Павел Якушкин - Из Устюжского уезда

П. И. ЯКУШКИНА

ИЗЪ УСТЮЖСКАГО УѢЗДА

Пестово, 20 іюля 1860 г.

Дорогу отъ Боровичей до Пестова, въ особенности первую половину ея никакъ нельзя назвать веселою: вся она идетъ рѣдкимъ мелкимъ лѣсомъ. Сначала, пока не надоѣстъ своимъ однообразіемъ, она довольно красива, совсѣмъ не похожа на большую, не шире проселочной, и извивается точно проселочная, да и самыхъ верстовыхъ столбовъ на ней не было, ихъ ставили только при мнѣ, по случаю проѣзда губернатора; но ѣхать такими однообразными мѣстами и мелколѣсьемъ, изъ за котораго ничего не видно, болѣе ста верстъ, согласитесь сами, не очень весело! Изрѣдка только мелькнетъ какое-нибудь озерцо и опять тоже, тоже и тоже… Правда, что въ одномъ мѣстѣ приходится ѣхать верстъ пять по берегу Меглина, довольно большаго озера (верстъ 20 въ длину) и здѣсь открываются виды великолѣпные: но эти какія нибудь пять верстъ совершенно теряются въ несносныхъ ста верстахъ. Да и самый лѣсъ до крайности однообразенъ: большею частію боръ, т. е. сосновый, а частію ельникъ; попадается иногда осина, а еще рѣже береза! Проѣхавъ озеро, я замѣтилъ вправо отъ дороги за рѣчкой Меглиной, которая здѣсь выходитъ изъ озера, нѣсколько кургановъ, по здѣшнему сопокъ; съ дороги ихъ можно насчитать до шести; на нѣкоторыхъ изъ нихъ растутъ столѣтнія деревья.

— Это какіе курганы? спросилъ я своего ямщика.

— Это не курганы, это сопки! отвѣчалъ тотъ.

— А много ихъ?

— Да десятка два будетъ.

— Не знаешь, откуда они взялись?

— Нѣтъ, не знаю; старики, можетъ, и знаютъ.

Проѣхавъ версты полторы, мы пріѣхали въ деревню Устюцко, въ которой, до случаю Ильина дня, и на улицѣ, и въ харчевнѣ шелъ пиръ горой: на улицѣ дѣвки и бабы въ нарядныхъ сарафанахъ, нѣкоторыя въ кумачныхъ, взявшись за руки, шли въ рядъ и распѣвали пѣсни, только дѣвки отдѣльно отъ молодицъ. Въ харчевнѣ старики угощались по своему. Я вслѣдъ своему ямщику остановиться и зашелъ въ харчевню. Въ одной комнатѣ сидѣли за столами по нѣскольку человѣкъ, довольно подпившихъ, и обѣдали, а въ другой пили чай и водку. Шумъ какъ въ той, такъ и въ другой былъ страшный, но ни одного неприличнаго слова я не слыхалъ: разговоръ былъ большею частію назидательный.

— Старца убить — не спасенье получить! слышалось изъ одного угла.

— У бабы сердце — что у кошки! неслось изъ другаго: кошку разсердишь, вцѣпится, не скоро оторвешь; ну, и бабу разозлишь, не вдругъ отгонишь.

Я спросилъ водки, велѣлъ поднести ямщику и самъ выпилъ; хозяинъ на закуску далъ кусокъ рыбнаго и кусокъ хлѣба испеченнаго изъ гороховой и ржаной жуки.

Закусивъ, я сѣлъ и закурилъ папироску; ко мнѣ подошелъ какой то пономарь.

— Не знаете-л вы, спросилъ я у него, какія это сопки у васъ за рѣчкой?

— Какъ не знать? знаю! отвѣчалъ тотъ.

— Какія же?

— Ты хочешь рыть, что ли?

— Да чтожъ тамъ рыть?

— Я знаю, я тебѣ укажу: въ одномъ золото, въ другомъ серебро, а въ третьемъ церковные сосуды.

Нельзя было не замѣтить, что мой собесѣдникъ, вѣроятно, по случаю Ильина дня, сильно подгулялъ.

— Коли вы вѣрно знаете, гдѣ золото, и серебро и церковные сосуды, такъ отчего же сами не берете? спросилъ я его.

