Дмитрий Быков - Тайный русский календарь. Главные даты
Русскому человеку посещать Помпеи мучительно вдвойне — он многое в них узнает. Перед ним удивительное сочетание праздности (город-то приморский, курортный), торговли, хитрости, стоицизма, социального расслоения и удивительно крепкой взаимопомощи. Вещный мир Помпей рассказал о своих обладателях все: судя по останкам, в надежных богатых домах наравне с господами укрывались и рабы, и бедняки. Погибшие в последний миг стремились прикрыть друг друга телами, молодые тащили стариков, мужчины закрывали собой женщин и детей — в последний миг помпеяне вели себя образцово, как только и могут вести себя люди, живущие на вулкане; все это не мешало им в обыденной жизни отравлять друг другу существование, активно доносить, а главное — Помпеи поражают пресловутым зазором между богатыми и бедными кварталами: примерно треть города состоит из роскошных вилл, зато по обширным окраинам ютилась такая нищета, что, право, извержение начинает казаться чем-то вроде возмездия за несправедливость. Однако Везувию нет дела ни до каких несправедливостей — он равно засыпает богатых и бедных, подлых и благородных. Помпеяне знали об этом и потому всерьез относились только к смерти, а в жизни позволяли себе любые свинства и не больно-то комплексовали по этому поводу. Некоторые фрески и статуэтки из Помпей настолько бесстыдны, что против их демонстрации возражает сам Ватикан.
Что удивительно — город Помпеи существует и сегодня. Там проживает обслуживающий персонал гигантского музея под открытым небом, там живут археологи, а также смотрящие из числа местных мафиози (знаете слово «каморра»?), активно пытающиеся продавить своих людей в помпейский муниципалитет. Как-никак это самый прибыльный музей на побережье — два миллиона посетителей в год; с тех пор, как в Помпеи провели освещение, там можно разгуливать и по ночам, на чем зарабатывают тысячи самодеятельных гидов. В нынешних Помпеях, к ужасу итальянских властей, воруют не меньше, чем две тысячи лет назад, а на стенах пишут даже и больше — многие экспонаты испорчены непоправимо; с продажей неприличных фигурок дело тоже поставлено хорошо. Ничего не поделаешь, на плодородных и смертельно опасных почвах всегда процветает мафия, жестокость, разврат, но взаимопомощь поставлена в таких сообществах гораздо лучше, чем в регионах безопасных и законопослушных. Жизнь в России в силу разных ее особенностей есть тоже в некотором смысле жизнь на вулкане. Отсюда лень — кто же станет самозабвенно работать, когда все могут в любую минуту отнять? Разве что Плиний Младший, руководимый научным любопытством. Отсюда жестокость, развращенность и жуликоватость — гуляй, помпеяне, Везувий все спишет. Отсюда неутомимое любострастие — но, согласитесь, во время извержения заниматься любовью достойней, чем спасать имущество. Отсюда же полное пренебрежение друг другом в обычные времена, вплоть до массовых фанатских побоищ, но неизменная готовность к взаимопомощи и самопожертвованию в действительно критический момент. Наконец, жителям вулканических подножий многое достается на халяву — почвы, термальные источники, берег кишащего рыбой Неаполитанского залива со всеми его красотами, — но за эту халяву они платят свою цену; хочешь безопасности — живи на равнине.
Вот почему русские туристы в Помпеях так часто напиваются, благо к их услугам прославленный местный ликер лимончелло.
И еще одно, раз уж речь зашла об августовских катастрофах. Помпеи погибли в самом начале правления божественного Тита, того самого веспасиановского сынка, который не согласился с отцовским тезисом «деньги не пахнут». Тит был последним всенародно любимым цезарем, если верить Светонию. Он щедро помог всем, кто лишился крова после извержения: спасшихся было много, и все нуждались в помощи. Он заставил раскошелиться прочих, и Рим в едином порыве выручал жертв стихийного бедствия. Конечно, можно было бы использовать это бедствие как повод для политической борьбы, кричать «Мы предупреждали!», доказывать, что Помпеи давно было пора перенести в другое место, но цезарь и его окружение, погрязшее в коррупции, не подумало о людях… Можно было бы превратить гибель Помпей в грандиозное пиаровское побоище, сводя заодно счеты с мертвым Августом: не надо было переименовывать месяц в честь этого жестокого и лицемерного покровителя искусств. А то теперь одни катастрофы… Много чего можно было бы наговорить и сделать, вплоть до упреков в недостаточно оперативной работе спасателей. А божественный Тит ради римской стабильности мог бы сказать, что в Помпеях ничего не произошло, все штатно, проводились, например, испытания нового оружия, или боги устроили фейерверк в честь его воцарения, или иудеи, вечные наши враги, заслали туда своих агентов и устроили извержение… А еще проще было сказать, что помпеяне сами виноваты — вот боги и прогневались, а римская власть ни при чем, у богов своя вертикаль… Мог, очень мог божественный Тит сказать все это, но не сказал, потому что был божественный. И Рим не стал выяснять, кто в нем левый, кто правый и кто виноват в бедствии, а попытался помочь тем, кому еще можно было помочь.
