Вера Лукницкая - Перед тобой земля
Здесь, на Памире, люди закалены и духом и телом, здесь никто не считается с трудностями, а иногда и опасностями, никто не жалуется на отдаленность, на географическую труднодоступность этих мест. Конечно, теперь жизнь здесь не та, что была в те годы, когда не было ни автомобильных дорог, ни радио, ни электричества, ни газет, ни хорошего питания... В Хороге теперь растет отличная картошка, здесь есть огурцы, помидоры; в библиотеках есть книги, журналы - Хорог живет полной жизнью, такой же, как любой советский город. Но ведь горы-то здесь все те же! Климат тот же, высота - та же! И однако этими горами советский человек уже владеет вполне, не горы хозяева здесь теперь, а человек, и это чувствуется во всем...
И материал, собранный мною для книги, - богат и прекрасен, и мне трудно будет, но очень нужно будет достойно обо всем написать. И я это буду делать...
Я уверен, что книга моя о Памире, которую буду писать, - получится, и, значит, путешествие мое сюда оправдано не только в силу личного стремления моего, но и потому, что я дал много полезного моим читателям.
После путешествия 1952 года Павел Лукницкий написал большую книгу "Путешествия по Памиру". В ней он сравнивал Памир тридцатых годов с Памиром, вновь увиденным в пятидесятые годы. Жаль, что Николай Петрович Горбунов не прочел эту книгу...
Мне казалось, что я знала Памир. Кроме прочитанных дневников и книг, помимо тысяч фотографий меня всегда окружали в доме изделия памирских мастеров прикладного искусства. Памира не видела, но любила его, как любят родного, далеко живущего человека...
И вот встреча с "живым" Памиром, в 1976 году. Я сравнивала свои сегодняшние впечатления с впечатлениями Павла Николаевича пятидесятых годов.
ИЗ ПИСЬМА К В. К. ЛУКНИЦКОЙ
1952 г, Хорог
Изумительным по красоте был перелет сюда через цепи снеговых гор, освещенных солнцем. Словно застывший в разгар шторма океан, вздымались вокруг недвижные пики, снежные цирки, впадины ледниковых каров, иззубренные хребты с провалами глубочайших ущелий и узких долин, по которым вились реки, видимые мною от истоков до устья. Грозные, острые, никогда еще не посещенные ни человеком, ни зверем пики толпились вокруг, насколько хватал глаз, а видимость была в каждую сторону на 100 - 150 километров, и ряд за рядом вставали вдали снеговые цепи с высочайшими вершинами - белыми, призрачными, и этот рельеф неописуем, потому что невозможно передать словами его красоту. Многие пики и все хребты я узнавал, - знал их названия, знал строение этих хитросплетенных бесконечных массивов.
Местами крыло самолета проходило в полусотне метров от отвесных скалистых зубцов, самолет прижимался к ним вплотную.
В самолете был кислородный прибор, но он мне оказался совершенно не нужным, я чувствовал себя отлично, и воздуха мне хватало, и я испытывал душевный подъем и радость от всего, что вижу. Мы великолепно прошли весь путь, я все узнавал внизу: и Ванч, и Бартанг, и Пяндж, и даже отдельные кишлаки. И когда мы опускались в Хороге, мне показалось, что не 20 лет, а всего несколько дней назад я видел его, - повеяло чем-то родным, бесконечно знакомым. Все было, как прежде. И все-таки все было иным... Жизнь внесла столько нового, что я жадно ловил его взглядом, и мне все интересно вокруг, все хочется рассмотреть, узнать, сравнить с прежним...
Это было похоже на то, что ощутила и я в 1976 году. Только в какой-то момент смалодушничала немножко, хотя этого и не было видно...Лечу на современном самолете из Душанбе в Хорог - над вершинами Каратегина, Калай-Хумба, над ущельями Бартанга, Ванча, Пянджа. Спрессованное время, спрессованное расстояние: сорок минут - и я на Памире.
Самолет небольшой, он полностью загружен картинами современных таджикских художников, посвященными воинам Советской Армии, стендами передвижной вы ставки из республиканского краеведческого музея...
