Раймон Эсколье - Оноре Домье
Этот остроумный человек с узким, удлиненным лицом, был чрезвычайно некрасив. Поэтому, когда Бенжамен {47} нарисовал на него шарж[4], он едва воспринимался как таковой, а прямолинейность подписи не вызывала сомнений:
«Шарль Филипон „Карикатуре“Отцом приходится в натуре:Ведь он поэтому точь-в-точьПохож на собственную дочь».
Страстный республиканец, «упорный и беспощадный полемист», Шарль Филипон в 1831 году сделал все, чтобы крепко привязать к своему журналу молодого Домье, чьим требовательным вдохновителем ему было суждено стать на долгие годы.
Сегодня комплект газеты «Карикатюр» почти невозможно отыскать; номер состоял из листа текста, как правило, чрезвычайно задиристого, и двух прекрасных литографий, а не то и одной — крупного размера. Эта «иллюстрированная газета» создала целое «художественное течение», которое оказало на политическую литографию такое же влияние, как «Живописные путешествия» Тейлора {48} — на литографию романтическую.
Домье начал сотрудничать в газете под псевдонимом Рожлена. Его литографии соседствовали с любопытными жанровыми зарисовками, подписанными: «граф Александр Б…» — еще одним псевдонимом, за которым скрывался Оноре де Бальзак.
Как известно, время у Бальзака всегда было на вес золота. Автор «Сцен из жизни провинции», вечно куда-то торопившийся, лишь изредка забегал в редакцию журнала, чтобы принести свой текст, прочитать корректуру или же получить несколько луидоров…{49}
Все же он успел приметить Оноре Домье. При виде некоторых его композиций, могучих, как барельефы, Бальзак воскликнул: «У этого парня под кожей спрятана мощь Микеланджело!»
Впоследствии Бодлер раскрыл глубокий смысл этого суждения, написав в своем «Романтическом искусстве»: «Произведения Гаварни и Домье справедливо называли дополнением к „Человеческой комедии“».
Как и многим другим, Бальзак дал Домье ценный совет:
— Если хотите стать великим художником, — делайте долги!
Сам Бальзак мог служить в этом отношении примером, но у Домье, единственной опоры всей семьи, хватило благоразумия не следовать этому совету.
Среди других редакторов «Карикатюр» выделялись также Луи Денуайе {50}, который под псевдонимом Дервиль написал роман «Жан-Поль Шоппар». Еще до Шама это произведение иллюстрировал Домье, а так же «Распорядитель танцев» — сам Филипон, который, охотно меняя карандаш на перо, забавлялся, осыпая Июльскую монархию градом метких, язвительных насмешек.
Угодно ли читателю узнать, как в духе ярмарочного зазывалы (единственное подходящее к данному случаю выражение) расхваливал таланты своих сотрудников издатель «Карикатюр»? Вот она — удивительная реклама, каковой Филипон объявил о публикации серии рисунков «Непроституированная палата»: «Перед вашими глазами пройдет длинная галерея портретов „непроституированных“. Талант мсье Домье — залог их сходства с оригиналом. Особенный интерес она представит для наших подписчиков, когда будет завершена и ею будут охвачены все наши пузатые обжоры. Это будет наш достойный памятник человеческой глупости.
Мы понимаем, насколько важно читателю получить весь комплект портретов тех „непроституированных“, которые привлекли его внимание то ли особенно громкими воплями, то ли особенно глубоким молчанием, то ли эпилептическими нервными припадками, то ли наиболее выраженной сервильностью, проявившейся во время голосования на скамьях центра. Мы и впредь будем демонстрировать читателям обитателей этого человеческого зверинца…»
В газете «Карикатюр» сотрудничали многие талантливые художники. Например, Гранвиль, чей скупой и вместе с тем тщательно выполненный рисунок нравился всем. Это он в 1832 году не побоялся беспощадно изобразить во всех подробностях «Шествие большого, жирного и глупого» борова, ведомого подвыпившими министрами. Или Анри Монье: его «чиновники» и «гризетки» были замечены читателями еще во времена Реставрации. Травьес, сделавший своего излюбленного героя Майе{51} политическим деятелем; Раффе {52}, который изображал министра в лохмотьях, взбиравшегося на подмостки и требовавшего, чтобы народ увеличил ему жалованье; Пигаль, который был и остался живописцем людей из народа, как Эжен Лами{53}— живописцем светского общества. Декан как-то раз изобразил старых пэров в виде бродячих артистов, отплясывающих на ходулях бешеную сарабанду…
Но, бесспорно, первое место среди них вскоре занял тот, кто скрывался под псевдонимом Рожлена, — Оноре Домье.
