Шаманы северных народов России - Ольга Борисовна Христофорова
Таинственное из жизни ненцев (фрагмент)
Я не раз слыхал от самих самоедов, <…> что святитель Николай является им на помощь в минуты опасности. <…> Еще прошлым летом, в августе 1893 года, я записал на полуострове Ямал следующий рассказ. Мне передал его самоедин (из рода) Яптик. Заблудился он однажды поздней осенью на берегу Карского моря в (плохую) погоду. Ветер был настолько сильный, что его не раз сбрасывало с санок, олени выбились из сил, он потерял берег и, не помня себя, как-то очутился на льдах, прижатых к берегу. Бросаясь из стороны в сторону, он никак не мог попасть на берег, кругом его, казалось, шумит одно море, и он уже не раз чуть-чуть не сваливался на бушующие волны вместе со своими санками. Догадавшись, что его оторвало от берега и несет в море, он потерял присутствие духа и, отдавшись судьбе, стал плакать и молиться. Как вдруг он видит перед собой недалеко высокого седого старика в белой, как снег, одежде. Он догадался, кто перед ним, и пал на колени. «Мне так страшно тогда сделалось, что я не смел на него поднять глаза, — говорил мне Яптик. — Как во сне помню, что он повел меня. Я шел за ним следом, боясь его потерять из виду, с оленями. Затем он вывел меня на берег и скрылся. Я поклонился ему вслед в землю, и когда целовал снег, то увидал свежий след санок и по ним выбрался после в чум одного самоеда. Как вот теперь вижу его: высокий, седой, борода длинная, весь в чем-то белом, как снег. <…> Той же порой я поехал в Обдорск (ныне Салехард), поставил ему рублевую свечу и трех оленей привязал к его церкви», — заключил Яптик. «Что же, — спрашиваю я, — ты узнал его на иконе, походит?» «Как же, — говорит он, — как только взглянул на нее, так его и узнал, даже руки задрожали; едва поставил свечу…»[142]
Такая любовь коренных северных народов к святому Николаю Чудотворцу была во многом вызвана его популярностью у русских поморов, жителей европейского Русского Севера, с которыми давно контактировали ненцы, а также у казаков и промышленников, осваивавших Сибирь. Все они обращались к святому как к покровителю моряков и путешественников и освящали в его честь храмы и приделы в них. В каждой северной церкви был образ Николая Чудотворца, и после чудесного спасения на море, в тундре или тайге именно его лик узнавали коренные сибиряки на иконах.
Образ Николая Чудотворца проник не только в рассказы о чудесном спасении, но и в шаманский фольклор. Эвенкийский шаман Спиридон, камлая, на первом слое неба встретил «русского бога Николу». Наяву «в этот момент Спиридон неожиданно начал креститься, прерывая это странное (для шаманского ритуала) занятие песней, в которой он просит Николу сообщить ему (нужные сведения)». «Русский бог» оказался неосведомленным и предложил шаману направить его духов-помощников на следующий слой неба, поближе к верховному богу Хаваки[143]. Одним из главных духов-помощников нганасанского шамана Тубяку Нгамтусуо был «русский бог» Микулуска Баса Диндуа — Микулушка Железный Конь, уже практически неузнаваемый образ византийского архиепископа из Мир Ликийских, что в нынешней Турции.
Надо сказать, что на сибирских шаманов оказало влияние не только христианство, но и другие мировые религии. Христианство в форме православия (а в XX веке и протестантства) было более представлено на севере Сибири и Дальнего Востока, тогда как в Южной Сибири, а также в соседней Монголии было сильно влияние буддизма в форме ламаизма, его тибетской версии. На Алтае и в Хакасии в начале XX века возникло даже особое религиозное движение — бурханизм, в котором сочетались элементы алтайского шаманизма, ламаизма и христианства. А в Казахстане и Кыргызстане шаманские верования и практики вытеснил ислам, правда, некоторые их элементы все еще можно разглядеть в так называемом народном исламе.
Вернемся к теме освоения Сибири. Как к шаманам и их обрядам относилась в России светская власть, местная и центральная? Вот тут есть очень любопытный момент. По идее, местная администрация и верховная власть должны были быть единодушны с властью церковной: сибирских инородцев нужно приводить в истинную веру, а все языческие практики следует прекращать. Формально так и было, однако на деле мы видим иную картину: служилые люди и чиновники, как и простолюдины, верили в шаманскую силу и не прочь были обратиться к ней за помощью. Известный идеолог старообрядчества протопоп Аввакум во время сибирской ссылки 1653–1664 годов наблюдал случай, когда енисейский воевода А. Ф. Пашков «заставил иноземца шаманить, сиречь гадать: удастлися им и с победою ли будут домой?» «Волхв же той мужик, близ моего зимовья, привел барана живова в вечер и учал над ним волховать, вертя его много, и голову прочь отвертел и прочь отбросил. И начал скакать, и плясать, и бесов призывать, и, много кричав, о землю ударился, и пена изо рта пошла. Беси давили ево, а он спрашивал их: “Удастся ли поход?” И беси сказали: “С победою великою и с богатством большим будете назад”. И воеводы ради, и все люди, радуяся, говорят: “Богаты приедем!”»[144] Правда, тот поход закончился неудачей. А в 1679 году якутский воевода А. А. Барнешлев, узнав, что якуты подали на него жалобу за творимые им беззакония, позвал шамана и устроил прямо в своем доме камлание, приказав «шаманить о смерти челобитчиков».
И более поздние документы доносят до нас сетования священнослужителей на то, что чиновники в Сибири как-то уж слишком интересуются шаманами и обращаются к ним не только за помощью, но и ради развлечения. Так, в 1841 году Якутское духовное правление писало «в инстанции», что здешнее гражданское начальство увеселяет себя шаманскими камланиями и даже платит за эти спектакли деньги, чем «пресекает и отнимает силы к искоренению сего у власти духовной».
Причины таких поступков светских властей и их конфликта с властями духовными — не только в скуке, любопытстве и легкомыслии чиновников, но и в том, что у церкви и местной администрации были разные задачи. Первая должна была обратить инородцев в христианство, а вторая — получить с них ясак, желательно вовремя и в нужном объеме. Две эти цели не всегда совпадали. Чиновникам было выгоднее не ссориться с туземцами и в некоторых случаях даже поддерживать их в конфликтах с церковью. Любопытно, что такой же диссонанс мог быть между местной и верховной властью. Так, в 1702–1703 годах состоялась поездка хоринских бурят в Санкт-Петербург к Петру I с жалобами на притеснения
