Татьяна Маврина - Цвет ликующий

Другой художник Соколов из другой гимназии писал маслом. На уроках я акварель брала густо и все вместе, за что получала 4–3. Мне дома купили масляные краски. Я выдавливала из тюбиков прямо на картон всего много — отобрали и положили на высокий шкаф «вне досягаемости». Так и не вышел из меня художник.

17.8.87. Кончила читать Мериме — это одни восторги. Что значат все Наташи Ростовы и Настасьи Филипповны в сравнении с его испанками! Какой он сверхъестественной силы!

22.8.87. Из Музея А. С. Пушкина была искусствовед. Девица — пигалица вся в белом — огромные глаза. Агитировала за «Музей частных коллекций» — А вот когда будет, тогда и поговорим. У них сейчас Зильберштейн и Чуванов. Мне эта затея кажется абсурдной.

5.9.87. Дочитала статью «Демон Блока и Демон Врубеля» Примочкиной в «Вопросах литературы» № 4, 1986. Из «Возмездия» про отца:

…В нем почивает некий бог.Его опустошает Демон,Над коим Врубель изнемог…

Мария Григорьевна Ашукина рассказывала: когда была еще девочкой, слушала, как играл у них в доме отец Блока, слушала она, сидя под роялем потихоньку, и глядела на худые ботинки игрока и его грязные носки…

2.10.87. Ездила в Пушкинский музей смотреть помещение. Очень у них все добротно, аристократично — куда же мне деваться со своими котами?

Про Шагала — выставка большая, рисунки сверхартистичны. Живопись посмотреть не удалось. Электрический свет что ли — или Шагал живописец другого толка, чем я. Но на некоторых вещах есть дивные сочетания — зеленого, желтого и коричневого. Все сдобрено «постельной тематикой» — не в смысле эротическом, а в смысле снов наяву. «Полет» лучше из Русского музея чем из ГТГ. Эта вещь, непонятной у юного художника очень большой силы, что потом уже не встречается. Все мягко, слитно. Интересно, как он писал жену — перевертывая холст или воображая позу в воздухе? Она очень убедительная.

13.1.88. Открытие выставки, на котором я сидела в красном кресле. А ночью подытожила — дребедень, попмузыка такая осталась от 1000 вещей в 4 залах. Зрители, привыкшие к телевизору, хвалят это «множество». Даже Каменский. Интересно, что скажет Костин?

4.6.88. Переезд на дачу. Ножей нет, ем я мастихином и деревянной ложкой. В очередном номере «Огонька» статья Пистуновой. Отец бы сказал «сапоги всмятку» — так всего много, но в то же время это не похоже на другие писания, можно ее и похвалить за лихое вранье, что я и сделаю, как будет попрохладнее.

8.6.88. Такого анилиново-розового неба я никогда не видала, ярче сирени, освещенной электричеством. Я держу банку с водой на небе и не знаю, что сильнее — ярчайшее светлое небо или нежный цвет сирени в руке. Как все это написать?

9.12.88. Занимаюсь, и то с трудом, «реставрацией» живописи. Но все ушло вечером, когда играли «Орфея» Глюка с Козловским и Шумской — не по программе, а, видно, в связи с большими бедами в Ереване — землетрясение. Этим полны газеты и мозги, Горбачев даже уехал из Нью-Йорка с заседаний ООН, произнес все же свою речь. Закончила альбом «Журавли».

18.12.88. Закончила корректуру «Жеребенка», сделав несколько новых рисунков для пустых мест.

21.12.88. Вечером хорошо пели оперу Доницетти «Роберт Деверс» — я рисовала зимние пейзажи в альбом. Потом остаток времени заиграли Шостаковича, и я бросила рисовать — такой не певучий, нескладный, почему-то великий.

28.2.89. Крепко спала, и под утро не хотелось просыпаться — сон о красоте земли, покрытой невероятной растительностью — я собирала букеты неведомых цветов — на земле такого не растет.

19.3.89. «Сизиф был холостяком» — Кафка, из статьи Т. Ивановой. «Дневники» Кафки изд. «Известия» — достать!

7.7.89. Первый раз в этом году на даче прошла по бровке до конца. Потом пишу о журавлях. Хорошо проведенный день без тоски.

4.10.89. Первый снег.

2.11.89. В «Литературке» мне понравились стихи грузинского поэта Рауля Чилачава в переводе Льва Смирного. О лесе, о снеге, о доме, о смерти, о драме своей жизни. Немножко не по-нашему все, и это оказалось заманчиво.

17.11.89. Читаю старые записи. Утром на березе сидели, скорчившись, вороны и галки — что же, началась, видно, зима.

1.12.89. Межрегиональная группа. К ней относится и Ельцин. Они выпускают какую-то листовку, считается кем-то прогрессивной. А может, наоборот?

