Сергей Бодров - Связной
Елена Ардабацкая, «Московский комсомолец»
Когда уходит человек, много для нас значивший, все в его предшествующей жизни начинает казаться символичным и неслучайным. Так и с Сергеем Бодровым.
И то, что он «кавказский пленник». И то, что «последний герой». Все точки риска, связанные с реальной войной и мужскими играми, кажется, совсем не случайно оборачиваются смертельной игрой природы.
Хотя совершенно ясно, что Сергей Бодров-младший попал в кино именно случайно – благодаря своему отцу и тезке, известному режиссеру. Попал не по блату, а в силу стечения обстоятельств производственной кинематографической кухни. Бодров-старший не мог отыскать партнера суперпрофессионалу Олегу Меньшикову на «Кавказском пленнике» и решил попробовать сына-непрофессионала, историка-искусствоведа. Попадание оказалось снайперским, а следующее экранное появление в «Брате» Алексея Балабанова мгновенно сделало из вчерашнего дебютанта звезду всероссийского масштаба.
Эта звезда зажглась на небосклоне почти потухшей кинематографии. Остались хорошие актеры – давно нет актеров-символов. Ни один из киногероев, кому сегодня под сорок, не может похвастаться тем, что стопроцентно узнаваем или что воплощает «дух поколения»: само выражение кажется теперь старомодным и почти забыто. Однако младшему на десять лет Сергею Бодрову удалось выразить что-то в этом роде. И то, что он профессионально не учился актерству, говорит, что его вела к этому судьба. К тому, чтобы, будучи интеллигентным московским парнем, воплотить комплексы и неврозы провинциалов, имеющих счастье и несчастье жить в новой России. Не той, где «нормальная жизнь в нормальной стране». А той, где нищета, социальное неравенство, культ оружия, криминалитет и Чечня. Где Данила – «наш брат», а девиз «сила не в деньгах, сила в правде» мы тащим в продажную Америку вместе с ксенофобией и расизмом.
Если бы эта метафора уже не была раз использована, можно было бы сказать, что персонаж Бодрова – это новый герой «безгеройного времени». Когда мы узнали о пропаже бодровской киногруппы, молодой критик, ровесник Бодрова, сказал: «Если это случится, мы получим своего Джеймса Дина». И добавил: «Лучше бы мы его не получили».
Но хотя Данила и наш брат, наше все, то есть порождение нашей абсурдной реальности, Сергей Бодров с самого начала сумел не по возрасту зрело дистанцироваться от своего образа, своего персонажа. И вообще дистанцироваться от звездного имиджа, не заболеть звездной болезнью, остаться вменяемым нормальным человеком – что крайняя редкость в актерской среде.
Его приход в режиссуру тоже может показаться случайным, но вот это уж точно не так. В интервью, которое мы записывали за год до его смерти в Венеции, Бодров сказал, что намерен сворачивать актерскую деятельность: «Началась новая жизнь. Новое состояние, к которому я всегда стремился в надежде, что когда-нибудь обязательно сниму кино. Еще когда поступал на отделение истории искусств в университет, когда ездил в ту же Венецию изучать пресловутую архитектуру, уже тогда, хоть и относился к той профессии серьезно, тем не менее понимал, что не она будет делом моей жизни. Что не буду, например, работать в музее».
Что говорить, жизнь у Сергея сложилась не музейная. За короткое время он многое успел. Сыграть несколько незабываемых ролей. Снять энергичный и попсовый, но при этом не лишенный авторской интонации фильм «Сестры». Завоевать телеэкран и на пике популярности уйти с него. Стать мужем любимой жены и отцом двух детей. Стать надеждой отечественной кинематографии – надеждой, которая, как известно, умирает последней.
Андрей Плахов, «КоммерсантЪ»
Экранный Бодров был ладный и сдержанный человек, угловатый немножко, поражавший меня удивительной экономией в движениях. Он всегда появлялся, как бы это сказать, в минимальной комплектации; он архивировал внутри себя пространство-время-слова и потом проявлял себя в реальности вспышками, взрывами, извержениями; снайперскими выстрелами. Такие люди очень хорошо умеют осаживать взглядом. Он и изъяснялся-то все больше очень простыми, но ладными выражениями, которые все до последнего, вплоть до «май кар… кирдык», вошли в пословицы. Его простые метафоры экономили миллионы слов. Его требование «Дмитрий Громов мани» было самой емкой метафорой вины Америки.
Такого рода идеальные образы никогда не – или очень редко – воплощаются, оставаясь лишь потенциями самих себя: персонажами фольклора или героями национального эпоса. Бодров – похожий на Василия Теркина, на сказочного рыцаря, на памятник в Трептов-парке (в «Сестрах» – «Слышь, малая, никакая тварь тебя здесь не обижает?») – воплотился. Воплотил собой сдержанное достоинство, национальную самодостаточность, вынужденную ксенофобию и последнюю, абсолютную мораль, право насовсем отсекать уродов от людей.
