Роман Арбитман - Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать
Книга издана в серии «Больше, чем детектив». Как видим, дьявол притаился в словечке «больше». Жаль, что Маринина не написала просто детектив.
Мы пробьем все стены в мире
Владимир Мединский. Стена: Роман. М.: ОЛМА медиа групп
Зря мы смеемся над Эллочкой Щукиной из «Двенадцати стульев». Эта маленькая немногословная женщина, перешивая новый пиджак мужа в дамский жакет, раскрашивая заячий мех зеленой акварелью и покупая на последние деньги два гамбсовских стула, состязалась с самой дочерью заграничного миллиардера Вандербиль-да. Пусть наивно, пусть по-женски, но героиня романа Ильфа и Петрова пыталась реализовать позднейшую советскую идеологему: «Догоним и перегоним Запад!»
И хотя по ходу сражения Эллочка теряла мужа и оба купленных стула, а приобретала лишь убогое ситечко, безумству храбрых поем мы песню: если замахиваться, то уж сразу на большое. Вот и Владимир Мединский — член Генерального совета «Единой России», дважды депутат Государственной думы от той же партии, а ныне министр культуры России — в первом своем историческом романе не мелочится, сразу выкладывает на стол козырной туз. Действие происходит на Руси в те же годы, что и знаменитое произведение о мушкетерах. Таким образом, наш писатель бросает вызов Александру Дюма.
Кто победит? Дюма, беспартийный бонвиван и легкомысленный путаник, изобретший «развесистую клюкву»?
Или профессор МГИМО, доктор исторических наук Мединский? Исход неясен. Да, мушкетеры популярнее стрельцов, но четверка из книги Дюма — те еще вояки. Их участие в битве против гугенотов сводится к часовой обороне (совмещенной с обедом) бастиона Сен-Жерве. У Мединского, давнего разоблачителя вредоносных мифов о России, положительный герой куда ответственнее. Современник д’Артаньяна русский дворянин Григорий Колдырев не щадит молодой жизни, целых два года обороняя от захватчиков Смоленск, и там же в финале гибнет.
Прежде чем пасть смертью храбрых, Григорий (и примкнувший к нему автор-повествователь) успеет, однако, патриотически поведать читателю о торжестве нашего над ненашим. «Ах, улицы московские! До чего же вы широки! В два, а то и в три ряда шире, чем в европейских столицах». Смоленская крепость — «не только лучшая в России, но и в Европе тоже»; «а каковы зубцы эти были! Не то что игрушечные украшения на итальянских палаццо», «зубцы были прочнейшие». Разумеется, русские пушкари — «самые искусные в Европе», «наша-то икра лучшая в мире», «и меха наши лучшие в мире», «и крестьяне наши пограмотнее ихних», а «ихние налоги куда как выше, чем наши подати». И почему, интересно, Дюма не додумался отвлекаться от приключений мушкетеров, чтобы напомнить читающей публике о величии Франции и приоритете всего французского?
Увы! У гасконца д’Артаньяна и компании плоховато с патриотизмом. Состоя на службе у короля-и-отечества, эти наглецы дерутся на дуэлях с соотечественниками и прикрывают Анну Австрийскую, которая изменяет французскому монарху (законному, между прочим, мужу) с вражеским английским герцогом. В отличие от мушкетеров Григорий бдителен и ежеминутно помнит, что Русь в кольце супостатов: англичане надменны, французы скупердяи, а чванливые ляхи, «будто иудеи, считают вправе обманывать всех, кто не их веры». К шляхтичам автор «Стены» особо суров. Раз уж «жестокости в Европе никак не меньше, чем у нас», то польские интервенты в книге ведут себя, словно отмороженные разбойники с большой дороги, а прибытие короля Сигизмунда более всего смахивает на выезд гауляйтера Эриха Коха в сопровождении зондеркоманды СС…
Судя по аннотации, издатели романа «Стена» не сомневаются, что роман Мединского душеполезнее книг Дюма. Мол, если у популярного француза история — только гвоздик, на котором подвешен полностью сочиненный сюжет, то у нашего, наоборот, писательских выдумок — «от силы на гвоздик и рамку, ибо наша русская история дает такие фантастические сюжеты, что и выдумывать ничего не надо».
Что ж, с фактами не поспоришь. Мединский был членом Комиссии при Президенте Российской Федерации по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, а значит, в XVII веке на Руси всё, надо думать, было именно так, как описано в его романе. Летала туда-сюда вещая птица-сокол, предрекающая кому смерть, а кому славу. Являлись на ратном поле осязаемые призраки будущих времен (в том числе и совсем отдаленного, где изобретено нечто вроде лазерного оружия). Современники трех мушкетеров изъяснялись раскавыченными цитатами: кто из фильма «Чапаев» (про «психическую атаку»), кто из фильма «Белое солнце пустыни» («Ты как тут оказался? — Стреляли, — с трудом раздвинул губы в улыбке Майер»), кто из песенки «Лили Марлен», кто из стихотворения «Бородино» («Люди, кони — всё смешалось в кучу»), а старец Савватий — прямо из речи Владимира Путина: «Везде супостатов преследовать будем. На дороге — так на дороге. А ежели в сральне поймаем, так и в сральне загубим».
