Юрий Корнилов - Горячее сердце
— Не надо, не надо, лейтенант, — затрудненно проговорил тот. — Конец мне. Уводи людей… Пулемет оставь, прикрою… Мне так и так…
У лейтенанта Захарова играли скулы, горели глаза от лихорадочно прыгающих мыслей. Одна жестокая, но единственно верная мысль пересиливала: прав Алтынов, надо оставить его в заслоне.
Лейтенант побежал к лежащему неподалеку красноармейцу, забрал у него «дегтярева». Но передать пулемет старшине Захаров не успел, пулемет перехватил сержант Смирнов.
— Ты что? — не понял лейтенант.
Будто в чем-то виноватый перед Алтыновым, Смирнов мрачно выдавил:
— Не сможет он. Я останусь. Уходите.
Сняв с заросшего пегой щетиной пулеметчика противогазную сумку с запасными дисками, цепляясь сошками пулемета за путаницу травы, Смирнов пополз к бугорку, за которым недвижно лежал старшина. Жизнь, похоже, покидала его.
— Ребята… — лейтенант хотел сказать что-то, но в горьком отчаянии махнул рукой и стал распоряжаться отходом. Смирнов крикнул вслед:
— Лейтенант, я догоню вас! Понял? Вот поддам им — и догоню!
Прекратив минометный обстрел, немцы высыпали на поле. Вязкая почва не давала хода. Изгибистая людская цепь, напропалую отмахиваясь автоматным огнем, шла тяжело, настороженно и, встреченная удачными очередями Смирнова, сразу же повернула обратно, истаяла за домами околицы. Смирнов стал торопливо высвобождать из сумки запасной диск. Алтынов шевельнулся, открыл обращенный к сержанту глаз. Или показалось, что открыл? Нет, не показалось. Смирнов спросил его:
— Тяжко, стахшина?
Не ответил или не успел ответить — серия мин легла вдоль опушки, а тут еще крупнокалиберный застучал. Смирнов вжался в землю и упустил момент, когда Алтынов резким броском откатился от него, вскочил на ноги и, мотаясь в беге туда-сюда, мгновенно скрылся в ложбине.
Вот ты какой раненый! Ну, гад… Не-е-ет, не шутил он, сучье вымя.
Сержант переместил ствол пулемета. Пусть только высунется рыжая сволочь, весь диск всажу!
Отвлекли немцы. Готовясь к новой атаке, затеяли какую-то перестройку, перебегали от дома к дому, гавкали свои команды. Те, что лежали на огородах, стали отползать.
Увидел старшину уже в правой оконечности поля с хворостиной, на которой болталась заношенная портянка. Алтынов бежал босиком, придерживая хромовую обувку под локтем. Смирнов задыхался от злобы на себя. Распустил нюни: ах-ах, поранили несчастного…
Ну держись, гад! Крепче вжал приклад в плечо, выделил и ударил короткой очередью. Алтынов споткнулся, но не упал. Припадая на ногу, продолжал кособоко бежать и размахивать предательским флагом.
Второй очереди Смирнов не смог сделать. За спиной раздался шершавый издевательский смех. Сержант мгновенно обернулся, успел увидеть скалящегося немца и желтый высверк пламени на дульце автомата.
Хлюпающие удары по мокрой шинели тотчас бросили Смирнова в небытие.
6
Юрий Новоселов не прикасался к делу Алтынова до конца рабочего дня — занимался тем, что начал с утра. Собственно, когда он наступает, этот конец рабочего дня? По истечении восьми часов с момента прихода в управление? Так-то оно так, да не совсем. Ни армейскую, ни их работу в четко очерченные рамки трудового законодательства не уложишь.
Делом Алтынова, хочешь того или нет, Юрию Новоселову надо заниматься вечером. Только вот Татьяну предупредить. Но как? Каждый раз Юрий искал для разговора с Таней что-то особенное, непохожее на кино, не находил и, злясь на себя, снимал трубку, надеясь — это особенное найдет Таня. Вот и сейчас. Вместо «алле» или «слушаю» донеслось из квартиры:
— Юра? Добрый вечер. Понимаешь, Алешка к бабушке просится. Если задержимся — котлеты и молоко в ванной. Я кастрюльки в воду поставила. Бывай!
— Так ничего и не спросишь?
— Спрошу. Не уезжаешь? Великолепно. Целую.
— Спасибо, умница.
— Кушай на здоровье, — с ироническим смешком и — короткие гудки в трубке.
Вот зачем наши жены к мамам уходят! И не слезы льют, а котлетки для пущего сбережения в воду ставят — в погреба жителей городских пятиэтажек. До холодильников мы еще не доросли.
