Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую
В военных планах Германии был еще один риск, который повышал вероятность войны. Из всех европейских планов мобилизации немецкий план был единственный, в котором не было ни сучка ни задоринки, начиная от первого объявления, призывающего солдат в ружье, до начала самой войны. К 1914 г. наследие Шлифена привело к развитию чрезвычайно сложного мобилизационного процесса, поделенного на восемь четких этапов. На первых двух доверенные военные чины получали предупреждение о том, что существует напряженность, чтобы они могли принять соответствующие меры для подготовки к мобилизации, такие как отмена отпусков. Третий этап – «надвигающаяся угроза войны» – должен был быть объявлен всенародно; при этом созывалась третья, самая низшая категория резервистов – Landsturm (ополчение второго разряда – нем.), чтобы более высокие категории резервистов были готовы присоединиться к регулярным армиям. Этапы четвертый и пятый были уже реальной мобилизацией вооруженных сил Германии, когда войска собирались в подразделения и эшелонами отправлялись в назначенные места на границах. На последних трех этапах войска перемещались из эшелонов на «наступательные позиции» на границах и на последнем этапе атаковали неприятеля[903]. Эти планы превосходно сработали летом 1914 г. до самого последнего этапа – наступления. И хотя теоретически войска можно было остановить на границах, эти планы имели такую движущую силу, что это было весьма маловероятно. И таким образом правительство Германии лишилось возможности использовать мобилизацию в качестве средства устрашения или получить время на обдумывание и переговоры до первого кровопролития, когда переговоры могли еще иметь место.
По мнению Шлифена, его долг – разработать наилучший план войны для Германии. Он оставил дипломатию, которую, как и большинство членов Генерального штаба, считал полезной лишь для гражданских лиц в целях подготовки почвы для войны. И все же он не считал своей обязанностью подробно информировать их о своих планах. Также ни он, ни его преемник Мольтке не согласовывали с военно-морским флотом, Военным кабинетом кайзера, командующими армейскими корпусами, ответственными за исполнение плана, или с военным министерством Пруссии и менее значительными военными министерствами в землях Германии, которые отвечали за численность армии, ее вооружение и некоторые этапы мобилизации[904]. И хотя и Шлифен, и Мольтке считали, что у них недостаточно войск для успешного осуществления плана, они тем не менее придерживались его, не приводя военному министерству убедительных оснований для укрупнения вооруженных сил и не оспаривая увеличения ассигнований на флот Тирпица.
Руководство общей стратегией Германии и согласование ее ключевых частей управления – как гражданских, так и военных – нуждалось в Бисмарке, но до 1914 г. не было фигуры такой величины. На самого Бисмарка можно отчасти возложить вину за то, что он оставил после себя систему, в которой не были четко определены планы управления и отсутствовало желание их составлять. Единственным институтом, способным обеспечить согласование и общее руководство, являлась монархия, но Вильгельм был не тем человеком, который мог это сделать. Он был слишком ленив, непредсказуем и легко отвлекался и тем не менее ревностно охранял свою верховную власть. Когда в 1904 г. один адмирал из министерства военно-морского флота предложил создать совет, в который вошли бы высшие офицеры армии и флота, канцлер и кайзер, для принятия решения о том, что следует делать Германии в случае войны одновременно с Великобританией и Францией, он ничего не добился[905].
Гражданские руководители приняли искусственное разграничение, на котором настаивало военное руководство и состоявшее в том, что оно обладает исключительными полномочиями во всех военных вопросах, начиная от военных планов до ведения самой войны. (Это не мешало военным вмешиваться в области, не имевшие прямого отношения к военным делам; деятельность военных атташе в европейских столицах, которые отчитывались непосредственно своему начальству в Берлине, давно уже стала проблемой для германской дипломатической службы.) Даже тогда, когда решения, принимаемые военными, имели политическое или международное воздействие, гражданские руководители Германии предпочитали оставаться в стороне. В 1900 г. Гольштейну, который все еще оставался значимой фигурой в министерстве иностранных дел, сказали, что Шлифен в своих планах намеревается игнорировать международные соглашения, такие как договор, гарантирующий нейтралитет Бельгии. После некоторого размышления Гольштейн ответил: «Если начальник Генерального штаба, особенно такой выдающийся авторитетный стратег, как Шлифен, считает подобную меру настоятельной, то долг дипломатии согласиться с ней и всемерно ей способствовать»[906]. Политическое руководство не только отказалось от ответственности; оно имело слабое представление о том, о чем думают или какие планы строят военные. Канцлер Германии с 1909 по 1917 г. Бетман сказал после Великой войны: «Во время моего пребывания в должности ни разу не был созван военный совет, на котором политики могли бы вмешаться в военные дела»[907]. Гражданских в любом случае не поддержал бы кайзер, если бы они бросили вызов его военным. В 1919 г., размышляя над поражением Германии, Бетман сказал: «Ни один серьезный наблюдатель не смог бы не оценить с величайшей ясностью огромные опасности войны на два фронта. Если бы гражданские попытались помешать тщательно продуманному военному плану, представленному как абсолютно необходимый, это повлекло бы за собой непереносимую ответственность»[908].