Отдадим должное патриотизму Мединского. Он заменил французское слово «сортир» смачным отечественным синонимом. Чай, не Дюма.
Карету им, карету!
Сергей Минаев. Москва, я не люблю тебя. М.: Астрель
Москва, 2010 год. Мафиози Саслан и Мовлади отправляют чиновнику-коррупционеру Алексею Ивановичу взятку: миллион долларов в кейсе. Но курьер Денис, обдолбавшись, теряет кейс, и миллион начинает стремительно переходить из рук в руки — как двадцатка в популярном фильме Кивы Розенфельда Twenty Bucks. С той разницей, что среди героев американской ленты все же попадались приличные и даже обаятельные люди, а тут, сколько ни всматривайся, нормального человека не сыщешь…
Еще недавно литераторов по фамилии Минаев у нас было двое — поэт-демократ Дмитрий, творивший в XIX веке, и наш современник Борис, сочинитель ностальгических детских рассказов, а позже автор книги о Борисе Ельцине в серии «ЖЗЛ». Третий из Минаевых, Сергей, мучительно долго окукливался в тиши винного бизнеса и бабочкой вылетел на свет лишь несколько лет назад, с книжкой ««Духless». Роман этот, не без помощи грамотной интернет-раскрутки, оказался на верхних строчках рейтингов. Критика, разумеется, «Дуxless» бранила (одноклеточные персонажи, отсутствие сюжета, мусорный язык), зато офисный пипл, для которого Донцова была простовата, а Бегбедер замысловат, открыл в С. Минаеве необременительную для интеллекта середину. Бывший виноторговец в одночасье стал модным беллетристом, медийной персоной, телеведущим и пр. За первым опусом последовали «Media Sapiens», «The Телки», «Videоты» и др.
Роман «Москва, я не люблю тебя» не был замечен критикой, однако нашел отклик в сердцах и кошельках постоянного минаевского контингента. Тот отпустил своему кумиру все грехи: логические нестыковки и фабульные просчеты, машинальные кражонки у Голливуда и наглое воровство у Пелевина (вся сцена беседы с вором в законе Рашпилем, впавшим в конфуцианство), а еще недобор стилистики («визуализована была эта справедливость рукой лейтенанта Федорова», «в голове конницей проносятся ассоциации с женским детородным органом») и перебор откровенной, уже без «ассоциаций», матерщины.
Впрочем, даже тем, кто не принадлежит к офисно-хомячковому подвиду ценителей Минаева, его томик тоже пригодится. Им можно убивать мелких насекомых и заколачивать небольшие гвозди. Единственное, для чего книжка бесполезна, так это для гаданий: роман похож на ромашку с заранее оборванными нечетными лепестками. Все сопливости типа «любит», «поцелует», «к сердцу прижмет» тут выброшены на помойку, а в комплекте остались одни угрозы («плюнет», «к черту пошлет» и тому подобное). Не то чтобы Минаев изначально мрачен. В образе телеведущего он, например, и витиеват, и округл, но как писатель не владеет искусством полутонов. Если не иллюминация, то мрак кромешный, третьего не дано. Отталкиваясь от официозной витрины лужковской выделки, романист механически меняет знаки на противоположные. Белое становится черным, Третий Рим — Мухосранском, дворцы — хижинами, храмы — притонами, мрамор — слизью, лики — адскими рылами. Приключения злополучного чемоданчика в московских лабиринтах вызывают в памяти строки из поэмы «Лодейников» Николая Заболоцкого: «Лодейников прислушался. Над садом / Шел смутный шорох тысячи смертей. / Природа, обернувшаяся адом,/ Свои дела вершила без затей./ Жук ел траву, жука клевала птица, / Хорек пил мозг из птичьей головы, / И страхом перекошенные лица / Ночных существ смотрели из травы».
Примерно такой шевелящейся кучей жрущих друг друга даже не людей, но существ, и выглядит тут российская столица. Бандиты, проститутки, сутенеры, драгдилеры, покупные менты, продажные боссы… По мысли автора, вся рукотворная клоака, где обитают герои книги, для жизни вообще не приспособлена. «Задушил меня этот город!» — бормочет бомж на первых страницах, и каждый новый персонаж присоединяется к хору. Работяга из Донецка ненавидит Москву за то, что «она его обнулила», секретарша из Перми — за пробки, мент-лимитчик — за «дорогие тачки» и «раскрашенных девок», и бандит-гастролер — за то же самое. «Поубивал бы вас всех!» — злобствует чиновник, сам родом из провинции. Однако и два коренных москвича (курьер Денис и гангстер Вова — две половинки alter ego автора) относятся к городу и его жителям сходным образом, и их вывод: валить!
