Коллектив авторов - Большая книга семейной мудрости

В наше время уже стирается разница между некоторыми «исконно мужскими» и «исконно женскими» занятиями, но в большинстве семей роль женщины – хранительницы дома, воспитательницы детей, наделенной удивительной интуицией и внутренней силой, – осталась неизменной.

В. фон Каульбах. Портрет Марии Ганноверской с дочерью Марией. 1866

Ф. К. Винтерхальтер. Королева Виктория с супругом принцем Альбертом и детьми. 1846

К. Е. Маковский. За прялкой (портрет дочери Ольги). 1890-е

Мама, жена, любимая

Для Н. А. Некрасова его Дарья – героиня поэмы «Мороз. Красный нос» – идеал женщины. Она не только рачительная хозяйка, преданная жена и любящая мать, вызывающая у односельчан глубокое уважение, но и образец настоящей русской красавицы.

Однако же речь о крестьянкеЗатеяли мы, чтоб сказать,Что тип величавой славянкиВозможно и ныне сыскать.Есть женщины в русских селеньяхС спокойною важностью лиц,С красивою силой в движеньях,С походкой, со взглядом цариц, —Их разве слепой не заметит,А зрячий о них говорит:«Пройдет – словно солнце осветит!Посмотрит – рублем подарит!»Идут они той же дорогой,Какой весь народ наш идет,Но грязь обстановки убогойК ним словно не липнет. ЦвететКрасавица, миру на диво,Румяна, стройна, высока,Во всякой одежде красива,Ко всякой работе ловка.И голод, и холод выносит,Всегда терпелива, ровна…Я видывал, как она косит:Что взмах – то готова копна!..

Доброе слово женщины способно врачевать телесные и душевные раны. О чудесах, на которые способна любимая женщина – мать ли, жена ли – писал М. Е. Салтыков-Щедрин. Писал о «воссоздании» ею истинно человеческого образа – того самого, который и является Божьим подобием… Об этом же – о «нездешности» женщины, о преклонении перед ее возвышенным образом – и стихотворение Н. М. Языкова.

«…Когда вы чувствуете, что вам легко и приятно около какого-нибудь человека; когда ваши лица расцветают улыбкою при виде его, когда вас инстинктивно манит приласкаться к нему… знайте, что это такой же чистый и милый человек, как и вы сами; знайте, что около вас бьется именно то самое доброе человеческое сердце, о котором я хочу повести здесь речь.

Нигде так много не встречается добрых душ, как между женщинами. <…> И когда женщина захочет утешить скорбящего человека, то можно сказать наверное, что в целом мире не найдется слаще и лучше того утешения. Нет татя, у которого не открылся бы источник слез при виде умиротворяющей женской ласки; нет душегуба, которого сердце не дрогнуло бы перед любящим женским словом.

И не потому только, чтобы эта ласка или слово усыпляли человека или заставляли его забыть что-нибудь, а потому, что эта ласка, это слово восстановляют искаженный человеческий образ, что они вдруг очищают его душу от наносной житейской грязи, что они хотя и не уничтожают прошлого, но делают невозможным возврат к нему…»

Влюблен я, дева-красота,В твой разговор живый и страстной,В твой голос ангельски-прекрасной,В твои румяные уста!

Дай мне тобой налюбоваться,Твоих наслушаться речей,Упиться песнию твоей,Твоим дыханьем надышаться!

В.-А. Бугро. Милосердие. 1878

«Женщина священна; любимая женщина священна вдвойне».

Для матери дети всегда маленькие», – гласит русская пословица. И к своей маме мы обычно испытываем чувства, не меняющиеся с годами: по отношению к ней мы и сами всегда остаемся детьми. Не зря в «Детстве» Л. Н. Толстого страницы, посвященные ранним годам и связанные с мамой, более яркие и трогательные, нежели прочие.

«…Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник, другою – кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она смотрела пристально, она не замечала этого, не замечала и того, что мы вошли.

Так много возникает воспоминаний прошедшего, когда стараешься воскресить в воображении черты любимого существа, что сквозь эти воспоминания, как сквозь слезы, смутно видишь их. Это слезы воображения. Когда я стараюсь вспомнить матушку такою, какою она была в это время, мне представляются только ее карие глаза, выражающие всегда одинаковую доброту и любовь, родинка на шее, немного ниже того места, где вьются маленькие волосики, шитый белый воротничок, нежная сухая рука, которая так часто меня ласкала и которую я так часто целовал; но общее выражение ускользает от меня. <…>

Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все как будто веселело. Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно».

Х. Мерле. Материнство. 2-я пол. XIX в.

«Царство женщины – это царство нежности, тонкости, терпимости»

В стихотворениях К. Бальмонта, В. Брюсова, М. Волошина женский образ имеет мало общего с материнским – нежным и трепетным. Это скорее древняя полубогиня, героиня мифа, обладающая огромной властью и присущей только ей силой…

О, женщина, дитя, привыкшее игратьИ взором нежных глаз, и лаской поцелуя,Я должен бы тебя всем сердцем презирать,А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!Люблю и рвусь к тебе, прощаю и люблю,Живу одной тобой в моих терзаньяхстрастных,Для прихоти твоей я душу погублю,Все, все возьми себе – за взгляд очейпрекрасных,За слово лживое, что истины нежней,За сладкую тоску восторженных мучений!Ты, море странных снов, и звуков, и огней!Ты, друг и вечный враг! Злой дух и добрыйгений.

Ты – женщина, ты – книга между книг,Ты – свернутый, запечатленный свиток;В его строках и дум и слов избыток,В его листах безумен каждый миг.Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!Он жжет огнем, едва в уста проник;Но пьющий пламя подавляет крикИ славословит бешено средь пыток.Ты – женщина, и этим ты права.От века убрана короной звездной,Ты – в наших безднах образ божества!Мы для тебя влечем ярем железный,Тебе мы служим, тверди гор дробя,И молимся – от века – на тебя!

В напрасных поисках за нейЯ исследил земные тропыОт Гималайских ступенейДо древних пристаней Европы.

Она забытый сон веков,В ней несвершенные надежды.Я шорох знал ее шаговИ шелест чувствовал одежды.

Тревожа древний сон могил,Я поднимал киркою плиты…Ее искал, ее любилВ чертах Микенской Афродиты.

Пред нею падал я во прах,Целуя пламенные ризыЦаревны Солнца – ТаиахИ покрывало Моны Лизы.

Под гул молитв и дальний звонСклонялся в сладостном бессильеПред ликом восковых МадоннНа знойных улицах Севильи.

И я читал ее судьбуВ улыбке внутренней зачатья,В улыбке девушек в гробу,В улыбке женщин в миг объятья.

Порой в чертах случайных лицЕе улыбки пламя тлело,И кто-то звал со дна темниц,Из бездны призрачного тела.

Но неизменна и не таОна сквозит за тканью зыбкой,И тихо светятся устаНеотвратимою улыбкой.

Н. С. Крылов. Русская крестьянка кормит ребенка из рожка. Не позднее 1830