— Какъ же я одинъ буду рыть? Вдвоемъ-то я знаю какъ…

— Да какія кто сопки? перебилъ я его.

— Эти сопки еще съ литовскаго раззоренія, еще…

Хозяинъ перебилъ нашъ разговоръ, войдя съ чашкой пива, которымъ сталъ угощать меня, и отъ котораго я не хотѣлъ отказаться, въ чѣмъ и не раскаявался: пиво было такъ хорошо, что лучше и желать нельзя было.

— Сами пиво варите? спросилъ я хозяина.

— Сами, ваше здоровье!

— Какъ же? въ ссыпчину? братчиной?

— Нѣтъ, всякъ самъ по себѣ!

Выкуривъ папироску, я вышелъ на крыльцо, гдѣ стояло нѣсколько бабъ, и самую хорошенькую, какъ я послѣ узналъ невѣстку хозяйскую, мой ямщикъ довольно безцеремонно цѣловалъ и обнималъ. Я сѣлъ на телѣгу и мы тронулись.

— Кланяйся, Капитонушка, сестрицѣ, братцу, дѣткамъ, всѣмъ, всѣмъ! кричала хозяйская невѣстка моему ямщику.

— Хорошо, буду кланяться! отвѣчалъ ей ямщикъ. Она изъ нашей деревни, прибавилъ онъ, обратясь ко мнѣ.

Часовъ въ шесть вечера мы пріѣхали въ Пестово, мнѣ не хотѣлось дальше ѣхать, и я, закусивъ, пошелъ по деревнѣ. Избы выстроены обыкновенно, по-новгородски въ два этажа; первый для жилья, нижній для скота; дворъ весь крытый, какъ говорятъ отъ снѣга; противъ каждаго двора черезъ улицу — холодное строеніе для анбаровъ и т. и, Такъ какъ здѣшняя сторона — лѣсистая и лѣсъ потому почти ни почемъ, то всѣ крыши деревянныя. Избы, двери, сарай, все покрыто дранью особеннымъ образомъ: избы рубятся изъ толстыхъ бревенъ до крыши со всѣхъ четырехъ сторонъ; послѣ съ передней и съ задней стороны изъ такихъ же бревенъ надстроиваются треугольники, на которые кладутъ переплеты, далеко выпуская ихъ впередъ; къ этимъ переплетамъ прикрѣпляютъ деревянные крюки толщиною въ руку. Крюки эти обыкновенно дѣлаютъ изъ молодой ели; ель срубаютъ съ частію толстаго корня, который стелется по землѣ, а на эти крюки кладутъ жолобъ, выдолбленный изъ толстаго бревна; потомъ настилаютъ на крышѣ дрань, вкладывая нижній конецъ въ жолобъ, и наконецъ верхніе концы какъ съ той, тамъ и съ другой стороны, покрываютъ однимъ жолобомъ. Верхній жолобъ называется княземъ. Если дрань коротка, то кладутъ еще жолобъ, или два, между нижнимъ жолобомъ и княземъ, нижнія изъ нихъ подпирается распорками, упираясь въ самый нижній, слѣдующій такими же распорками во второй жолобъ и т. д.; такимъ образомъ на всю крышу не требуется ни одного гвоздя.

— Долго эта крыша можетъ простоять? спросилъ я одного мужика, который подошелъ хо мнѣ.

— Хорошо покроешь, отвѣчалъ тотъ: лѣтъ двадцать простоятъ!

— Да вѣдь нижніе концы, въ жолобѣ, да и самъ жолобъ гніетъ, какъ же двадцать лѣтъ простоятъ?

— Нельзя, чтобъ не гнило, а все простоятъ.

— Которая крѣпче крыша, такъ крытая жолобами да распорками, или крыша, пробитая гвоздями?

— Съ гвоздями крышѣ не устоять двадцати лѣтъ!

— Отчего же?

— Отъ желѣзнаго гвоздя дерево сильно портятся, а въ нашей крышѣ — одно дерево; чему тутъ портиться.

— И всѣ такъ вроютъ?

— Да обличь [1] насъ всѣ такъ.