Непонятно, как человек из университетского, богемного, мажорского круга сделался магнитом, притянувшим к себе все лучшее, что есть в целом народе; так не бывает.
Неловко сказать, но Сергей Бодров удивительно соответствовал моим представлениям о том, как мог бы выглядеть воплотившийся бог, бог военного времени, чрезвычайный и полномочный посол Оттуда – Сюда. Сэкономленные жесты, слова, движения давали ему какую-то термоядерную, обжигающую энергию, которой он оделял оказавшиеся рядом существа и предметы, оживляя или, наоборот, умертвляя их. Теперь его история как-то уж совсем напоминает миф об убитом боге, Осирисе.
Представьте себе на месте Бодрова любого другого, самого лучшего, изысканного, остроумного актера, который сказал бы, что сила не в деньгах, а в правде. Ни у кого больше не получилось бы произносить все эти сомнительные монологи так, чтобы они не казались насквозь дикими и фальшивыми. Бодров уничтожил постмодернизм; он не опускался и не снисходил до иронии.
Функция персонажа Данила Багров, вброшенного в общественную жизнь Балабановым и осуществленного Бодровым, была насильно усовестить, ограничить зарвавшихся новых людей: нельзя зарабатывать деньги на детской порнографии, нельзя обижать людей, нельзя… Данила стал карателем, финальным императивом военного времени.
«Брат-3», новая история о деяниях русского Робин Гуда, оказался невозможен, потому что путинское государство растиражировало образ Данилы и присвоило себе его функции; именно Путин сейчас эксплуатирует некоторые черты Данилы Багрова. В общем и целом путинская Россия поставлена по мотивам «Братьев».
В этой ситуации «Брата-3» лучше всего сыграл бы Максим Галкин.
Бодров сыграл эту роль не как актер; он и остался после «Братьев» жить – Данилой.
Он настолько был Данилой, что катастрофа (или как там ее называть – ледник? лавина?) обозналась и перепутала Сергея Бодрова с Данилой Багровым. В этом, наверное, и состоит самая главная нелепость: живой хороший человек Сергей Бодров исчез там, где должен был умереть его персонаж.
Есть такие люди, которые танцуют глазами. Хорошо так танцуют, озорно. Он был нонсенсом. Он был такой, как надо. Слишком образцовый. С этим не живут. Он был воином и погиб как воин; стало быть, в Вальгалле сейчас.
Неизвестно, где эта Вальгалла, где сейчас Бодров.
Хотя – сказано ведь в «Брате-2»: «Я в Бирюлево».
В Бирюлево.
«Ведомости»
Данила Багров с его дембельской метафизикой представлял собой классический миф о пришлом герое, который прикрывает сперва первого встречного слабого, потом собственного брата, потом чужую, по сути, женщину, а потом страну-нацию-мироздание. На самом деле по киношным меркам (которые так сродни сказочным) все эти подвиги есть не более чем защита собственного достоинства.
Не то чтобы Данила стал абсолютно новым киногероем. Скорее он был человеком из прошлого. Конкретно из конца восьмидесятых. Именно тогда здешние киношники предпринимали последние удачные попытки по выявлению молодого героя. Однако почти все обнаруженные молодые люди (от Африки– Бананана из соловьевской «Ассы» – до Цоя-Моро из нугмановской «Иглы») были не столько героями, сколько мучениками: кто-то получал нож в сердце, кто-то – в живот.
На самом деле гибли они, конечно, не из-за девушек и не из-за шашней с криминальным миром, а исключительно потому, что задавали гордый вопрос: «А почему я должен уезжать из своего города?»
Хрупкие храбрые неформалы, они служили несгибаемыми символами своенравия и человеческого достоинства. Однако заветы «Ассы» и «Иглы» были скоро забыты. Девяностые годы российского кино стали по преимуществу смутным временем мелкого языкастого криминала – упырей, морячков, «лосей норильских» и просто восьми-с-половиной-долларовых идиотов. И только Брат с его поэтизацией нехитрого принципа «мир – это война» обладал романтической цельностью и внятностью.
Как ни странно, именно простой и угловатый воин Багров продолжил экранное дело Бананана. Бананан носил очки без стекол, а Данила показывал на себе очки пальцами: «Ай… эм… студент!» Бананан любил Ялту, прогулки с чужой девушкой и петь про старика Козлодоева, а Багров любил родину как таковую, своего брата и слушать Вячеслава Бутусова. (Показательно, что слушает он все-таки не солдатский «Любэ» и даже не «ДДТ», а манерный, изломанный и ретроградный во всех отношениях «Наутилус Помпилиус».)