…Придвинув алтыновское дело, откинул обложку. Надо вникнуть в то, что сделано «Смершем» 46-й армии в те далекие дни. Оперуполномоченный армейской контрразведки лейтенант Сироткин докладывает, что 16 мая 1945 года в городе Цветль (Австрия), в лагере для немецких военнопленных, им «произведено задержание командира роты власовской армии Алтынова Андрона и еще одиннадцати рядовых изменников». На следующей странице постановление следователя старшего лейтенанта Черныша о принятии дела к своему производству. Ну, эти страницы можно и пропустить, заложенная в них информация не нова для Новоселова. Хотя нет, перечитать постановление все же стоит. Если не все, то раздел «нашел» — обязательно. Что же нашел старший лейтенант Черныш? Ага, вот что…
«Алтынов, являясь старшиной батареи 527-го отдельного противотанкового дивизиона 162-й Уральской стрелковой дивизии, 10 октября 1941 года в районе Вязьмы попал в плен к немцам. Находясь в лагере военнопленных № 12 неподалеку от города Теплице (Чехословакия), Алтынов 22 января 1945 года добровольно вступил в РОА — так называемую «русскую освободительную армию» изменника Власова, откуда был послан для обучения в диверсионно-разведывательную школу для последующей заброски в тыл Красной Армии. Обучался до 22 марта 1945 года…»
Так-так… В январе, значит, вступает в РОА, до марта — курсант-диверсант, пленен же Красной Армией в чине ротного командира «русской освободительной». Любопытно… И какая-то неувязочка. Смущает не только путаница со школой и РОА, диверсионно-разведывательная школа, надо полагать, одно из подразделений армии Власова, а если этот Алтынов — пенек пеньком, то могли и отчислить обратно в строевую часть. Тогда возникает еще один резонный вопрос: для учебы непригоден, а как в строй — сразу командир роты? Что-то не то и не так.
Осмысливая прочитанное, Новоселов прошелся по кабинету, крепко сжатым кулаком потер занемевшую поясницу. Шире распахнув форточку, прислонился к оконному косяку.
Не видное отсюда солнце блестело на воде у стрелки городского пруда, где в годы первых пятилеток на месте Летнего сада обосновался спортивный комплекс «Динамо». Центральная улица города виделась теперь в отраженном небесами мягком свете. Дома, завитушки на карнизах, скульптуры на здании горисполкома — все в эти минуты приняло отчетливые очертания. Даже каждый булыжник брусчатой площади с пробившимися в щелях травинками обрел контрастную форму. Но не пройдет и получаса, как эта графика станет терять обрисовку, размываться, а потом и вовсе исказится в разобщенном свете одновременно вспыхнувших уличных светильников…
Нет времени любоваться красотами свердловских сумерек, Юрий возвратился к столу, задумался. Каким вернулся Алтынов из лагеря? Раскаявшимся грешником или все той же гадиной с притаенным камнем за пазухой? Одно из двух. Третьего не дано… Арестантскую робу еще не скинул, а уже поклон за кордон. Что он замыслил перед своим освобождением?
Посмотрим дальше. Второго июня следователь старший лейтенант Черныш спрашивал Алтынова:
— В каких лагерях военнопленных вы находились и чем занимались там?
В ответ, конечно, набившее оскомину:
— Когда выходили из окружения, я был ранен и попал в плен. Лечился в Смоленском лагере до декабря 1941 года, затем был отправлен в Минский лесной лагерь, где работал на заготовке топлива.
Новоселов пометил в рабочей тетради:
«1. Смоленский лагерь. 2. Минский лагерь».
Алтынов показывал дальше:
— В сентябре сорок четвертого в числе полутора тысяч военнопленных привезли в Центральный лагерь Саксонии, оттуда в Лесной лагерь номер двенадцать — неподалеку от города Теплице в Чехословакии…
Фиксируя путь Алтынова после пленения, Новоселов пометил порядковыми номерами и эти события.
В пустых показаниях все же проглянуло кое-что. Алтынов почти три года заготовлял дровишки в одном и том же лагере. Так ли? Минский лагерь — пересыльный, через него о-ей сколько прошло. Как ты ухитрился столько времени в нем задержаться? Может, не топливо заготовлял, а присматривал, как заготовляют? Проверить сложно, но можно, что я в конце концов и сделаю. Обязательно сделаю. Уж очень хочется узнать, где ты побратался с господином Мидюшко, с вояжером по американским и турецким вотчинам…
Разглядывая фотоснимки Алтынова анфас и в профиль, выполненные не очень-то квалифицированным фотографом тогда, в сорок пятом, Новоселов спросил вслух:
— Как думаешь, Андрон Николаевич, надо мне знать это или не надо? Молчишь? Ну ладно. Дай вот только тебя обозреть…
Ничего вроде особенного, лицо как лицо. На голове не очень-то густо, залысины… Сколько тогда ему было? С одиннадцатого? Выходит, тридцать четыре… Усы. Ноздри чуть вывернуты. Глаза под жидкими бровями — колючие. Губы… Губы холерика, в нитку ужаты. Такой попусту кобуру лапать не станет, пистоль враз задействует. Так, смершевец выясняет, при каких обстоятельствах Алтынов вступил в РОА. Что в этом протоколе можно прочитать между строк? Пока ничего. Зафиксированные показания дают лишь информацию о личности подследственного. Что ж, надо и это.
