Уильям Моррис - Искусство и жизнь
Поистине трудные вопросы! Но если мы не намерены искать на них ответа, то наше искусство останется только игрушкой, которая может иногда забавлять, но неспособна оказать нам поддержку, когда мы будем в ней нуждаться. Образованные классы, как их называют, почувствуют, как искусство ускользает от них, некоторые станут над ним потешаться как над бесполезной вещью, а другие, стоя неподалеку, увидят в нем лишь причуду интеллекта, бесполезную, хотя и забавную. Как долго сможет просуществовать искусство при таких условиях? А ведь его положение уже и сейчас было бы таковым, если бы не надежда, о которой я намерен сейчас сказать, — надежда на рождение искусства, умеющего выразить душу народа.
Поэтому я утверждаю, что ныне нам, людям цивилизации, предстоит выбрать: отбросим ли мы искусство прочь или сохраним его? Если мы решим отбросить искусство, то мне больше нечего сказать, разве только, что нам необходимо тогда поискать ему какую-нибудь замену, которая тоже доставляла бы человечеству утешение и радость. Но, полагаю, мы вряд ли найдем ее. Если же мы не захотим отказаться от искусства, то придется все-таки поискать ответа на ряд трудных вопросов, из которых первый будет заключаться вот в чем.
С чего начать, чтобы лишенные традиций искусств люди обрели глаза, способные видеть художественные произведения? Несомненно, потребуется много лет поисков и упорной деятельности, прежде чем мы сможем полностью ответить на этот вопрос; если же мы будем стремиться выполнить свой долг, то еще задолго до того, как этот вопрос будет решен, среди нас утвердится какая-то форма народного искусства. Можно не торопиться с ответом, который каждый художник должен дать на этот вопрос в части, касающейся лично его. Но на всех нас, очевидно, лежит общий долг, и состоит он в том, чтобы все мы приложили усилия к защите естественной красоты земли. Ущерб естественной красоте, этому общему достоянию всех людей, мы должны воспринимать как преступление против наших собратьев. Единственное оправдание этому преступлению — невежество. Если мы не можем больше оправдывать невежество, то едва ли меньшее преступление — видеть, как какие-то люди уродуют естественную красоту земли, и ничего не предпринимать против этого.
К счастью, нетрудно выполнить нашу обязанность — возвратить людям способность видеть. С нами будут все добропорядочные люди, готовые беречь народное благо. К тому же при всей скромности начинания кое-что в этом направлении уже сделано, а если вспомнить, сколь безнадежным представлялось положение дел лет двадцать назад, то мы безусловно имеем все основания утверждать, что и происшедшая перемена кажется сказочной! Но и при всем том, если нам суждено избавиться от терзающих нас тревог, то нашим потомкам покажется просто чудом, что жители этого богатейшего в мире города гордились даже тем, что среди них оказались представители небольшого, скромного и довольно-таки непритязательного, хотя, я должен сказать, полезного общества, которые сочли долгом закрыть глаза на видимую безнадежность борьбы собственными слабыми средствами против осознанного ими зла и сумели пробудить в широких кругах населения должное отношение к этому злу.
Я призываю вас решительно поддержать такие ассоциации, как Общество борьбы за красоту и Общество сохранения общин. Я убежден, что первые их шаги были верны, ибо ни боги, ни правительства не помогут тем, кто сам себе не помогает, и, борясь с мерзостью и убожеством, которые царят в наших больших городах и особенно в Лондоне и за которые ответственна вся страна, мы должны полагаться только на самих себя. Но не следует забывать, что трудности на нашем пути и слишком велики и слишком распространены, чтобы их можно было одолеть лишь частными усилиями.
На любые наши попытки в этой области мы должны смотреть не как на временную меру, предназначенную смягчить невыносимое положение, а как на свидетельство нашего намерения вернуть нашей стране природную красоту ее земли, расхищение которой жжет нас мучительным стыдом. Это главный наш долг — возбуждать чувство стыда, усиливать боль, рождаемую в сердцах наших собратьев расхищением красоты. Полагаю, это одна из главных обязанностей человека, и если мы будем делать это со всей решимостью, то сможем содействовать возбуждению в людях сильнейшей жажды красоты, жажды такой неодолимой, что она приведет к созданию национальных организаций, которые сметут любые препятствия на нашем пути к достойной жизни, хотя препятствия эти — как то представляется весьма вероятным — возрастут тысячекратно.
Да, свет засияет, даже если ни мы, ни наши внуки не увидим его, даже если цивилизация на какое-то время и погрузится в мглу. Да, несомненно, наступит день, когда в сознании великого народа созидание будет более почетно и достойно, нежели разрушение.
