Лев Вагнер - Айвазовский
Иногда, влекомая какой-то непонятной силой, приходила к дому художника и слышала оттуда дивную музыку… Но вот в ее судьбе случилось невероятное: она вошла в этот сказочный дом хозяйкой. До сих пор Анна Никитична не может привыкнуть к этому. И если иногда позволяет себе вступать в пререкания с Иваном Константиновичем, то только в тех случаях, когда он небрежен к своему здоровью…
Так шли годы, она все время была рядом с мужем — и здесь, дома, и во время его странствий по России, и за границей. И сама она стремилась быть воплощением красоты, ибо это радовало глаза и сердце Ивана Константиновича. Но вот горе вошло в их дом. Это случилось недавно. В то утро Иван Константинович был радостнее обычного. Он не сразу сел к столу, а прошелся по столовой и, довольно потирая руки, сказал:
— А я уже успел славно поработать!
После завтрака он повел ее, Жанну и внуков в мастерскую показать им новую картину. Днем он решил не работать, и они все вместе отправились на морскую прогулку. Жанна пела любимые арии Верди, а Иван Константинович размечтался, говорил об Италии, обещал повезти их туда… После обеда всей семьей сидели на балконе, продолжая мечтать о будущем путешествии. А потом Иван Константинович потянулся к газетам, которые доставили еще утром. Он продолжал говорить, небрежно листая газетные листы. Вдруг его глаза словно остекленели, в них появилось выражение ужаса, и он потерял сознание… К счастью, все обошлось, и через три дня Иван Константинович поднялся с постели. С тех пор все изменилось в доме, и сами они изменились: Иван Константинович сразу постарел и сгорбился, и она постарела. Умолкли смех и веселье, даже внуки оставили свои шалости и притаились по углам…
Теперь каждое утро Иван Константинович с нетерпением ждал газет и писем, которые сообщали о резне армян в Турции, о кровавом избиении армян в Трапезунде, о том, что погромщики нагрузили пароходы мирными жителями, вывезли в Мраморное море и там безжалостно топили их… Те, кому удавалось, бросали имущество, дома и бежали из Турции на Кавказ, в Россию. Каждый день приходили письма и телеграммы с просьбами о помощи беженцам, и всякий раз Иван Константинович отправлял деньги, писал, чтобы беженцев направляли в Крым. Но вот стали приходить письма от армян, в которых они призывали его своею кистью пригвоздить кровавых убийц к позорному столбу. Пришло письмо и из Эчмиадзииа от католикоса.
Анна Никитична видела, как эти мольбы заставляли еще больше страдать Ивана Константиновича. Она-то знала, как мечтает он исполнить волю соплеменников своих. Ведь это и его собственное желание. Но уже сколько времени Иван Константинович не может взяться за кисть и все бродит по дому с окаменевшим лицом, а в глазах его мука и гнев. Она-то знает, скольких усилий стоило ему написать ответ католикосу. Перед тем как отправить письмо, он позвал ее, глухим, прерывающимся голосом прочитал его.
И вот Анна Никитична стоит в этот ранний час на пороге у открытой двери и повторяет про себя строки этого письма: «Ваше Святейшество, Вы делаете мне весьма лестное и проникнутое глубоким чувством предложение написать яркими красками картину армянской резни, кровавые поля и горы и скорбящего армянского Хайрика[18] на развалинах. Если Господь пожелает даровать мне еще жизнь, придет тот день, когда исполню это волнующее сердце предложение. Да, святейший владыка, глубоким горем опечалено сердце мое этой неслыханной, невиданной резней несчастных армян».
Анна Никитична стоит на пороге своего дома в такой ранний час уже не первый день. Она сама теперь получает корреспонденцию и письма с просьбами, а то и с требованиями к Ивану Константиновичу — написать картины, клеймящие турецкие зверства, и не передает ему. Эти письма, пока он не может работать, заставляют его еще сильнее страдать…
В Феодосии тогда повелось: с самого утра армяне направлялись к дому Айвазовского узнать о последних событиях в Турции. Однажды утром, когда толпа, как обычно, собралась у дома художника и ждала появления его со свежими газетами в руках, открылась парадная дверь и показался Иван Константинович. Но на этот раз в руках у него были не газеты, а ящичек, обтянутый красным бархатом.
— Пойдемте, люди добрые, со мною, — обратился Айвазовский к притихшей толпе, — и вы будете свидетелями, и детям и внукам своим сможете передать, что я избавился от позора…
Айвазовский открыл ящичек: в нем находились бриллиантовые знаки ордена Османиэ, которым много лет назад султан Абдул-Азис наградил его за картины, украсившие султанский дворец в Стамбуле.
Айвазовский извлек бриллиантовую звезду и ленту, показал их народу:
— Все это время вдобавок к страданиям, выпавшим на долю армян и на мою, что-то еще давило на меня, мучило и не давало свободно работать. Сегодня ночью я проснулся и вспомнил вдруг про мерзкие султанские дары и понял, что это они отравляют воздух в моем доме… Мне необходимо от них освободиться, тогда воздух в в доме очистится и я смогу снова работать… Пусть же они отправятся обратно к султану или исчезнут на дне моря…
Гул одобрения пробежал по толпе.
А через несколько минут Айвазовский и народ направились к морю. Рыбаки вскочили в свои лодки, и каждый просил Ивана Константиновича сесть к нему. Айвазовский выбрал лодку старого Назарета. На некотором расстоянии за ней устремилась целая флотилия. Когда вышли в открытое море, Айвазовский бросил далеко от себя бархатную коробочку, орденскую ленту и самый орден. В последний раз ослепительно сверкнули на солнце бриллианты и канули в бездну. После этого Айвазовский нагнулся и стал тщательно мыть руки морской водой, как будто хотел смыть с них противную липкую грязь.
На другое утро старый художник в обычный час вошел в мастерскую. На этот раз он вошел сюда не с намерением живописать величественную красоту моря, а с непреклонным решением заклеймить убийц. Он собрал все свои силы и твердой рукой стал писать картину «Избиение армян в Трапезунде…».
Большое сердце
Весь дом погрузился в послеобеденный сон. Этого часа еле дождались Котик и Никс. Сегодня они решили в первый раз исследовать еще одно таинственное место в доме деда — чердак. Вчера, съезжая по перилам верхнего марша лестницы, они увидели, что в стене под самым потолком торчит гвоздь и на нем висит ключ. «Это ключ от чердака», — сразу догадался Никс.
И вот они дождались, когда в доме настала тишина, и выскользнули из своей комнаты. Никс отпирал замок дрожащими руками, а Котик в это время замирал от страха и нетерпения. Осторожно сняв щеколду, мальчики приоткрыли дверь и проникли в полутемное помещение. Всюду по углам — холсты, рулоны, рамы, старая мебель, а посредине, куда падает свет из слухового окна, разостлан старый ковер, на котором стоит ломберный столик с придвинутым к нему низким креслом.
— Совсем крепкое, как новое, — проверяет Никс, садясь в кресло, — и стол прочный, не шатается…
— Здесь кто-то бывает, — шепчет Котик, — может, разбойник Алим… Он приходит сюда тайком и за столом считает награбленные деньги… А потом прячет тут свои сокровища…
— Давай искать!.. — задыхается от волнения Никс.
Мальчики отодвигают старые плетеные стулья, поломанное кресло-качалку и вдруг видят — у стены стоит сундук с яркой крышкой, без замка. С минуту братья глядят друг на друга не шевелясь.
— Тут сокровища Алима! Попробуем приподнять крышку, Никс!..
Но, как ни тужатся Никс и Котик, открыть сундук им не удается.
— Как же так? Замка нет, а невозможно открыть. Давай осмотрим его со всех сторон, — предлагает Котик.
— Вот сбоку замочная скважина… Это сундук с внутренним замком… Но где же ключ?..
Мальчики обшаривают все кругом, но ключа не находят. Они садятся на сундук и думают. Первый заговорил Котик:
— Он обязательно придет сюда.
— Кто?
— Алим.
— Ну и что?
— А давай будем сюда приходить каждый день. Спрячемся и выследим его.
Мальчики наваливают на сундук старую мебель, все приобретает прежний вид. В углу, где свалены рамы и холсты, они устраивают себе укрытие.
— Ох, какие мы пыльные, — говорит Котик, — что мы скажем, когда нас спросят, где мы выпачкались?
— А давай, когда уйдем отсюда, залезем на крышу сарая…
Так у младших внуков Айвазовского появилась тайна. Каждый день они забирались на чердак в свое укрытие и ждали. Через неделю Никс заявил:
— Никто сюда не придет. Давай лучше спросим маму или дедушку, что это за сундук.
— Нет, нет! — возразил Котик. — Нельзя спрашивать. Нас накажут и больше не пустят сюда. Ты мне верь, он обязательно придет…
Котик оказался прав. Однажды, сидя в укрытии, они услышали, как кто-то вошел на чердак…
Мальчики сразу приникли к глазкам, вырезанным ими в холстах. На чердаке находился человек с длинными седыми волосами. Он сидел спиной к ним в кресле и отдыхал. Наконец, человек поднялся и направился к углу, где стоял сундук. Щелкнул замок, старик нагнулся над открытым сундуком, долго рылся в нем. Потом выпрямился. В руках у него были книги большого формата в красивых переплетах. Он положил их на стол, сел в кресло и стал листать книгу за книгой. Мальчикам теперь было хорошо видно его морщинистое лицо с длинной седой бородой, руки и красочные иллюстрации в книгах. Пальцы его при прикосновении к страницам дрожали. Несколько раз старик начинал читать вслух. Мальчики поняли, что он читает стихи, но на незнакомом им языке, только некоторые слова отдаленно напоминали русские. Старик пробыл на чердаке долго. У Никса и Котика от неудобного положения затекли руки и ноги, но они не смели повернуться. Но вот старик встал, запер книги в сундук, привел все в прежний вид, постоял в задумчивости несколько минут и тихо вышел… Когда его шаги затихли, мальчики, не обменявшись ни единым словом, помчались вниз в комнату матери. Они были так взволнованы, что не сразу заметили, что у матери сидит Анна Никитична.