В ту пору, когда Домье стал работать в газете «Карикатюр», правительство Луи-Филиппа уже утрачивало великодушную терпимость, которую афишировало поначалу. Аллегория с «Грушей», зародившаяся в голове Филипона, обрела зрительское бытие благодаря карандашу Домье. Король, будучи умным человеком, первым посмеялся. Но по мере того как шутка распространилась по всей Франции, она казалась его министрам все менее и менее забавной. Все знают о пресловутом процессе, возбужденном против Филипона за то, что он изобразил с помощью нескольких штрихов превращение груши — этого злополучного плода — в голову Луи-Филиппа?
На суде дерзость Шарля Филипона была беспримерной. Он не остановился даже перед тем, чтобы бросить главному обвинителю в лицо следующее заявление:
— Что ж, завтра вам, может, вздумается осудить нас за бриошь, за любой другой смехотворный предмет, в коем по воле случая может проступить это злосчастное сходство!
Филипона оправдали, но с этого дня судебные приговоры стали сыпаться на газету почти без перерыва, что дало повод основателю «Карикатюр» для следующей остроты:
— Вместо косточек, в этой груше спрятаны одни штрафы!
Впрочем, и насмешки «Карикатюр» с каждым днем становились все более резкими и язвительными.
Так, после голосования по поводу военных ассигнований Филипон писал:
«Вчера Палата ассигновала 8393 тысячи франков на артиллерийские снаряды. По крайней мере, на этот раз народ не может сказать, что он ничего от этого не получит».
В другой раз он написал про Тьера {54}:
«Господину Тьеру не советовали брать на себя финансы: трудно — говорили — обеспечить приток денег в казну. Тьер ответил: „Будьте покойны, господа, все будет в моих руках“».
В этой насыщенной борьбой обстановке и появилась на свет литография Домье «Гаргантюа». Появилась не на страницах «Карикатюр», а в витрине магазина издательства Обер, привлекая сюда насмешливую, ненавидящую правительство толпу парижан. Композиция этой литографии тяжеловесна, фактура — суха и невыразительна. Между тем, глядя на нее, все смеялись. Некто со взбитым чубом восседал на дырявом троне. Длинная доска поднималась от земли ко рту Гаргантюа. По ней бежали маленькие тщедушные человечки — министры, сенаторы, депутаты — и высыпали из корзин в рот своему хозяину золотые монеты. По мере того как наполнялось его чрево, Гаргантюа переваривал и выдавал «через нижнее отверстие своей персоны» лавину грамот, наград, маршальских жезлов, министерских портфелей, которые жадно расхватывали те, кто перед этим носил корзины, доверху набитые золотом.
Было заметно, что сочувствие художника на стороне тех, кого он изобразил в правом углу карикатуры: ведь это за счет труда и лишений этих людей наполнялись королевские корзины.
Вот эти люди: старый солдат-инвалид, труженик, возмущающийся тем, что его заставляют отдавать часть заработка налоговому ведомству. Бедняки, которые, чтобы кормить Гаргантюа, вынуждены урезать свою и без того скудную порцию черствого хлеба. Среди них — худая, изможденная женщина, прижимающая новорожденного младенца к высохшей груди.
За эту литографию, возбуждавшую против баловней буржуазной монархии недовольство и гнев трудящихся, Оноре Домье был приговорен судом департамента Сена к полугодичному тюремному заключению и штрафу в размере трехсот франков.
Для отбывания наказания художнику была предоставлена отсрочка. И его сотрудничество в газете «Карикатюр» то под псевдонимом Рожлена, то просто под инициалами продолжалось, и с каждым днем его атаки становились все более дерзкими.
Вслед за «Гаргантюа» Домье выпустил другую большую литографию, в которой по-прежнему следовал манере Гранвиля, — «Разнообразные мании политических безумцев». Эта литография вводит нас во двор Шарантона {55}. Здесь «каждый пациент предается своей излюбленной мании». Генеральный прокурор Персиль, тот самый, что выступал на суде обвинителем против Домье, гильотинирует куклу; маршал Сульт несет охапку свечей; Тьер, в непомерно просторном костюме, — это «дурачок, изображающий из себя министра»; д’Аргу — глава цензуры — скачет верхом на ножницах; Шарль де Ламет {56}стоит на коленях перед стулом, на котором восседает Груша; сам король, который виден со спины, одержим манией рукопожатий, от которых, однако, отказываются решительно все, даже каторжники, к которым он обращается.