Странно, прискорбно и непостижимо, если мы отнесемся не как люди, а как бездушные машины к тому факту, что после всех достижений цивилизации достаточно ничтожного официального разговора или росчерка на листке бумаги, чтобы пустить в ход чудовищную машину, которая без всякого участия с нашей стороны будет уничтожать десятки тысяч людей и разрушать жизнь бог знает какого количества семей. В то время, когда надо нанести удар прискорбному гибельному злу, которое стучится в наши двери, злу, которое чувствует и оплакивает каждый мыслящий человек и за которое мы один в ответе, не только не существует никаких национальных механизмов для его устранения, хотя оно с каждым годом разрастается все больше и больше, но любой намек на возможность таких механизмов вызывает насмешку, ужас или же открытое суровое осуждение. Право собственности, нормы морали, предписания религии — вот священные и трусливые принципы, вынуждающие нас молчать!
Господа, я говорил о людях мыслящих, сознающих это зло. Но представьте себе миллионы людей, которых взрастила наша цивилизация, которые не являются мыслящими людьми и лишены малейшей возможности мыслить. Как же можете вы не признавать за собою долга оберегать красоту земли? И в чем же тогда польза от нашей культуры, если она превращает нас в трусов? Давайте ответим на вопросы, которые робко задает отчаяние, и признаем, что мы сами — обладатели собственности, обманом похищаемой у нас деспотизмом и нищетой, что мы сами — носители морали, попираемой его низостью, что мы — приверженцы религии, которая не более чем посмешище для деспотизма.
Ваше содействие усилиям вернуть народу зрение, которое мы же у него и отняли, может показаться столь малым, что его нелегко и заметить, так как они главным образом полезны тем, кто вновь начинает видеть собственными глазами, то есть тем людям, кто, оставаясь даже вне художественной традиции, способен изучить те могучие силы, которые некогда вели за собою народы и весь род человеческий. Именно этим людям музеи и художественное просвещение могут принести пользу. Но, очевидно, музеи и художественное просвещение едва ли могут стать доступны широким массам, которые ныне лишь таращат на них глаза, разинув от изумления рот.
Пока наши улицы не примут опрятный и благопристойный вид, пока городские сады не затопят в зелени здания из кирпича и извести и не будут доступны всем людям, пока наши луга даже в предместьях городов не станут свежими и красивыми и не будут обезображены заплатами нищеты, пока над головами нашими не засияет чистое небо, а под нашими подошвами не будет расти зеленая трава, пока великая драма чередования времен года не будет наполнять душу тружеников иными ощущениями, чем предчувствия трудностей зимы и усталости, которую несет с собой лето, — пока все это не произойдет, наши музеи и художественные училища останутся всего лишь развлечением для богатых, но вскоре они перестанут быть нужны даже и богачам, если последние не приложат усилий к тому, чтобы возвратить нам красоту земли.
Говоря это, я думал особенно о том долге, который лежит на нас как людях культурных. Культурные люди не могут стоять в стороне от усилий добиться этой цели, как и от всех других такого рода усилий. И в то же время трудно стараться открыть людям глаза, пока они сами во всеуслышание не попросят нас об этом. Не сомневаюсь, что намерение бороться с убожеством нашей теперешней городской жизни и одолеть его не выходит из головы наших тружеников, как и из нашей собственной головы. Но намерение это, с другой стороны, весьма смутно и нуждается в руководстве, — столь мал досуг наших тружеников и в таком убожестве они живут. Таким образом, мы подходим ко второму из наших вопросов: каким путем широкие круги людей могут получить достаточный отдых от труда и от тревог, чтобы дать волю своему врожденному влечению к красоте?
Но справедливость требует, чтобы одновременно мы ответили и на другой вопрос: каким образом они могут получить достойную работу?
Громадные перемены, которые принесла в мир благодаря своим успехам конкурентная коммерция — безотносительно к тому, что она смогла уничтожить, — бессознательно привели по крайней мере к одному: из ее недр родилось постоянно растущее могущество рабочего класса. Не сомневаюсь, что возникшая из этого могущества решимость рабочих сплотиться как класс пробьет себе дорогу либо благодаря нашему стремлению к благу, либо даже вопреки ему. Но мне представляется, что и рабочему классу и особенно нам самим важно, чтобы мы преисполнились к нему добрых чувств, чтобы мы оказали ему посильную помощь нашей готовностью относиться к труженикам справедливо, даже если эта справедливость потребует от нас известных жертв. Я счастлив, что время неразумного и слепого протеста против тред-юнионов миновало, сменившись надеждой, что когда-нибудь при хорошей организации, при хорошем отношении к ним и при оказываемой им серьезной поддержке — так, насколько я знаю, и будет — эти крупные ассоциации найдут для себя и иную работу, кроме временной поддержки своих членов и упорядочения заработной платы для людей различных занятий. Если эта надежда начнет осуществляться и тред-юнионы почувствуют, что могут получить помощь от нас, отдельных представителей образованных классов, то, уверен, они уже ни в коем случае не станут пренебрегать требованиями искусства, — во всяком случае, поскольку и мы и они начнем понимать смысл самого слова «искусство».
