Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев - Сарнов Бенедикт Михайлович
- Да я не против, - возразил Тугодум. - Если хотите, давайте займемся его личностью. Хотя, по правде говоря, я не вижу в этом особого смысла: с этим господином, по-моему, и так все ясно. Ну и наглый же тип! Подать в суд на Чацкого! Да ведь это все равно, что подать в суд на самого Грибоедова!
- Ну, это все-таки не одно и то же, - не согласился я. - Кроме того, насколько я понял, тут не совсем обычный суд, а суд чести. Молчалин вовсе не требует судебной расправы над Чацким. А уж тем более над Грибоедовым. Он не столько нападает, сколько обороняется. Хочет, если можно так выразиться, защитить свое доброе имя.
- Вот именно, "если можно так выразиться", - обрадованно подхватил Тугодум. - Доброе имя! Какое доброе имя может быть у Молчалина!
- Не торопись, друг мой! - сказал я. - Давай все-таки дочитаем повестку до конца:
...Алексей Молчалин против Александра Чацкого. Свидетелем, представляющим сторону истца, согласился выступить герой романа французского писателя Стендаля "Красное и черное" Жюльен Сорель. Председатель Суда Чести - комиссар Чубарьков.
- По-моему, это все-таки какой-то розыгрыш, - сказал Тугодум.
- Почему ты так думаешь?
- Чтобы такой человек, как Жюльен Сорель, согласился выступить на стороне Молчалина?! Вы можете в это поверить? А комиссар Чубарьков... Кто это? Я даже и не помню такого...
- Комиссар Чубарьков, - напомнил ему я, - это герой повести Льва Кассиля "Кондуит и Швамбрания". Человек он не шибко грамотный, но очень славный. А главное, справедливый. На роль председателя суда чести лучшей кандидатуры, я думаю, не найти.
- А-а, помню! - обрадовался Тугодум. - Конечно, помню! Я просто не сообразил... Жюльен Сорель - и вдруг какой-то Чубарьков. Уж очень они разные... Прекрасно помню этого комиссара. Он еще все время говорит такую смешную фразу: "Точка и ша!"... И такой человек, по-вашему, согласится рассматривать гнусную кляузу Молчалина? Да попадись ему Молчалин, он без всякого суда отправил бы его, как говорили в те времена, в расход.
- Я думаю, друг мой, - сказал я, - что ты несправедлив не только к комиссару Чубарькову, но и к Молчалииу.
- Как? - изумился Тугодум. - И вы тоже готовы защищать Молчалина? Ну, знаете... От вас я этого уж никак не ожидал.
- Ты меня не понял, - сказал я. - Защищать Молчалина я не собираюсь. Защищать его собирается, как видно из этой повестки, Жюльен Сорель. А я хочу, чтобы мы с тобой при сем присутствовали, потому что, мне кажется, крайне важно услышать самые разные суждения о личности Алексея Степановича.
- Да разве о таком человеке могут быть разные мнения?
- А почему бы и нет? Ведь даже о Гамлете и о Дон Кихоте высказывались не только разные, но и противоположные суждения. Так почему же это не может случиться и с Молчаливым?
- Сравнили тоже! - возмутился Тугодум - То Гамлет и Дон-Кихот, а это Молчалин!
- А какая разница?
Тугодум задумался.
- Гамлет и Дон-Кихот, - наконец нашелся он, - это, может быть, самые сложные образы во всей мировой литературе. Немудрено, что о них разные люди думали по-разному. А с Молчалиным все и так ясно, без всякого суда. Каждый, кто читал "Горе от ума", прекрасно знает, что за гусь этот Молчалин. Какой тут еще может быть суд! Тем более суд чести... Это, знаете, много чести, чтобы такого подлеца судить судом чести.
- Каламбур твой недурен, - улыбнулся я. - И все-таки сделай мне одолжение. Давай уж примем участие в этом суде, коль скоро нас с тобой так настойчиво туда приглашают. Чем черт не шутит, может быть, мы все-таки узнаем о Молчалине что-нибудь новое.
Публика в зале судебного заседания была самая пестрая. Судя по отдельным выкрикам с мест, здесь были не только враги Молчалина, но и горячие его защитники.
- Нет, он не подлец! - яростно возражал кому-то визгливый женский голос.
