Василий Захарько - Звездные часы и драма «Известий»
Я уверен, что если стану главным редактором, у нас будут такие же отношения с президентом Мурзиным, как они сложились сегодня, — деловые и уважительные. Вместе с ним, со всеми вами мы создадим совершенно новую атмосферу в коллективе. В нем должны поселиться дух сотрудничества, творчества, открытости, доверия, приветливости к коллегам. Склоки и наушничество нетерпимы. Я думаю, что угроза превращения «Известий» в гадюшник, в принципе, уже миновала. Мы должны сделать «Известия» самым привлекательным домом для журналистов.
И последнее. Я не рвался, не рвусь в главные редакторы, потому что понимаю, какой это тяжелый труд, какая это степень ответственности. Но если мне доверят эту работу, я отдамся ей полностью, как отдавался все двадцать пять лет, что работаю в «Известиях».
Мне было задано несколько вопросов, которые в стенограмме не прописаны — были плохо слышны. Один вопрос понятен, цитирую его вместе с ответом:
— Две недели назад вы сказали, что не собираетесь баллотироваться на пост главного редактора. Где то открытие, которое заставило пересмотреть ваше решение за эти две недели?
— Открытие простое. Меня возмущает и все сильнее угнетает то, что стало с редакцией. Я понял, что должен участвовать в изменении ситуации к лучшему.
Напомнив после речей кандидатов залу, что голосуем только завтра, Феофанов сказал:
— Впереди у нас ночь и большая часть завтрашнего дня. Всем нам есть о чем подумать. Любые выборы — это всегда немного божественный акт, простите. Это акт совести каждого человека. Сегодня я прошу всех с большой ответственностью подойти к нашим выборам, от них зависит очень многое в судьбе «Известий»… Ну а кандидаты у нас все достойные. Кто желает выступить?
Первым вызвался Плутник:
— Думаю, что ни я и никто другой из сидящих в этом зале не завидует будущему главному редактору. Дело прежде всего в атмосфере, возникшей в коллективе, и в состоянии самого коллектива. Я думаю, что это одно из самых плохих наследий, остающихся после ухода Игоря. Коллектив, оставленный в таком состоянии, — не лучшая характеристика главному редактору. Меня удивляет обилие претендентов на освободившийся престол. Мы все помним, что продолжительное время потому и пересиживал в трех должностях Голембиовский, что все считали, что нет ему альтернативы. И вдруг теперь мы видим, что альтернатива появилась — и не одна. Можно до бесконечности перечислять те негативные процессы, которые шли в коллективе, в частности то, о чем абсолютно правильно говорил Друзенко, — появился фаворитизм.
Сказав далее, что он видит несколько достойных кандидатур, Плутник отдал предпочтение моей фамилии. Положительно отзываясь обо мне, употребил и словосочетание «при всех его отрицательных качествах», но этих качеств не назвал, так что я остался в неведении, от каких недостатков мне надо избавляться. Мысленно признал: от очень многих. Но было сказано и кое-что лестное, особенно это:
— Он (то есть я. — В. З.) отличается крайне болезненным отношением к работе, к «Известиям», к репутации газеты — и доказывал это на протяжении четверти века.
Вторым и последним выступающим при обсуждении кандидатур был Эльмар Гусейнов. Он поспорил с Иллешем, заявив, что не все ранее уходившие из «Известий» должны вернуться. Назвал двух ушедших на большие заработки, чей возврат, по мнению Гусейнова, не способствовал бы закреплению лучших традиций «Известий».
Разогретые «инициативной группой» процедурные страсти отняли столько времени и сил, что больше не нашлось людей, желавших высказаться по той или иной кандидатуре или по всем вместе. Многие устали от переливания из пустого в порожнее и наоборот, а многим, как выразился Агафонов, «…было до лампочки все, что здесь происходит».
Непосредственные выборы состоялись на следующий день. Пока печатали и раздавали бюллетени, чиркали по ним и опускали их в урну, кое-кто сбегал в Елисеевский, и в разных кабинетах началось уже неформальное перемалывание и пережевывание кандидатур, прогнозирование итогов голосования. Человек двадцать собрались за длинным столом в кабинете Агафонова, и были в этой компании кроме хозяина еще пять или даже шесть кандидатов. И никакого между нами в тот час не возникало внешнего напряжения, было шумно и даже весело, почти как в прежние дружеские годы. Но только почти, ибо все случившееся ранее оставалось при каждом и оно уже не могло вернуть полной прелести давних традиционных застолий.
