Илья Долгихъ - Путеводитель по театру и его задворкам
Оригинальность Валентина проявилась в самый первый день его работы, даже в день, когда он пришел устраиваться. После небольшой экскурсии и объяснения основных моментов будущей работы наш начальник спрашивает его:
– Ты не пьешь?
– Нет, – отвечает Валя.
– Не опаздываешь?
– Нет, – заявляет он так же уверенно и на следующий день приходит на работу пьяный и к двум часам дня.
Прекрасный способ с самого начала выказать свое презрение к надоевшим условностям и порядку.
Работать он, конечно, не любил и всячески отлынивал от этого занятия, как в дальнейшем стал поступать и я сам, и остальные люди, которые понимали со временем, что при таких условиях лучше всего думать прежде всего о своей выгоде.
Записки из дневника:
8 февраля 2013 г.
«Зеленый туман».
На часах 23.15, я отошел чуть в сторону от того места, где мы непосредственно красим из баллончиков железные конструкции. Миновав многочисленные препятствия из железа, дерева и пластика, наваленные тут и там, и сняв, наконец, со своего лица маску, я медленно и спотыкаясь на каждом шагу из-за надетой на меня толстой, неудобной телогрейки пробираюсь к двери, чтобы в очередной раз проветрить помещение, в котором мы работаем. Маска хоть и не пропускает отвратительный запах краски, но в сравнительно короткий срок обеспечивает нехватку воздуха, что вызывает головокружение. Стараясь не дышать как можно дольше, я, добравшись до двери, резким рывком распахиваю ее, и меня обдает ледяным ветром, от чего я на мгновение теряю равновесие. Ухватившись за дверь, я плотнее прижимаюсь к ней, потому что знаю, что можно серьезно пострадать, если упасть с той высоты, где я стою, на груду железа, разбросанного внизу. Сделав шаг в сторону и освободив дорогу сильным порывам ветра, я стараюсь восстановить сбившееся дыхание. Холодный воздух быстро приводит меня в чувство. Я оглядываюсь и вижу, как Валя в такой же, как у меня, телогрейке и с маской на лице, что делает его отдаленно похожим на героя какого-нибудь комикса про покорение космоса, осторожно переступает через уже покрашенные трубы. Он отбрасывает в сторону очередной опустевший баллончик, берет из коробки новый и судорожно трясет им в воздухе. И тут я замечаю, что он стоит в плотном, слегка колышущемся мутном зеленоватом тумане. Даже сильный ветер не в силах справиться с ним, он лишь слегка передвигает его массивное тело из стороны в сторону, меняя его студенистую форму. Снежинки, которые с бешеной скоростью втягивает в открытую дверь, еще секунду кружат в зеленом воздухе и потом пропадают, растворяются в нем. Валенитин этого не может видеть, он находится в самом эпищентре зеленого марева и самозабвенно красит. В моей голове вновь возникает картинка с космонавтом. Он медленно и неуклюже передвигается вдоль железной трубы, которую красит, смотрит по сторонам, сильно вытягивая вперед лищо, потому что иначе в маске практически ничего не видно, иногда он опускается на одно колено, чтобы закрасить труднодоступные места. Мы здесь точно как два чертовых космонавта на заброшенной и забытой станщии. «Ради чего мы все это делаем», – думаю я. Не найдя ответа, я медленно спускаюсь вниз.
Надев маску, я окунулся в мерзкий зеленый кисель, в котором, казалось, все движения замедляются. Прижав плотней свою маску к лицу и открыв новый баллончик, я начинаю трясти им как ненормальный и трясу так долго, пока мышцы руки не начинают ныть.
* * *Полсотни манекенов в человеческий рост, со стеклянными глазами, смотрящими в разные стороны, которые должны создавать видимость армии, валялись вповалку без рук и ног уже после спектакля. Головы их нам пришлось прикручивать длинными болтами к шеям, а ружья, которые они держат в руках, – приматывать клейкой лентой. Для этих солдат специально были сшиты высокие ботфорты из натуральной кожи, я до сих пор не могу понять, зачем это нужно было делать.
* * *К нам в бригаду пришел еще один человек – Женя, бывший слесарь, и, судя по его внешнему виду, в прошлом он сильно злоупотреблял алкоголем и другими стимуляторами. В дальнейшем, пообщавшись, мы в короткий срок сдружились и были уже «не разлей вода». Из его рассказов о прошлом, которое было довольно бурным, может получиться небольшой сборник о жизни человека в постсоветской действительности.
