Уильям Моррис - Искусство и жизнь
Нет, нет, этому не бывать. Поверьте, если бы было возможно, чтобы человечество долго жило при условиях, когда один класс обладает высшей утонченностью, а другой прозябает в совершенном варварстве, то искусство встало бы преградой и не позволило бы существовать такому чудовищному обществу. Такой утонченности пришлось бы обходиться без поддержки искусства. Искусство может умереть, но невозможно, чтобы оно стало рабом богатых и символом бесконечного рабства бедняков. Если миру суждено вследствие гибели искусства погрязнуть в варварстве, то удел одичания вместе с бедными постигнет и богатых.
И сейчас, я знаю, существуют незлобивые люди, как существовали они во все века, и эти люди составили себе такое мнение об искусстве, будто оно развивается бок о бок с роскошью, — мало того, будто оно совершенно равнозначно роскоши. Но мысль эта неверна в самом корне и в высшей степени вредна для искусства, и это я мог бы доказать вам на многих примерах, будь у меня время; из-за недостатка его я ограничусь одним только примером, которого, надеюсь, окажется достаточно.
Мы живем в богатейшем городе богатейшей страны в богатейший период истории. Никакая роскошь былых времен не может сравниться с нашей роскошью, и все-таки, если вы сбросите с ваших глаз привычные шоры, то должны будете признать, что нет ни одного преступления против искусства, ни одного проявления безобразия или вульгарности, в которых нельзя было бы с полным основанием и в равной мере обвинить и теперешние трущобы Бетнал-Грина и нынешние дворцы Уест-Энда. Но, далее, если вы внимательнее и серьезнее продумаете суть дела, то не станете об этом сожалеть и, проходя мимо одного из упомянутых дворцов, не без радости скажете: «Так это все, что деньги и роскошь в силах сделать ради утонченности!»
И если в последнее время в отношении будущего искусств наметились перемены к лучшему, если делались упорные попытки сбросить оковы мертвой и бессильной традиции и понять мысли и стремления тех, для кого эти традиции были некогда живой, властной и плодотворной силой, если всюду обнаруживается дух сопротивления лавине убогого безобразия, порожденного современной цивилизацией, сделавшей убогим свой облик, — одним словом, если у кого-нибудь из нас есть мужество возмутиться тем, что искусство погибает, и в то же время надеяться на его возрождение, то это оттого, что другие выказали недовольство и стали надеяться на успех в отношении других дел, помимо искусств. Я искреннейшим образом убежден, что неуклонное развитие тех, кого в силу их материального, политического и социального положения языковая нелепость вынуждает именовать «низшими классами», было истинной поддержкой для нас во всем, что мы делали или же на что надеялись, хотя и те, кто помогал, и те, которым помогали, очень мало сознавали это.
И, полный веры в это, веры в благодатный прогресс цивилизации, я отваживаюсь выступать перед вами с призывом постичь подлинный смысл искусств, которые, несомненно выражая преклонение перед природой, украшают ее, как украшают и жизнь человека на земле.
И, полный веры, я надеюсь побудить вас — не скажу согласиться со всем, к чему я вас призываю, — но по крайней мере подумать об этом предмете, достойном наших раздумий о нем. И если вы согласитесь со мной, то, значит, я завоюю ваши симпатии. Возможно, многое из того, что кажется мне красивым, вы сочтете не стоящим внимания, более того, какие-то вещи, представляющиеся мне пошлыми и безобразными, не будут досаждать вашему глазу и раздражать ваш ум, но в одном, я знаю, ни один из вас не захочет признать себя виновным — в слепоте к естественной красоте земли, той красоте, единственно возможный страж которой — искусство.
Ни один из вас не может не знать, какой ущерб этой сокровищнице человечества нанесен пренебрежением к искусствам. Земля была прекрасна еще до того, как на ней появился человек. На протяжении многих веков ее красота росла вместе с ростом мощи и численности людей. А сейчас красота земли день ото дня утрачивается и безобразие быстрее возрастает именно там, где цивилизация достигает наибольшей мощи. Это совершенно бесспорно, и никто не может это отрицать. Но готовы ли вы смириться с тем, что так будет и впредь?