В 1905 г. Шлифена лягнула лошадь его друга, после чего он слег на несколько месяцев. «Мне почти 75 лет, – писал он, – я почти слеп, наполовину глух, а теперь у меня еще и сломана нога. Мне давно пора уйти, и у меня есть основание полагать, что мои неоднократные прошения об отставке в этом году будут удовлетворены»[909]. Возможно, он пытался держать лицо в этой ситуации; кайзер, как это часто с ним бывало, терял в него веру и готовился заменить его[910]. Шлифен оставил свою должность в первый день нового 1906 г. И, даже уйдя в отставку, он продолжал оказывать влияние на Генеральный штаб, члены которого в целом почитали его как одного из величайших полководцев Германии. Когда в 1914 г. немецкие войска выступили в направлении Франции, генерал Гренер написал: «Дух благословенного Шлифена сопровождает нас»[911]. Наверное, неизбежно любой преемник казался бы хуже его, и молодой Гельмут фон Мольтке страдал от этого сравнения и при его жизни, и после его смерти.
Однажды осенним утром 1905 г. канцлер Бюлов во время конной прогулки в Берлине случайно встретился со своим давним другом – молодым Мольтке. «Меня поразила тревога, написанная на его лице». Двое мужчин поехали верхом бок о бок, и Мольтке рассказал, что причиной его беспокойства является отставка Шлифена: «Его величество настаивает на том, чтобы я стал его преемником, а все во мне протестует против мысли об этом назначении». Как сказал Мольтке Бюлову, он не обладает необходимыми качествами для такой ответственной должности: «Мне не хватает умения принимать быстрое решение, я слишком склонен к размышлениям, слишком щепетильный, если хотите, и добросовестный для такой должности. Я не способен поставить все на кон»[912]. Вероятно, Мольтке был прав, но он нес бремя великого имени, которого, по его мнению, он должен был быть достоин, и чувства долга. Конрад утверждает, будто Мольтке сказал ему, что он просил кайзера не назначать его: «Ваше величество, вы действительно полагаете, что можете дважды выиграть первый приз в лотерее?»[913] Тем не менее Мольтке принял эту должность и пребывал в ней до осени 1914 г., когда был освобожден от выполняемых обязанностей вследствие неспособности плана Германии, который стал в такой же степени его, в какой и Шлифена, принести ей победу. Генерал Эрих фон Фалькенхайн – военный министр и преемник Мольтке безжалостно сказал: «Наш Генеральный штаб совершенно потерял голову. Заметки Шлифена больше не помогают, и Мольтке зашел в тупик»[914].
Мольтке был крупным мужчиной, который словно сошел с портрета храброго прусского генерала, но на самом деле, как явствует из его разговора с Бюловом, он был человеком, погруженным в себя и сомневающимся в себе. В чем-то он был лучше своего непосредственного предшественника, обладая более широкими интересами – например, Мольтке много читал, играл на виолончели и имел мастерскую, в которой рисовал, – а также был более ленивым и менее напористым. Он достаточно хорошо начал, совершив шаг, который получил одобрение его коллег-офицеров: ему удалось отговорить кайзера от участия в осенних маневрах, которое обычно вызывало хаос. (Вильгельм был поражен, когда Мольтке сказал ему, что победа частей, которыми командовал он, всегда была подстроена.)[915] Тем не менее сам Шлифен и многие высокопоставленные офицеры видели в нем неудачного кандидата на должность, которая, по общепринятому мнению, считалась ключевой в Германии. Мольтке так и не достиг вершин мастерства в детальном управлении Генеральным штабом, как это делал Шлифен, и был склонен позволять его различным отделам функционировать в привычном режиме, тогда как он больше времени проводил, занимаясь кайзером и его Военным кабинетом[916]. По мнению и русского, и австро-венгерского военных атташе в Берлине, Мольтке не годился для выполнения обязанностей, налагаемых столь важной должностью. «Его военное искусство и знания, – сообщал австриец в Вену, – не лучше, чем у среднего офицера»[917].