- Не смейте его оскорблять! Он не виноват! - вторил ему чей-то жиденький тенор.
На фоне этого разноголосого гула выделялся спокойный, рассудительный голос бравого солдата Швейка:
- Точь-в-точь такой же случай был однажды в трактире "У чаши". Трактирщик Паливец...
Но тут резко прозвенел председательский колокольчик, и зычный бас комиссара Чубарькова положил конец всем этим препирательствам.
- Тихо, граждане! - громко возгласил комиссар. - Тихо! Призываю к порядку! Вопрос сурьезный. Гражданин Молчалин, конечно, несет на себе разные родимые пятна. И мы это, безусловно, отметим в своем решении. Но не след забывать, что он в доме этого паразита Фамусова находится в услужении, как пролетарий умственного труда. И поэтому нам с вами не грех его поддержать. И точка. И ша!
- Как видишь, - обернулся я к Тугодуму, - комиссар Чубарьков не спешит отправлять Молчалина в расход. Он даже склонен его поддержать.
- Вы же сами сказали, - парировал Тугодум, - что комиссар человек славный, но не очень грамотный. Я думаю, он просто не знает, кто такой Молчалин. Сейчас я ему объясню... Товарищ комиссар! - обратился он к Чубарькову. - А вы читали "Горе от ума"?
- Читать не читал, а в театре эту пьесу видел, - отрубил Чубарьков. - И давай, браток, не будем устраивать тут базар. Все должно быть чинно, благородно, согласно регламенту. Так что садись рядом со мною, коли ты такой активный. И ты, братишка, тоже, - обернулся он ко мне. - Будете заседателями. Кстати, как шибко грамотные, зачитаете заявление гражданина Молчалина.
- Извольте, - согласился я. - Я готов ознакомить всех присутствующих с этим любопытным документом.
Развернув довольно внушительную по размеру кляузу Молчалина, я откашлялся и начал читать:
- "Господа судьи! Я прошу у вас только одного, справедливости! С тех самых пор, как я явился на свет, меня по пятам преследует дурная слава. С легкой руки моего соперника господина Чацкого миллионы людей считают меня подлецом, подхалимом, гнусным лицемером..."
- Считают! - не выдержал Тугодум. - А кто же ты такой, если не лицемер!
- Погоди, друг мой! - остановил я его. - Когда тебе предоставят слово, ты скажешь все, что думаешь о Молчалине. А пока дай мне дочитать его заявление до конца.
И я продолжил чтение этого замечательного документа:
- "Я уже изволил упомянуть, что волею обстоятельств я оказался соперником господина Чацкого в любви. Дочь моего покровителя мадемуазель Софья предпочла ему меня. Для человека столь самолюбивого, каков господин Чацкий, удар сей оказался непереносим. И он дал волю своей желчи и своему злоречию. Позволю себе напомнить, господа судьи, лишь некоторые из тех характеристик и аттестаций, коими он изволил меня наградить:
Я странен, а не странен кто ж?
Тот, кто на всех глупцов похож.
Молчалин, например...
Не мне судить, господа судьи, заслужил ли я прозвание глупца. Однако же смею заметить, что никто, кроме господина Чацкого, меня отродясь глупцом не называл. Между тем аттестация сия была дана мне господином Чацким хотя и в запальчивости, но не единожды. Так, в конце комедии, уже под занавес, он вновь позволил себе повторить ее с той же страстью и с тем же разлитием желчи:
Теперь не худо было б сряду
На дочь и на отца,
И на любовника-глупца
И на весь мир излить всю желчь и всю досаду...
Как вы имели случай убедиться, господин Чацкий изволит серчать на весь мир, но больше всех достается почему-то мне. Почему же?.."
- А то ты сам не знаешь, почему, - снова не выдержав, пробурчал себе под нос Тугодум.
- "Ответ напрашивается сам собой, - продолжил я чтение, на сей раз ограничившись только осуждающим покачиванием головы по адресу невыдержанного Тугодума. - Потому что он ослеплен ревностью! Самолюбие его не может примириться с тем, что ему предпочли другого, как ему представляется, менее достойного. Да он и сам не скрывает, что всеми его чувствами движет одна только ревность. Позволю себе, господа судьи, напомнить вам еще одну оскорбительную для моей чести реплику господина Чацкого:
