Казимир Малевич - Том 5. Произведения разных лет
Коммуна дает жизненную силу харчей, <но> должна произойти и работа другого порядка [порядок живота харчевой налаживается, но нужно и налаживать и другое строительство (жаль только, что мало пожгли деревянных домов)], строительство Искусства Сооружений (архитектуры), живописи и т. д. И вот здесь должны работники Искусств перестроиться. Но смогут ли они перестроиться<?> Смогут, но только тогда, когда в их сознании угаснет архитектура прошлого и живопись <прошлого>, а этого, очевидно, нельзя <ожидать>, ибо нельзя Ротшильду войти в царство Коммуны, ему жаль дорогих банковых билетов и камней. Мы не можем новое наше время строить на красоте, эстетизме. Так же, как и экономическая и политическая сторона жизни, ныне мы можем рассматривать все формы явлений только со стороны их экономии. Экономия движет творческими формами, и через экономическое измерение мы можем найти и соответствие Искусства коммунистическому строю жизни.
Итак, все молодые, вы на своих плечах снесли на кладбище старый строй, мерою его негодностию послужило политическо-экономическое измерение, через эту меру экономического вы должны увидеть негодность старого ясного, каллиграфического, понятного Искусства академизма и <должны> снести его туда же на кладбище. Перед вами должна <в>стать идея выстроить новый шаг нашей жизни в новых формах. Мы должны создать стиль этой формы, и мы должны перестроиться в экономическом соответствии, ибо каждая форма есть выражение экономическ<ого> мирового движения, а всякое экономическое движение — коллективная линия общего. Идея ваша <установлена> будет тогда, когда в ней ни одно<го> изгиба не останется старого. Поэтому призываю вас всех, не только работающих в худож<ественном> учил<ище>, но и вообще всю молодежь, организоваться под флагом этой идеи [экономистов Супрематистов4], целью которых будет «Ниспровержение старого мира Искусств» и восстановление новых форм. (Хотел бы писать без конца, много вопросов нужно обсудить, но не име<ю> бумаги, тов<арищи> академисты пока завладели всей бумагой.)
К. Малевич
Витеб<ск> 15 декабря 20-го <1919 года>5
Разум и природоестество*
О <разуме>6 говорит общежитие, которое строит на нем все свое благополучие и дом [своей] жизни, а также стремится создать определенную науку и всеучбища исследований выводов и определений, [мало того, через разум и его цифры] стремится создать творческие формы, построить Мир на основании разумных выкладок.
Мне кажется, что эта работа неверна по отношению к природоестеству нашего развития. Мне кажется, что разум есть какая-то частица, может, бывшего некогда Миростроения как несовершенств<а>. Может быть, некогда буквы и книги занимали неисчислимое число видов своих изложений и оснований построения, и теперешняя [культура] буквы, цифры и разных других выкладок, основанных на логике разумных смысловых выводов7, является <нам> как упадок, стремящийся подняться опять к потопу книг, котор<ый> затопит все природоестество нашей сущности природодейства, природную сущность.
И опять я склонен не в пользу разума, опять я думаю о нем как заслоняющем мое сознание от природоестества моего действа. Я не вижу в нем того стремления, чтобы я стал включен в природоестес<тво> моего развития. Я вижу в нем устремление оторвать меня от него. Я вижу в миллионах книг его слабость выразить что-либо из Мира, а еще больше что-либо создать, сотворить. Я вижу, как слова путаются в бессилии передать то, что совершается внутри моего природоестества. Я вижу, как все Искусство бессильно, желающее предметностью, символами разума его логически-утилитарной жизни передать действо моего нутра. Я вижу, как недоступ<но> действо мое<го> существа для разума. Из формул его книжек явился дом, но система и все формулы, цифры уже лежали в любом цветочке, который выстроил себя вне книг, училищ изучений; он, безъязыкий, без слова сооружает свою систему, конструкцию, являет действо своего образования как чудо. Он естественно рос. Он рос, рост его не утруждал, он не испытывал ни тяжести, ни труда, не было в нем ни отдыха, ни праздника. Не есть ли в этом наше настоящее движение, не есть ли в этом мудрость та, которую человек хочет достигнуть через него.
