Импрессионисты. Загадка тени - Александр Иванович Таиров
Сезанн подолгу писал свои картины и многие из них даже не заканчивал. Например, начал портрет Амбруаза Воллара, писал его сто (!) сеансов и не закончил. Какие он задачи ставил перед собой? Неизвестно. Поэтому и вы задумайтесь, вглядитесь в себя – и увидите, что там находятся ответы на все ваши вопросы. Вы же просто не находили причинно-следственных связей. Эпизод с камнем вас убедил? Казалось бы, какое отношение он имеет к нашему разговору? Помимо физического закона и веса камня, важно, как мы двигаемся при броске, а может, мы вообще не умеем метать, что говорит о том, что мы никогда физически не занимались ничем и родители нас вообще ничему не обучили, значит, мы папенькин или маменькин сынок и т. д. То есть только по одному физическому движению можно сделать вывод: был ли у мальчика отец или нет, а если и был, то он не занимался сыном, не было времени. Видите, как интересно можно по одному незначительному эпизоду выстроить целую судьбу. А картина еще глубже. Сезанн писал ее не один день, он о ней думал, страдал, ночи не спал. Поэтому любой акт, любое овеществленное что-то – оно для видящего глаза.
Мы можем быть очень проницательными, только ленимся. Не хотим тренировать наблюдательность. Когда мы изучаем живопись, исследуем картины, то должны опираться на следующие вопросы. Достаточно ли мы подготовлены для того, чтобы воспринимать искусство? Достаточен ли наш культурный базис? И тогда сам собой находится ответ на вопрос «что мы сделали для того, чтобы обладать готовностью понимать сюжет и считывать смыслы и знаки, заложенные в произведении искусства»? Потому что когда многие говорят – «а я живопись не понимаю и не хочу», то ставят барьер между собой и произведением искусства. Потому что живопись – это отражение специфических, порой неявных свойств мира, которое позволяет получать концентрированное представление о нем.
Кстати, вы знаете о том, что художник цветность мира видит во много крат выше, чем глаз обывателя? Он наблюдает тончайшие нюансы малейших событий, пропорций, линий, которые не замечает нетренированный глаз. Но мы говорим не о тренированности, а о невозможности это понимать в силу культурных предпосылок. Может, мы выросли в деревне, где не видели ничего более сложного, чем подсолнух? Хотя потрясающе желтый с оранжевым подсолнух всегда хорошо контрастирует с голубизной неба. Мы все по-разному ощущаем окружающий мир в зависимости от нашего внутреннего состояния и готовности его воспринимать. И тогда картина с Арлекино и Пьеро становится совершенно иной в нашем понимании. Всякий раз нужно обращать внимание на то, что на самом деле явленно в творчестве художника.
Сезанн дал всем отмашку – «можно!»
Теперь исследуем колоритный «Натюрморт с яблоками». Видим, как художник небрежно бросил тряпку. Обычно натюрморты выстраиваются тщательно: аккуратно вешают драпировку, укладывают замысловато складки, в общем, довольно долго бьются над тем, чтобы все выглядело красиво. А тут возникает впечатление, что мастер довольно свободно бросил материал и с легкостью это все изобразил. Кстати, в одном натюрморте или пейзаже мастер показывает предметы и объекты одновременно с разных точек зрения. Обратите внимание, тарелку и кувшин он видит сверху, а остальное» – в иной плоскости. И все это умело сочетает. Можно понять, что когда мы пишем учебный натюрморт, то важно показать так, как он выглядит на самом деле. Но когда человек уже вырастает до следующей ступени мастерства, то начинает создавать собственные миры. Имеет право. Когда зрители смотрели картины Шагала, то их удивляли летающие фигуры с вытянутой шеей. Подобные изображения поражают наше воображение, потому что мы не привычны к такой подаче образа человека. Это сейчас нам известно, что люди так могут парить в космической невесомости или в аэротрубе. Но когда человек только в своем воображении подбрасывает людей в небо и заставляет их парить в воздухе, изображая затем это на картине, подобно тому как это происходит в наших сновидениях?
П. Сезанн. Натюрморт с яблоками. 1890. Государственный Эрмитаж. Санкт-Петербург
Во сне ваше сознание освобождается от оков, от постулатов вроде «так можно», «так нельзя», «так бывает», «так не бывает». И вместе с тем частенько видим невероятные картины и ужасы, от которых порой просыпаемся в поту от страха. И, вообще, встаем и думаем: «Неужели такое может быть в жизни?» Поэтому когда это становится прерогативой творчества, то мы должны понять, что никакого табу здесь нет. Другое дело, когда мы выходим за рамки этики. Но и тут мы часто становимся свидетелями неких конфликтных моментов, которые выступают против общественной морали, вкуса. Есть, конечно, деликатные противоречия у художника с властью, с обществом, с какими-то культурно-этическими императивами. В этом пока еще до конца сложно разобраться. Понимаем, что творец, с одной стороны, как бы свободен, но с другой, как говорил Владимир Ленин, «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Поэтому если мы работаем в стол, то можем писать все, что угодно. Но когда выставляем свое творение на суд публики, то оно, хотим того или нет, должно хотя бы в каких-то приблизительных формах содержать знаки и смыслы, доступные пониманию.
Возвращаясь к Салону, необходимо признать, что академики, считавшиеся заскорузлыми ретроградами, в известной степени могли быть правы, защищая позиции и устои, на которых зиждилось изобразительное искусство. Они выступали в качестве охранителей традиций. И это понятно, потому что без традиций не может быть преемственности в развитии искусства. В сложившейся ситуации художники и стремились к участию в выставках в Салоне, поскольку получить признание могли только через эту официальную структуру.
Сезанн пишет натюрморт с яблоками свободно, непринужденно. Тут нет конкретного пространства как такового. Все смешано. Он все соединяет в своем воображении и подает эту колоритную «смесь» зрителю. Посмотрите, как работает свет, как работает белый, который является своеобразным
