не начались тотальные бандитские разборки 90-х, но на всякий случай владельцев коммерческих компаний в то время нормальные люди уже побаивались, видимо, по советской традиции побаиваться всякого, кто входит в силу.
От этого обстоятельства, вероятно, происходит странная амнезия, охватывающая равно Диану Сорк и Александра Аузана, когда спрашиваешь их про обстоятельства переговоров с господином Гаджинским. Или, возможно, человек, занимающийся торговлей, был в то время для человека, занимающегося наукой или правом, инопланетянином каким-то, другим биологическим видом, запомнить разговор с которым так же сложно, как запомнить слова, которые адресовал собаке, когда с минувшие выходные играл с нею в мячик.
Так или иначе, ни профессор Аузан, ни адвокат Сорк не могут вспомнить, кто именно звонил Гаджинскому и что именно сказал. Никто не помнит, как именно отвечал Гаджинский, но встреча была назначена. Никто не помнит, где именно встреча происходила, во что был одет хозяин, угощал ли чаем и задавал ли какие-нибудь вопросы, пока Александр Аузан сообщал ему, что он торгует контрафактными джинсами под видом аутентичных и что придется теперь деньги за проданные джинсы вернуть потребителям, а кроме того, возместить им еще и моральный ущерб.
Лицо Мурата Гаджинского всплывает в памяти Александра Аузана на том уже этапе, когда переговоры подходили к концу. Удивленное лицо, растерянное, полное искреннего непонимания и недоумения. Лицо морщит лоб, хмурит брови и говорит: «Какой закон о правах потребителей? Какое отношение ко мне имеет закон? Я же частное предприятие!»
Дальше Аузан уже помнит все хорошо. Он занимался привычным делом. Он преподавал. Он вел персональный семинар по потребительскому праву для предпринимателя Мурата Гаджинского.
Вначале, как и положено на семинаре, профессор расспросил предпринимателя, действительно ли тот думает, что законы распространяются только на государственные предприятия, а частник может делать что бог на душу положит. Предприниматель действительно так думал, причем, как показалось Аузану, искренне. Продукция, произведенная и проданная государством, думал Гаджинский, должна действительно соответствовать каким-то там ГОСТам, иметь фиксированную цену и знак качества на упаковке. Но частная продукция — нет. Вот если вы, например, приехали из заграничной командировки, привезли оттуда джинсы и продали их приятелю, вы же не выдаете приятелю чек и не отвечаете за качество джинсов, если через месяц они расползутся по швам. Частное предприятие «Люкс» — это то же самое, только лучше, потому что чеки все-таки выдают. Разве нет?
Нет! Аузан рассказывал, и его слова про то, что частные предприятия подчиняются тем же законам, что и государственные, были для предпринимателя настоящим откровением. Предприниматель не поверил. Во всяком случае, именно так объяснил себе Аузан то обстоятельство, что переговоры закончились ничем.
На следующий день предприниматель, видимо, посоветовался с юристами, потому что Аузану позвонили. Профессора дома не было, и к телефону подошла его мама. Мужской голос в трубке решительно объяснил пожилой женщине, что сына ее убьют, а потом принялся уточнять, какими именно способами. Чего голос требовал, женщина разобрать не смогла, поскольку требования формулировались на воровской фене, тогда как в этой семье разные языки изучались, но феня — нет.
Аузан, однако же, все понял, вернувшись домой и застав маму с валериановыми каплями в руках.
«Тебя убьют! Они звонили!»
Аузан подумал минуту и сказал, беззаботно махнув рукой: «Нет, не убьют! Слишком накладно!»
Будучи экономистом, он прикинул, что цена вопроса для компании «Люкс» — восемнадцать тысяч долларов. Именно столько получается, если иск подают шестьсот человек и каждый требует по тридцатке. Но, будучи гуманистом, Аузан посчитал, что человеческая жизнь бесценна или, во всяком случае, стоит дороже восемнадцати тысяч. Так что за восемнадцать тысяч никто не станет убивать мирного профессора экономики, тем более что смерть профессора никаким образом не способна уже остановить судебного иска.
Это, конечно, было ошибочное решение. В те благословенные времена убивали и за восемнадцать тысяч, и за десять, и за пять. К тому же институционалисту Аузану хорошо было бы вспомнить, что частенько люди принимают решения нерационально, что разгневанный или уязвленный в лучших своих чувствах человек может ведь убить даже тогда, когда это совершенно невыгодно. Но Аузан не подумал ни о чем таком. Будучи жизнерадостным человеком, он не любил думать о себе плохие мысли. А будучи человеком образованным, всегда имел наготове какую-нибудь удостоенную Нобелевской премии научную теорию, чтобы поддержать в своей душе пошатнувшийся было оптимизм.
То, что его не убили тогда, — чудо. Дело наверняка не в том, что пожалели, и уж точно не в том, что посчитали издержки, которых потребовало бы убийство. Скорее всего, люди, стоявшие за тем зловещим звонком, просто не могли поверить, что всю эту кашу с джинсами заварил какой-то профессоришка с пятью студентами. Скорее всего, видели за этим судебным иском происки каких нибудь конкурентов, пытались конкурентов вычислить, да так и не вычислили до самого суда.
Выдаем чеки
Дело компании «Люкс» рассматривалось не в обычном районном суде, а в арбитражном. Причиной этому была, скорее всего, юридическая неразбериха. В те времена казалось, что, ежели речь идет о такой заоблачной цифре, как восемнадцать тысяч долларов, то обычный суд не может принять по этому поводу решения, а может только арбитражный. Арбитражный суд к тому времени только образовался, и впервые судьи носили мантии, отчего чувствовали себя неловко и утешались только тем, что кроме мантий не надо носить еще и париков.
Разбирать коммерческие споры судьям тоже было внове. Еще пару лет назад всякий судья без колебаний просто признал бы Мурата Гаджинского спекулянтом и отправил бы в мордовскую колонию — не за то, что тот торгует контрафактными джинсами, а за сам факт частной джинсовой торговли. В деятельности коммерческих компаний всякому тогдашнему обывателю, и судьям в том числе, виделся подвох. С позиций здравого смысла казалось несомненной несправедливостью, что у кого-то зарплата двенадцать долларов в месяц, а кто-то оперирует тысячами этих самых долларов в ежедневном обиходе. Однако юридически никак не удавалось судьям заставить справедливость торжествовать.
Какова же была их радость, когда по всем правилам, с документами в руках и аккуратно ссылаясь на законы, молодые коллеги Дианы Сорк повернули дело так, что бывший спекулянт, а ныне почтенный предприниматель должен-таки раскошелиться на восемнадцать тысяч долларов, про которые мало кто мог представить себе, помещаются ли они в кошелек или в чемодан.