Я разговорился съ этимъ мужикомъ; мы подошли къ моей квартирѣ, сѣли на крылечко. Онъ, какъ оказалось, былъ тоже не здѣшній, только не дальній и пріѣхалъ стоять настойку, т. е. онъ обязавъ былъ возить чиновниковъ земской полиціи и разсыльныхъ и поэтому простоять извѣстное число дней, когда его смѣнитъ другой.

— Почемъ у васъ теперь пудъ сѣна? спросилъ я.

— У насъ теперь сѣна на пудъ не продаютъ, отвѣчалъ онъ; теперь у насъ продаютъ, съ нови-то продаютъ копнами.

— А копка почемъ?

— Да копѣекъ 25, а то и 20.

— Въ копнѣ много пудовъ?

— Да поболѣ пяти будетъ.

— И всегда оно у васъ такъ дешево бываетъ?

— Какое всегда! Зимой сани по тридцати копѣекъ за пудъ покупать будутъ! Зимой дорого!

— Такъ для чего же теперь продаютъ?

— Долженъ ты!..

Мой собесѣдникъ зѣвнулъ, перекрестился, сказалъ: «Господи! прости мои прегрѣшенія!» и замолчалъ.

— Ну, а хлѣба у васъ, какъ?

— Да и хлѣба плохо! Всѣ, какъ есть, градомъ поколотило!

— Какъ всѣ?

— Всѣ, какъ есть! Какая пенька была, — какъ серпомъ срѣзало; ни одной былочки живой!

— И много десятинъ?

— Да всего-то будетъ со всѣмъ, съ рожью, съ овсомъ, съ житомъ [2] — всего будетъ десятинъ съ пять!

— Это у тебя у одного?

— Нѣтъ, у меня да еще у церковниковъ; всѣхъ-то десятинъ съ пять.

— А какъ у васъ хлѣбъ родится?

— Да если положить хорошенько навозу, или на лединахъ — на этихъ лединахъ дѣлаютъ росчисть, такъ хлѣбъ хорошо родися… а въ первый годъ, я скажу тебѣ, и сказать нельзя, какъ хорошо!..

— Какъ вы это дѣлаете?

— А вотъ какъ: выберешь ледину… лѣсокъ меленькій… такъ въ оглоблю, — а то и въ слегу, такъ дѣла нѣтъ… Выберешь ледину, да не на болотѣ, а на высокомъ мѣстѣ… на болотѣ какой будетъ хлѣбъ?.. Выберешь ледину: съ лѣта срубишь лѣсокъ, повалишь его, онъ за лѣто-то и попросохнетъ, пролежитъ зиму, а на весну около Николы вешняго и заорешь… заорешь, да и сѣй сейчасъ же хлѣбушко.

— Для чего же вы жжете лѣсъ? спрашивалъ я, можно бы лѣсъ свезти куда-нибудь, продать.

— А кто его купитъ?

— Въ городъ свезти; такъ на дрова купятъ.

— Въ нашемъ городѣ въ Устюжнѣ, никто тѣхъ дровъ и не купятъ; у насъ хорошія дрова сорокъ копѣекъ сажень.

— Вы поэтому ихъ и жжете?

— Нѣтъ, не поэтому; это только разъ; а вотъ и два: надо землю пережечь. Какъ зажжешь лѣсъ тотъ и онъ сгоритъ, послѣ и смотришь, на которомъ мѣстѣ земля не перегорѣла, наберешь дровъ, на то мѣсто положишь, да и зажжешь, надо и тому мѣсту перегорѣть.

Въ Псковской губерніи, я видѣлъ, чухонцы тоже дѣлаютъ расчистки; [3] они жгутъ тютежи; кладутъ лѣсъ, на него насыпаютъ земли, послѣ того зажигаютъ, земля перегораетъ и эту землю послѣ разсыпаютъ по полю; этимъ способомъ, при меньшемъ количествъ лѣса, перегораетъ большее количество земли. Но такъ труднѣе, надо землей обсыпать собранный въ кучи лѣсъ и потомъ эту землю разсыпать по всему полю, тогда какъ устюжскій способъ не требуетъ такихъ хлопотъ: надо срубить только лѣсъ и послѣ зажечь, а не собирать его въ кучи, не обсыпать землей, не разметывать послѣ эту землю по полю.