А потом нас позвали в Круглый зал, и когда там снова собралась вся редакция, Демидов объявил результаты. Голоса среди первых трех мест распределились следующим образом: Захарько — 104, Лацис — 80, Друзенко — 53.
Сразу же собрался совет директоров (без Голембиовского и Лациса), который утвердил меня главным редактором «Известий», двадцатым по счету. Заседание состоялось в хоромах, которые раньше занимали главные редакторы, а после ухода Игоря по решению акционеров здесь поселился Мурзин. Было объяснено редакции, что, как принято в мире, так должно быть и в «Известиях»: персона № 1 в медийном бизнесе — президент компании, ему и восседать в главном кресле главного кабинета. Своими вокзальными размерами он всегда производил на меня тяжеловатое впечатление, и я нисколько не огорчился, что не придется бывать в нем с утра до вечера. Последние полтора года я занимал уютный, оптимального размера (26 кв. м) кабинет в удаленном, самом тихом месте третьего этажа, он имел и небольшую приемную, для секретаря. Мне нравился этот уголок, и уже в новом служебном качестве я отказался от других вариантов, предложенных Мурзиным и находившихся ближе к нему. Вспоминая свои первые дни в роли главного редактора, я прежде всего вижу этот кабинет с постоянными в нем обсуждениями актуальнейшей в тот момент темы — кадровой.
Большинству в редакции было ясно, что создавшая невыносимую обстановку «инициативная группа» должна отойти от руководства газетой. Совет директоров принял решение о реорганизации штатного расписания, что давало основание для упразднения должностей, занимаемых Агафоновым, Дардыкиным, Яковым, Киселевым. Сокращалась как малоэффективная и должность Степанова-Мамаладзе. Вообще-то реорганизация была нужна, о необходимости новой структуры редакции говорил и я на выборном собрании. Мы обсуждали ее проект у меня и у Мурзина (с участием Кожокина) в течение четырех или пяти дней. Наши мнения сошлись во многом, но далеко не во всем. Мне не удалось, в частности, отстоять должность первого заместителя главного редактора, на которой я хотел по-прежнему видеть Друзенко — он переводился в политобозреватели высшего газетного уровня. Я протестовал против новой должности «заместитель главного редактора по выпуску и технологическому обеспечению». Кожокин ее придумал под Цыганова, а я не считал полезным для газеты возводить его в такой статус. Сокращалось общее число членов редколлегии с двенадцати до одиннадцати. Я настаивал, чтобы в ней остался представлявший собкоровский корпус высококлассный журналист, хороший организатор Юрий Орлик — редколлегию для этого не расширили.
В итоге вместо упраздненных должностей пяти заместителей главного редактора вводились три новые по функциям: содержание газеты (Боднарук), выпуск и технологическое обеспечение (Цыганов), развитие и новые проекты (Иллеш). Выведены из редколлегии: Друзенко, Дардыкин, Агафонов, Киселев, Степанов, Яков, Орлик. Помимо оставшихся в ней Бергера (экономика), Сычева (международная жизнь), Юферовой (культура), в новый состав вводились: Боднарук, Иллеш, Цыганов, Ивкин (секретариат), Лесков (новости), Плутник (общество), Мурзин.
При том, что руководящие должности сокращались, а по сути только меняли названия (для увода с них команды Голембиовского), вовсе не имелось в виду, что ее участники должны быть уволены. Каждому из них предоставлялась возможность для творческой работы в ранге отдельских обозревателей, специальных корреспондентов. Все они были сильными пишущими журналистами, и в этом качестве могли принести пользу «Известиям». Я считал, что особенно необходим газете Агафонов как опытнейший профессионал-международник, и мы вели речь с Мурзиным и Кожокиным о предоставлении ему места собкора в Лондоне. Но все «инициаторы» от сделанных им предложений отказались.
Формально уйдя в отпуска, они еще долго продолжали пользоваться своими кабинетами, компьютерами, телефонами. Штаб-квартирой этого правительства в изгнании стал кабинет Агафонова, где с утра до вечера проводились совещания, куда приглашались многие сотрудники для переговоров о возможной новой работе. В середине августа на Пушкинскую площадь, заранее позвав прессу, вышли шесть человек: Голембиовский, Лацис, Агафонов, Дардыкин, Яков, Ямпольская. Обнявшись, встав рядом с памятником великому поэту, они заявили о себе как о продолжателях его духовной борьбы за свободу — с этого акта, сильно отдававшего бутафорией, и началась практически пиаровская кампания будущей газеты. В противовес той газете, которая благодаря их усилиям лишилась независимости, они назвали свой проект «Новые известия».