Наверно, не всех присутствующих лично коснулись эти обезобразившие землю перемены. Но большинство из вас отлично меня поймет, если я попрошу вас припомнить те чувства боли и страха, которые мы испытываем, когда вновь посещаем какую-нибудь сельскую местность, в прошлом особенно милую нашему сердцу. После утомительного труда к нам возвращались там свежие силы, после тревог мы находили там утешение, но теперь, стоит только свернуть с дороги или перевалить через холм, как нам бросятся в глаза прежде всего крытая голубым шифером кровля, а затем испещренная пятнами и покрытая грязной краской штукатурка, плохо построенные стены или скверная кирпичная кладка новых строений. Когда же вы подходите ближе и видите высохшие и претенциозные садики, ужасные железные заборы, убожество невзрачных пристроек на фоне свежих лугов и бесчисленных оград нашей старинной спокойной деревушки, не падает ли в нашей груди сердце, не охватывает ли нас тяжелое и отнюдь не такое уже эгоистическое чувство, не приходит ли нам в голову мысль, как мало было нужно беспечности, чтобы разрушить мир наслаждения и восторга, который теперь уже, что бы ни случилось, никогда не восстановить?
Что же, а можем ли мы ощутить в сердце ту тяжесть и боль, которые должен в один из будущих дней испытать весь мир, обнаружив полный крах своих надежд, которыми мы сегодня пренебрегаем? Ибо не этого ждала цивилизация. Новый дом, выстроенный в старой деревушке, — какая в этом беда? Разве это потеря, а не достижение, не символ роста и процветания, которое должно было бы наполнить ваших друзей восторгом? Новая семья, прибывшая сюда в цветущем здоровье, в надежде разделить скромные радости и труды любимого нами места! Это должно было бы вызывать в вас не скорбь, а живую радость!
Да, некогда так было. Новый дом, действительно, занимал небольшой клочок благоуханного зеленого луга, несколько ярдов тесного огороженного пастбища, но новая гармония и красота воцарялись на месте прежних. Естественные цветы полей лишь уступали место цветам, созданным руками и разумом человека. Дуб, окруженный оградой, расцветал новой красотой как дерево, поднявшееся над крышей дома, как дерево, ветви которого заглядывают в окна и двери. Новый дом казался юным и свежим рядом с давно построенными домами и старинкой церковью — старинной даже в те дни. И все же и он мог стать в будущем частью истории, и его милые стены светло-кремового цвета были поистине одним из бесчисленных звеньев той длинной цепи, начало которой нам неведомо, но именно в этой могучей цепи отдельными звеньями являются при всех их чудесах и блеске и многоколонный дворец Афины Паллады, и величественный купол св. Софии.
Таким, я полагаю, может быть новый дом, таким он был. И дом, о котором я думаю, — вовсе не идеал. Это отнюдь не редкостное чудо искусства, не немногое из даров, преподносимых лучшим временам и странам, это и не дворец, и даже не помещичий дом, а в лучшем случае усадьба иомена или даже хижина его пастуха. Дома эти стоят и по сей день во многих частях Англии — таких десятки. Один из таких домов, совсем небольшой, возникает перед моими глазами сейчас, когда я это говорю. Он стоит у самой дороги, на западном склоне Котсуолда. Вершины громадных деревьев вблизи от дома смотрят на далекие горы, расположенные на границе Уэльса, а в лежащем между ними пространстве — громадное царство холмов и волнующихся лесов, лугов и равнин, где расположены многие знаменитые поля сражений, на которых бились когда-то наши отважные предки. В правой стороне колышется темно-синее облако дыма, идущее от Вустера, но дым Ившема, хотя и расположенного неподалеку, не виден глазу, настолько он мал. Еще дальше длинная полоса едва различимого тумана обнаруживает место, где Эйвон направляет свои воды к Северну, далее — гора Бредон закрывает собой и Эйвон и дым Тьюксбери. И еще ниже по обеим сторонам Бродвея расположились серые домики этой деревни, заканчивающейся живописным домом XIV века. А наверху змеей вьется дорога вплоть до крутых гор, с гребня которых виден расстилающийся к западу ландшафт, который я только что описал, а на востоке с него можно увидеть Оксфордшир{1} и там же воды, впадающие в Темзу. Кругом красивые своими очертаниями склоны, на которых играет солнце, покрытые ковром цветов и сочных трав, с возвышающимися здесь и там стройными, прекрасными деревьями. Прекрасный сельский край, не лишенный достоинства и романтики, но в высшей степени знакомый нам.
И вот там стоит небольшой дом, который некогда был новым, — домик обыкновенного труженика, построенный из известняка Котсуолда. Стены и крыша его приобрели уже приятный и радующий глаз сероватый цвет, хотя в прежние дни он был покрыт светло-кремовой краской. Ни одна линия этого дома ничуть не повредила красоте Котсуолда. Все в нем прочно и надежно. Он с умом задуман и имеет отличные пропорции, на арке входа видна четкая и изящная резьба. В каждой детали дома чувствуется забота. Он по-настоящему красив, этот дом. Он — произведение искусства и самой природы, никак не меньше. Нет человека, который бы мог, принимая в расчет расположение и назначение дома, построить нечто лучшее.