Примерно в это время нам запретили курить на лестничных пролетах, и все вынуждены были выходить курить на улицу. В театре курит процентов 80 из всего персонала. Это была довольно странная мера со стороны администрации, по моим подсчетам рабочий день как таковой сокращался примерно часа на три. Один перекур занимал минут пятнадцать, не меньше: пока пройдешь по длинным коридорам театра, пока выкуришь пару сигарет, потому что одной уже дело не ограничивалось ни у кого, и почти всегда была возможность с кем-нибудь поболтать, – вот так время и тянулось. И если принять во внимание, что курить люди ходят один раз в час, не меньше, то за целый день набегает много времени, свободного от работы. Но нам-то это было только на руку. Вот там, в новой курилке мы и старались проводить большую часть нашего рабочего времени. Примерно в это время над нами поставили нового начальника. Поскольку предыдущий еще не ушел, то у нас появилась новая головная боль. «Новая метла чисто метет» – гласит народная мудрость, и наш случай не был исключением. Очередной начальник сразу вызвал у нас отрицательные эмоции, и, как показало время, наши опасения насчет него полностью подтвердились. Как это обычно и бывает, он с первых шагов своего правления попытался установить правила своей игры. Эти его попытки, по большей части и вынудили Валю окончательно принять решение об увольнении. Наше активное сопротивление и нежелание следовать нелепым нововведениям на какое-то время остудили его пыл, но, как выяснилось, ненадолго.
14
Уходя в отпуск в преддверии новой навалившейся на нас работы, я наивно полагал, что к моему возвращению основная часть ее будет закончена, но я ошибался. В первый же рабочий день я оказался брошен в самую гущу событий. Я плохо спал в поезде, и Москва встретила меня безрадостным серым небом; и долгая дорога, воспоминания о минувшем лете и осознание необходимости возвращаться к ненавистной деятельности повергали меня в уныние, еще большее от того, что стоило мне переступить порог театра, как я понял, что я никуда и не уезжал, мне просто показалось, что я уехал. Так и не придя в чувства, я уже ехал в нагруженной машине, сидя на мотках ткани в грузовом отделении, по полупустым улицам в другой театр, где, как выяснилось, мы арендовали помещения, потому как наших нам не хватало для такого объема работ. Моя бригада уже не первую неделю ездит туда изо дня в день и не по одному разу, но чаще всего на метро, поездки на котором им, конечно, никто не оплачивает.
Находясь в каком-то тумане от всего, что происходит, я в какой-то момент ловлю себя на мысли, что мы держим на весу тяжелейший моток ткани и пытаемся пронести его через узкую дверь служебного входа. Следующий кадр, который удается мне отследить, – мы вчетвером, стоя в проеме открытой амбарной двери, спускаем с наклонного пандуса этот самый моток. Вот тут у меня возникло сильное желание бросить все к чертовой матери и пойти написать заявление. Мысль эта меня немного подбодрила, как бы дав мне возможность понять, что выход есть всегда, и я продолжал поддерживать напирающий на меня сверху тридцатикилограммовый рулон. Это желание позже всегда возникало у меня, когда выпадала возможность несколько дней не появляться на работе по причине праздников или болезни, а сейчас оно возникает и просто после выхода на работу в понедельник. Настолько ненужным и абсурдным кажется все то, чем мы вынуждены заниматься, после даже самого небольшого временного промежутка.
В то лето мы перенесли огромное количество тяжестей из нашего театра в тот, помещения которого арендовали, а это место, в свою очередь, заслуживает отдельного рассказа. То, что я увидел внутри этого театра, произвело на меня очень гнетущее впечатление. По мере нашего передвижения внутри здания театра открывалась все более удручающая картина его состояния. Протащив волоком рулон ткани в подвальное помещение, мы остановились, чтобы перевести дух. Я был поражен представшим передо мной зрелищем. Темное, душное помещение со сводчатыми потолками напоминало скорее тюремные коридоры средневековой крепости, нежели мастерские театральных цехов. Однако это были именно они. Отблески от сварочного аппарата, находившегося где-то в соседней комнате, освещали на мгновение стены в той комнате, где находились мы, и на мгновение, когда вспышка показывала нам все то, что было скрыто тьмой, можно было уловить краем глаза чумные пятна ржавчины, проступившие на серой от времени штукатурке, глубокие дыры, из которых ломаными ребрами торчали скелеты арматур, потеки краски и паутину. Жутковатые тени плясали по комнате, то сгущаясь, то вновь пропадая из виду.