Поэтому он и простоял еще четыреста лет. А за державы, в которых каждое новое бедствие вызывает только новые потоки вранья, череду расколов и залпы взаимных обвинений, я не дал бы и сестерция.
24 августа. День рождения мыльной оперы (1938)
Луковая опера
24 августа 1938 года родился термин «мыльная опера». Главный редактор журнала «Christian Century» Чарльз Клейтон Моррисон (1874–1966) в редакционной статье обозвал дневные радиомелодрамы «мыльными операми», поскольку «заплакать над этой ерундой можно только с помощью мыла». То есть, по-нашему говоря, это луковая опера — потому что российский народ чаще плачет от лука, чем от мыла. Такова по крайней мере наша идиоматика.
Объяснений этому ярлыку давали множество: по одной версии, главными спонсорами большинства сериалов в тридцатые годы — да и потом — выступали неразлучные Procter & Gamble, до которых в 1931 году дошло, что лучший способ рекламы — это пятнадцатиминутные юмористические радиошоу из жизни домохозяек. Они там обсуждают свою, допустим, личную жизнь, а в перерывах интересуются: ты все еще кипятишь? А чем тыплиту отмываешь? Хорошо, а мальчика ты моешь каким шампунем? Потому что я, знаешь, мою таким-то, и он жалуется, что режет глазки. Да? А я таким-то, и у нас не режет… Практика показала, что публика слушает эти диалоги с наслаждением, потому что чувствует себя значительно умней героинь и от этого тащится. По другой версии, мыльные сериалы назывались так потому, что домохозяйки во время их слушания все время что-нибудь стирали. Как видим, все это не выдерживает критики. Они мыльные потому, что замыливают глаза.
Но термин Моррисона прижился, поскольку в самом словосочетании «мыльная опера» передается суть сериального продукта. Пастернак, говоря о скрябинской «Поэме экстаза», замечал, что название этого революционного сочинения «отдает тугой мыльной оберткой» — и в самом деле «Поэма» и «Экстаз» были бы идеальными названиями для мыла, а не для сложного симфонического ор. 54. Мыльный — значит пафосный, раздутый, как пузырь, обильный, как пена, и совершенно пустой внутри. Мыло превосходно пахнет, если оно, конечно, не хозяйственное (хотя некоторым нравится и его крепкий дух); однако съесть его нельзя, и детскую обиду по этому поводу помнит любой из нас. Все мы знаем, что мыло выглядит аппетитно. Теперь в его изготовлении дошли до фантастических высот — оно бывает прозрачным, многоцветным, в виде пирожного или фрукта, и только что не в виде колбасы; но это, к сожалению, не прибавляет ему съедобности. Точно так же и мелодрама, в особенности телевизионная: выглядит она как настоящая, но питательности там ноль. Неустранимый мыльный вкус присутствует во всем — в слезах, разборках и даже целомудренных любовных сценах; наконец, она лезет в ваш дом и ваше сознание без мыла — и эта ассоциация тоже присутствует на периферии сознания.
Теперь о том, почему опера: в мыльных сериалах и операх речь идет об одном и том же. Роковая любовь, смертельная болезнь, родовая тайна — все это неизменные двигатели оперных сюжетов, и в Европе XIX века за оперой следили так же пристально (и массово), как в наши дни — за производством сериалов. В сущности, любой сериал и есть бесконечно раздутая музыкальная драма. «Дама с камелиями», «Кармен», «Аида» — что, плохие сериалы бы получились? Каждая серий на сто, и еще останется. Кира Муратова, страстно любящая оперу, объясняла как-то повторы диалогов в своих фильмах: это же как музыка, оратория. В опере как поют? «Светит луна, светит луна…» — «А также птички, а также птички…» В мыльной опере, продолжу я, повтор диалогов вообще вещь необходимая, потому что иначе ее элементарно нечем заполнить. Поди растяни сюжет на полгода! Я как-то задался целью подсчитать, сколько раз в прославленной теленовелле «Богатые тоже плачут» повторялся нехитрый, но фундаментальный диалог: «Нам надо поговорить, Марианна!» — «Нам не о чем говорить, Луис Альберто!» Сбился на тридцатом, что ли, разе и бросил это безнадежное дело, тем более что в конце концов они поговорили.
