Пирамида жива… - Юрий Сергеевич Аракчеев
Моим кумиром тогда был Альберт Швейцер, кончина которого была свежа в памяти: «…человек по природе своей – добрый, и только другой человек может склонить его ко злу, а раз так, значит, только человек и может вернуть ему человечность…»
Я вдруг остро понял, что не смогу больше радоваться жизни, хотя до этого жил в самом справедливом коллективе и никогда не чувствовал себя одиноким. Мне с детства внушали: упал человек, помоги ему подняться, потому что твое появление требует от тебя самого активного отношения к жизни, которая, как басня, ценится не за длину, а за смысл…
А что если… измерить глубину этого стоячего болота, где содержатся «отбросы общества»?! Вникнуть в диалектику специфического быта и в характеры его таинственных обитателей?! Может быть, спроецировав эти души на свою, я помогу чем-нибудь роду человеческому?…»
Так-так, думал я, читая. Но что же дальше? Очевидно, он захотел стать журналистом, пишущим на криминальные темы…
«Откровенно говоря, окончательное решение далось мне не сразу, а ценой напряженных усилий.
Страшно было даже подумать о том, чтобы с кем-нибудь поделиться своими «умопомрачительными» замыслами. Отчетливо представлял, как воспримут это близкие, окружающие, но зуд оказался настолько силен, что уже через месяц я решился на опыт безотлагательно.
…Первое время я упивался своим положением: здорово льстила мыслишка, что я – единственный на планете гомо сапиенс, который вот так, запросто, бросил вызов пусть не океану, не космосу, не полюсу, но не менее грозной социальной стихии.
Обыватель, верящий в логику современных софизмов, назовет меня психически ненормальным человеком. Ну и пусть. Оправдываться я не собираюсь, да и задача у меня другая: я хочу пригласить к размышлению, а не выведению отметки за мое поведение.
Мне и сейчас кажется, что ничего сенсационного не было в том, что 19-летний максималист, выросший в горах Памира и воспитанный на мировой классике, так «неразумно» распорядился своей жизнью. То, что случилось со мной, в принципе может случиться с каждым, если этот «каждый» предварительно откроет для себя истину, что жизнелюбие, ведущее к приспособленчеству – подлость!
Горький, которого я боготворил с детских лет, советовал без всяких полутонов: «…есть только две формы жизни – горение и гниение, ты должен сам выбрать способ построения жизни и себя в ней, сам определить, что для тебя главное: быт /количество жизни/ или бытие /ее качество/…»
Конечно, решившись на свой Поступок, я действовал как махровый эгоист, но имеется ведь высказывание Белинского, что «…разумный эгоизм всегда приносит добровольно огромные жертвы в ущерб себе…»
Попробуйте спросить у современного конформиста: почему Вамбери отправился в рискованное путешествие? Для чего Николай Миклухо-Маклай сменил комфортабельную Европу на полную опасностей Новую Гвинею, а Швейцер предпочел джунгли экваториальной Африки? Зачем Чичестер в одиночку /эгоистически!/ переплывает Мировой океан?
Но вы-то ведь понимаете, что эти люди захотели всего-навсего… воплотиться /!/, внести себя в мир во всей неповторимости, сказать свое слово, но так, как никто другой – пусть самый гениальный… И без этого, главного, все: карьера, сытость, благополучие – неудача!
Вот почему мне кажется, что ничего сверхъестественного в моем поступке не было».
Любопытно. О путешествиях в неведомые страны – пусть даже рискованных путешествиях! – мечтает, особенно в юности чуть ли не каждый. Но к чему же это клонит наш герой?
«Мир, в который я втиснул себя, не уступал по размерам Новой Гвинее, а по социальной значимости, думается, даже превосходил ее. И нет такого эталона, чтобы определить, во сколько раз действительность Миклухо-Маклая возвышеннее моей. А раз так, никакие софизмы о бездуховности моего «горения» не смогут унизить его чистоту, потому что на передний план я выдвигаю интересы общества и государства, а уж потом свой щенячий восторг…»
Восторг? Но отчего же? Пока все еще не ясно, что же это за мир, в который он себя «втиснул». И вот я прочитал следующее:
«Сейчас у меня восемь «судимостей» и 15 с половиной лет кропотливой работы в местах, где, как говорится, Макар телят не пас. Преступления, разумеется, имитированные, совершенные по всем правилам режиссерско-актерского мастерства и даже каскадерских ухищрений… Увы, только такими экстравагантными способами и можно было заполучить «проездной билет» в свою Новую Гвинею…»
Так вот оно что. Так и есть! Ничего себе «Новая Гвинея»… И без всяких долларов!
«В свое время никто из обывателей не желал воспринимать всерьез Фурье, Оуэна, Вамбери, Миклухо-Маклая, Швейцера… Дерзание, претендующее на превышение нормы отпущенных человеку возможностей! Эвона…»
А ведь и правда: «Эвона!» Мне, честно говоря, тоже как-то трудно всерьез… Серые, влажные стены камеры, решетки вместо окон, вонючая параша… Можно ли сравнивать это с джунглями хотя бы и экваториальной Африки? И, главное – зачем? А вот, оказывается, зачем:
«Увы, юридическая наука, несмотря на количественные успехи, вразумительного ответа на главные вопросы не дает. Почему? Да потому, что познания дипломированных юристов – это познания в чертеже. В схеме! Истинная же природа всегда лежит в рисунке, который-то и скрыт от них всех социальной субординацией.
Еще тогда, в 1966 году я интуитивно понял, что мир /в том числе и преступный/ по-настоящему можно постичь… сопереживанием. Не рациональным рассудком, а сердцем.
Я захотел знать об этом мире все /!/, никому не раскрывая себя. И это вроде удалось.
В самых трудных переделках, а их было великое множество, я никогда не падал духом и не признавал себя побежденным, а суровые условия жизни приучили довольствоваться малым /Вамбери, чтобы добраться до Священной Бухары, спать научился стоя, по-дервишски, и использовать вместо туалетной бумаги дорожные камни…/.
Без хвастовства скажу: я тоже научился достигать такой предельной подлинности изображаемого, что самые матерые рецидивисты и даже «воры в законе» относились ко мне вполне дружелюбно, позволяя в упор, исподволь, разглядывать «святая святых» – рентгеновскую сущность преступного мира, которую никогда не увидеть не только тов. Яковлеву, но и самому изощренному фантасту.
…Быть собою и в то же время другим, обнаружить в себе качества, о которых ты даже и не подозревал, и при этом ни в чем не отступиться от себя, от главного – это ли не творчество высшей пробы?!
Приплюсуйте к этому неопределенность исхода, риск, безграничное чувство уникальности принятой роли, и вы согласитесь, что я один из счастливейших людей в мире!»
Подчеркнуты последние слова – мной, автором всего многостраничного труда. Ибо парадоксальность утверждения очевидна.