Ничто не изменилось на воздушной трассе, все, как описывал Павел Николаевич, но мне показалось, что крыло самолета, летящего на высоте пять тысяч метров, гораздо ближе к каменной отвесной скале, чем полусотня метров, как в его письме. Все время так и хотелось взять палку, просунуть в иллюминатор и оттолкнуться от скалы. Да и бортмеханик говорит, что до нее метров двадцать - тридцать... но, может быть, он преуменьшил для большего эффекта! Острые гребни, бесснежные пики, отвесные стены стоят выше нас. И вот оно, самое опасное место - "Рушанское окно", выемка в узком ущелье между скалами. Самолет пролетает над выемкой в нескольких метрах... И закрутились мыслишки. Одна такая: "Ну, разобьемся, ну и что?.. Если разобьемся, значит судьба. Такое испытание прекрасно. Я вижу и ощущаю то, что недоступно многим. Я богаче познанным". Другая мысль - а чем, собственно, я богаче и богаче кого? Тех памирцев, таджиков, русских, что летают, обращая на такой перелет внимания ровно столько, сколько на утренний туалет. Они не задумываются и потому даже не знают, что они рискуют. Они просто заняты каждый своим будничным делом, летят домой, из дома... Для них проблема дождаться рейса, который возможен исключительно в том случае, если ни одного облачка, даже крошечного, невинного, не приближается к "Рушанскому окну". А я ловлю себя, глядя на пассажиров, еще на одной невысокой мысли: "Какая же ты все-таки "великодушно доверчивая", доверила свою жизнь - и кому? Летчику! Виртуозу! Ведь он, летчик, конечно, необыкновенный, лучший летчик из всех, что летают на этой трассе. Разве обыкновенный взялся бы?.." Все во мне сконцентрировано на моей собственной персоне. И машина надежная, даже если зацепится за скалу... А кислородный прибор и мне не нужен...Вон мальчик, лет шести, он непослушный, даже бегает по салону, зацепил старушку, а той хоть бы что - продолжает похрапывать. А вообще, что такое сорок минут? А Гагарин? А Павел Николаевич? А все живущие на Памире, когда ущелье в тумане облаков, а перевалы перекрыты снежными заносами и каменными дождями? И ползет тепло стыда, проявляющегося улыбкой. Ведь пока все эти глупости потешались надо мной, ущелье осталось позади.
После Бартанга начинаем спуск, перед нами долина, нас встречает яркий, сочный город. Не видны километры над уровнем моря. Даже наоборот: вокруг горы, а ты вроде совсем где-то внизу. Празднично и торжественно, и скорее не от облика города, а от сознания, что прилет самолета в Хорог все же, конечно, событие, даже если погода неделю подряд хороша.
Современные трехэтажные дома, новый мост через бурлящую реку Гунт, цветущие сады по левую сторону Гунта, тополиные аллеи, автобусы, такси, грузовые и легковые автомобили, группы девушек в пестрых крепдешиновых платьях у остановок на центральной улице, киоски со свежими газетами, сувенирами, мороженым, бетонно-пластико-стеклянные здания, новенькие телевизионные антенны на домах... Город как город. Разместился только он в узком ущелье... Павел Николаевич так советует представить Хорог: "Пусть любой житель российской равнины, украинских или казахских степей взглянет на белое кучевое облако, плывущее в небесах над его головой. И от окраинного дома своего села мысленно воздвигнет до этого облака наклонную сухую каменистую стену. И обведет ею все село, оставив только с двух сторон узкие проходы в этой стене. И вообразит, что в один из проходов врывается большая бурная река, а в другой, пройдя сквозь селение, глубоко врезавшись в берега, уходит..."
Памир семидесятых также отличается от Памира пятидесятых, как тот от Памира, впервые увиденного Лукницким. Если в первые два десятилетия после революции Памир поднимался к современному уровню жизни, то с пятидесятых годов Горно-Бадахшанская автономная область живет и трудится в ритме всей страны.
Задачей Лукницкого было поведать обо всем этом людям мира.
О Памире, о "взаимоотношениях" с ним Лукницкого можно рассказывать много, но лучше обратиться к его книгам.
Как мы теперь среди гранитов
Вот она, связь времен и поколений... Прошлое и настоящее.
Академик и стратег, дипломат и политик Н. П. Горбунов мечтал назвать какую-нибудь открываемую точку на Памире именем Павла Лукницкого. Мечта его сбылась. Он был бы рад узнать, что совсем недалеко от пика Маяковского высится теперь открытый советскими альпинистами и нанесенный на карты пик Лукницкого.
Слева - нависшая скала, справа - пропасть, а там внизу - бурная Шахдара. Продолжается дорога, вырубленная в камне, - памятник человеческому трудолюбию и упорству. Наконец ущелье расширяется. Директор крупнейшей на Памире школы-интерната имени Павла Лукницкого показывает на противоположный берег и говорит, что месторождение синего камня - ляджуара - находится именно на той горе и сейчас там как раз ведутся разработки. Дальше ущелье сужается снова, вмещая только реку и дорогу, и председатель сельсовета рассказывает, что Рошткала - "Красная крепость" - называется так из-за той лазуритовой древней кровавой легенды...
Подъезжаем к месту, откуда виден пик.
