Т Чернышева - Природа фантастики
С точки зрения кибернетики, понятие информация вовсе не обязательно связано с ее осмыслением45. Информация - результат неоднородности, разнообразия мира, а значит постижение этой неоднородности невозможно вне сопоставления (термин, употребленный еще Потебней) объектов и явлений. В искусстве это выливается в сравнение на самых разных уровнях - от языковой метафоры до сложных символических и аллегорических образов, форм образного иносказания и художественной деформации (гротеска) Потебня вообще считал сравнение основой художественной образности46. В науке же сопоставление всегда поиски подобия, т. е. аналогии.
Теснейшими родственными связями соединены с аналогией и те методы науки, которые активно разрабатываются современной научной методологией моделирование (в том числе и мысленное моделирование) и экстраполяция. Ведь "отношение модели к моделируемому объекту есть... соотношение не тождества, а аналогии"47.
Одним словом, аналогия, в которой Г. В. Плеханов видит едва ли не главный инструмент древнего мифотворчества ("суждение по себе"), не только сохраняет свою силу и в наши дни, она оказывается почти вездесущей, без нее невозможно познание.
Правда, современные ученые, в отличие от древних мифотворцев, отчетливо видят и опасности аналогии. Они предупреждают, что с аналогией нужно обращаться осторожно48, они любят повторять, что аналогия не доказательство, а наука вправе верить только доказанному; они не забывают напомнить, что "вывод по аналогии лишь правдоподобен"49, но без аналогии они не могут ступить и шагу.
Парадокс заключается в том, что, как пишет Д. Пойа, "доказательные рассуждения", столь ценимые современной наукой, поскольку, лишь опираясь на них, мы имеем право говорить о точном знании, "не способны давать существенно новые знания об окружающем нас мире". "Все новое, что мы узнаем о мире, связано с правдоподобными рассуждениями... Результат творческой работы математика - доказательное рассуждение, доказательство; но доказательство открывается с помощью подобного доказательства, с помощью, догадки"50. Ведь именно "аналогия способна скачком выводить мысль на новые неизвестные рубежи"51.
Как видим, без аналогии, которая оборачивается то сравнением, то моделированием, то экстраполяцией, не обойтись ни в науке, ни в искусстве. А там, где есть место аналогии, всегда остается лазейка для мифотворчества.
История науки полна такого рода мифоподобными моделями действительности, "физическими мифами", когда непонятные явления, не получая о них достаточного количества информации, объясняли причинами, на деле не имеющими к этим явлениям никакого отношения, но зато понятными по прежнему опыту. Так, астроном В. Пикеринг, наблюдая некоторые изменения лунного ландшафта, объяснял их миграциями насекомых, а В. Гершель видел в солнечных пятнах разрывы в облаках. Общеизвестна история с открытием марсианских "каналов" - в них увидели нечто похожее на земные ирригационные сооружения.
Наука, зная об опасностях, которые таит в себе вывод по аналогии, старается оградить себя от мифотворчества. Она ищет границы, в которых умозаключения по аналогии могут быть корректны, и старается за эти границы не выходить. Существует теория подобия, четко разработаны критерии подобия. Непременными условиями использования аналогии как метода научного познания считаются точность, определенность и объективность ее.
Д. Пойа отказывает сравнению в праве называться аналогией52, т. е., разумеется, научной аналогией, хотя оно, как мы видели, находится с последней в кровном родстве. Сравнение субъективно, в основе его "не лежат поддающиеся субъективному анализу и измерению факты и отношения". Научная аналогия "должна основываться только на объективном сходстве, совершенно точно определенных отношениях, присущих различным объектам. Поэтому аналогия уместна в тех случаях, когда она является выясненной, т. е. когда условия сходства и различия ясно сформулированы и точно определены. Когда это сделать не удается, аналогия становится смутной"53.
Но вся беда в том, что вполне ясной и определенной аналогия может быть только на математическом уровне. В тех же науках, которые только начали приобщаться к "лику святых" и пользоваться математическими методами, определенность аналогии будет весьма относительной. Когда речь идет не о математическом расчете, а только о логической операции, всегда остается опасность необоснованности, смутности и даже субъективности аналогии. Особенно это касается тех областей знания, где наука еще не чувствует себя хозяйкой, где ощущается явный дефицит информации.