4.12.89. Читаю «Воспоминания о Горьком» Ходасевича. У Валентины Ходасевич мы с Н. В. были в гостях (из мастерской уже). Были Капица с женой. Он облезлый и скучный, одни лишь анекдоты, жена незаметная, ширококостная, но не толстая. Обстановка полухудожественная, т. е. где-то подрамник, а где-то коврик, салфеточка. Она пришла к нам в мастерскую познакомиться. Чем мы ее угощали, не помню, но ее стол был хорош: крупная картошка в мундире, горячая, и жареные фисташки с солью. Такой стиль? Откуда? От Горького? У нас же было на столе — из гастронома, не интересно, только тарелки «мейсен» и очень тесно — Тамара Вебер, Анимаиса и Захарова. Рисунок их сохранился где-то, а Ходасевич — нет.

8.12.89. Нелепый звонок. «Это квартира Кузьмина?» — «Да». — «Кто наследник?» — «Я, Маврина Т. А.», — говорю по-казенному. — «Это закупочная комиссия из МОСХа». — «Обратитесь к сыну его, вот телефон». — «Редкий случай» — «Я напишу, если понадобится, что передаю права наследства…» Какие бедные люди — художники, если с ними так обращаются! Принесли благую весть — купили! За сколько и что — я ничего не спросила.

18.12.89. Темно и тяжело. Догадалась включить приемник — и могу слушать газету про похороны Сахарова. Открыл панихиду Лихачев — голос сильный, слова хорошие. Потом зачем-то выступает Евтушенко, стихи на смерть Сахарова — хорошо хоть стихов не передавали, но по моим меркам это нехорошо. Все таки Сахаров ученый мировой и почет ему должен быть избранный. Так целый день прошел с электрическим светом в чтении и слушании.

19.12.89. Я сейчас пишу хуже, потому что медленно и очень внимательно. Нет милых случайностей. Лист толстого ватмана записываю в края — всего много. Цвета меняю, улучшаю. Получается хорошо, но очень настырно. Живопись 30-х годов свободнее, мягче, цвета случайные, но оправданы общим порывом (по-видимому, однодневки).

20.12.89. Обновила черный букет (масло) и любуюсь на него весь вечер. 37-й год. Что же я при этом думала? И почему так сделала? И откуда у меня такие краски? Видно, еще Дарановская покупка.

22.12.89. Читаю в «Юности» № 8, 89 воспоминания жены Мандельштама: как они, уехав из запрещенной Москвы, поселились в Савелове. Сторона жизни другой — открытой взорам, а мы жили закрыто — оказалось, лучше.

27.12.89. У Горького — театр для себя. Врет вдохновенно. Так и я жила с такими людьми, которые (неведомо для чего даже) всегда врали… Такая же болезнь вранья, видимо, была и у Горького. Ходасевич приводит много примеров этого. Но вывод мой не делает — называет «театр для себя».

2.1.90. В «ДИ» № 11 статья К. Леонтьева «Стоим у страшного предела». Шпенглер после него уже писал «Закат Европы». Запишу отдельно мысли К. Л. Почему-то я его в мыслях ставлю рядом с Рябушкиным. К. Л. не дожил до расчистки наших икон — это очень много!

6.1.90. Рушат улицу Сретенку (фото вырезала — старая Сретенка, по которой нет ни одного дома с воротами, т. е. нет дворов, в чем я горько убедилась в день похорон Сталина, пытаясь где-то зацепиться по Сретенке среди безумной толпы, только на бульваре мне это удалось, а Трубная площадь была переполнена людьми и конями). Еще раз о судьбе наследия Платонова — ничего-то я не читала… да и не буду, видно. Слог тяжел.

Es muss sein — это, должно быть:

Сквозь полет золотого мячикаПрямо в сеть золотистых тенетВ эти дни золотая мать-мачехаЗолотой черепашкой ползет.

В. Хлебников.

29.4.91. Вышли мы с Н. П. засветло в сад между домами. Так хорошо, свежо, тишина. Когда сидела на лавочке, — я растворилась в этом весеннем воздухе. Кругом все растет и тишина! Может, от скудости жизни воздух — благодать. Пели неистово синицы и воробьи.

8.5.91. Вышли из дома в сумерки и потонули в благодати. Давно я не была так счастлива, как в последние два дня. Даже не в счет открытки от фининспектора. Разбираю старые пейзажи.

13.7.91. Вспоминаю апрель 1914 года — мне 14 лет. Дружусь с М. Преображенской и Олей Львовой — обе неверные подруги. Я чаще всего хожу одна на «Откос» гулять по пустой в этом месяце верхней набережной вдоль Волги. Недалеко — до дома Рукавишникова с лепными кариатидами серого цвета. Закругленные окна на втором этаже. Массивные двери на улицу (сейчас музей). Были они купцы, но дети неврастеничные, разные ходили рассказы. Кто-то поэт, кто-то еще что-то. Это не Башкировы — мукомолы и не Заплотины — мануфактурщики! Дача Заплотиных голубая на «Мызе», недалеко от нашей дачи. Наша Паша (кормилица Елены) поступила потом к ним, ходила с ребенком в сарафане, кокошнике, бусы и голые руки… как наши ноги — говорили мы друг другу, были еще маленькими.