Мудрость находится в каждом растении, и получается странная вещь — человек не может быть мудрым, не собрав из всех растущих существ заложенную в них мудрость. Человек разделил все растения на роды и собрал из них мудрость, и стал от этого сам мудр, ибо без них не был бы мудрым. Но стоит ли собирать книги этой мудрости, когда все воплотилось во мне, и я сам совершенство всего, во мне собрано всё сокровенное всего, и я воплотил Мир. Следовательно, нужно только взглянуть в себя и увидеть мудрость естества, через что смогу расти естественным путем, ибо тогда разрешится то вечное торжество и наступит легкость, я избавлюсь от труда насильного, я внийду в себя настоящего и великого растителя бесконечного Мира.
В каждом явлении природы лежит действо творения, стремящееся естественно совершенствоваться. Я скажу, что все выходящие из разума вычислений явления суть уже совершились в моем бессознательном действе. На самом деле мое бессознательное и есть то сознание, которое не может постигнуть разум. Мы отдаем ему большую дань мудрости, отдаем малому многое, а большому отдаем подсознание, — подчиняем большое малому, которое уяснить себе мало, и мы поступаем <совершаем поступки> в малом действе жизни. Таким образом, Разум может дать только небольшую частицу совершающегося в нас действа и никогда не может представить перед нами всё в исчерпывающем своем виде. Следовательно, идя за разумом, мы не сможем видеть всего чудесного действа нашего природоестества. Мы выключены подобно штепселю от электрической силы большого. Разум — плохой проводник всей природоестественной силы, через него нельзя соединить себя с ней, и мы не можем войти в нее, в свое существо. Перед нами стоит разум как маленький человек, мешающий пройти, или <как> зеркало, отражающее наше лицо, но внутреннее наше существо остается скрыто от нас.
Также в новой нашей природе человеческого строения мы видим разум, логику, смысл, имеем данные всех явлений, но не видим, как оно во мне, безграмотном, без-научно-книжном человеке уже совершено. Мы не видим, как я, человек, разрастаюсь в себе без книг, или книга без-буквенная мною растет. Чисто существо мое от грамоты разума, заведшего его в ложный путь бытия книг, окутано ими мое существо, и не вижу себя, не вижу действа и не слышу его звуков — вижу книгу описаний действа, вижу не жизнь, а отражение8.
Все должно врасти в меня так легко, как расту я или цветок, не чувствуя в себе ни тяжести роста, ни помехи. Так все элементы врастают в меня как в единство всего, без рассуждения и поисков смысла и логики, природоестество мое движется к легкому возрастанию, а Разум стоит стеною — смыслом и книжною формулою как неизлечимой болезнью заражает мой организм естества. Читая книгу открытий, через разум изложенн<ые> и описанн<ые> во мне творящиеся тайны, удивляюсь и начинаю умнеть, ибо узнал через книгу, что чудеса во мне есть. Так без зеркала я никогда не увижу себя.
Но ведь я вижу внешнее, а того живого действа, творящего чудеса во мне, не вижу, но живу им. Я удивляюсь малому. Но как бы я был удивлен, когда <бы> увидел себя в целом процессе естества своего, как бы я был потрясен силою, когда был бы включен в природоестество своего сознания. До сих пор сознание мое лежит в книге, через книгу я осознаю. Как странно, что во мне осознанность <неосознанность?> стихийною силою охватывает и рождает все, а я иду к книге маленькой, чтобы познать, сколько чисел сознания во мне есть.
Книге отдаю степень первую, вижу в ней нечто такое, что меня сделало сознательным, и книга для меня является главною, будучи внешнею. А если бы я заглянул в себя и через себя соединился с Миром, какие чудеса увидел <бы> в себе, <чудеса> всего Мира Миров. Какие бесконечные пути открылись <бы> передо мною, и все видимые звезды и Млечный Путь оказались бы ближайшими <по> расстояни<ю> ко мне, нежели пути, лежащие в моем черепе9. Буду ли на какой-либо звезде очень отдаленной, я совершил бы только небольшую частицу пути, помещающегося в моем сознании. Я могу изведать все планеты и звезды в отдалении, но сам в себе как ближайшем месте не смогу <себя> изведать и быть.
Зачастую в человеке бывает погоня за блестящей звездою и совершение огромного путешествия; <мы,> забывая <о> сво<ем> существ<е> беско-нечно<ом>, за блестящими звездами гонимся, но не сможем войти, включить себя в природоестество свое, чтобы через не<го> видеть ее <природы> системы вращения, стихийный ее театр, и сблизить все в своем естестве.