Он может возникать по разным причинам: информация может вообще не поступать, как в случае с внеземными цивилизациями, например, или эта информация имеется, но по каким-то причинам оказывается недоступной тем или иным слоям общества, неспециалистам. В том и в другом случае вступают в строй механизмы мифообразования - "суждение по себе", замена недостающей информации другой, уже освоенной сознанием. Ведь миф может возникать и как форма освоения какими-то слоями общества научных знаний. Процесс этот совершенно необходим, но тут происходит странное, на первый взгляд, явление - научное знание может превратиться в миф. Не случайно аналогия едва ли не основное оружие популяризаторов.
Одним словом, механизмы, создавшие миф, сохраняют свою силу и в наши дни, и потому остается возможность появления познавательных структур, подобных мифам.
Но если не для формирования, то для бытования мифа очень важно еще одно условие, необходима питательная почва, без которой миф умрет, не успев родиться. Этой почвой является вера. Древние мифы существовали в атмосфере весьма незначительных знаний и безграничной веры. А. Дорошевич считает, что "миф соответствует структуре сознания, принципиально нацеленного на всякую веру"54.
В человеческой истории с незапамятных времен" идет борьба веры и знания. В наши дни отношения человека с миром определяются, конечно, в. первую очередь знанием, а не верой. Но значит ли это, что знание вовсе отменяет, уничтожает веру? Оговоримся сразу, что мы имеем в виду не пережитки религиозного сознания, весьма еще сильные в современном обществе, особенно на Западе, а только нерелигиозные формы веры. Существует ли она и в каких областях человеческой деятельности проявляется?
Прежде всего речь, очевидно, должна идти о теоретическом гипотезировании, не подтвержденном пока экспериментально. Там вера, причем в познавательной, а не эстетической своей ипостаси, необходима для работы опережающего сознания.
Э. Парселл, рассуждая о возможностях межзвездной связи и полета с субсветовыми скоростями, пишет о широко известном сейчас эффекте теории относительности - если отправиться на расстояние двенадцати световых лет со скоростью 90% световой, то "релятивистские преобразования показывают, что мы вернемся через 28 лет, постарев только на 10 лет. В это я верю"55.
Ученый говорит не "знаю", а "верю", поскольку этот расчет не проверен экспериментально - никто еще не отправлялся в межзвездный полет с субсветовой скоростью, кроме, разве, героев научной фантастики. Однако на этой своей "вере" Э. Парселл основывает все дальнейшие выводы. Правда, при этом он старается все же, где это возможно, опереться на конкретные экспериментальные данные. Далее он пишет: "Лично я верю в специальную теорию относительности. Если бы она была ненадежной, то некоторые наши весьма дорогостоящие машины не смогли бы работать"56.
И Г. Бонди тоже пишет, что ученые "верят" в общую теорию относительности, поскольку "многое говорит в пользу ее правильности"57.
Известный астрофизик А. Мензел свою книгу "О "летающих тарелках" предваряет следующим заявлением: "...сначала мне бы хотелось указать на то, во что я, безусловно, не верю. Я не верю, что странные предметы, виденные мною или другими людьми, - это снаряды, посланцы или корабли с Венеры, Луны, Марса или из далекого космоса. Я не верю, что это снаряды или аппараты, засланные к нам из России или какой-нибудь другой страны. Я не верю, что взрыв атомной бомбы имеет какое-либо прямое отношение к летающим тарелкам"58. В последующем анализе фактов ученый исходит из этого тезиса, из этого неверия, даже если речь идет о явлениях, которые он, по его собственному признанию, объяснить не может.
А. Эйнштейн верил в то, что "основа мира согласуется с классическим идеалом физики", несмотря на открытия Бора и Борна, противоречившие этой вере59. Такая ситуация встречается довольно часто. В этом случае "вера, убеждение выступают в то же время как мнение"60, личное мнение ученого. Разумеется, ученый, в отличие от религиозного фанатика при любой степени убежденности не будет отрицать, запрещать и преследовать противоположное мнение, но в своей исследовательской деятельности он будет руководствоваться этой верой.
