Казимир Малевич - Том 5. Произведения разных лет
Но кто же его бросил? Не те ли, кто богат ценностями прошлого, и не те ли, кто хочет вложить в жизнь Коммуны то же старое отношение <?> Очевидно, что да. Почему не брошен с театральных постановок Цесаревич Алексей I, Павел I, Царь Борис Годунов, Царь Эдип и проч., проч., проч. Неужели они вытекают из сути пролетариата или же в них лежит полнота и «синтез», которого не находят в новом Искусстве<?>
Они понятны, но понятен <и> Царь Николай II был на троне, так почему же он не сидит на нем, а может сидеть, загримирован в пакли, на театральных подмостках<?> Неужели его и <его> присных в театре спасает красота, неужели театральные подмостки должны терпеть всё<?>
Итак, вся площадь коммуны очищена от старой жизни, все буржуазные закоулки выметены, их нет, но почему же нельзя вымести и е<старой жизни> красоту, вытряхнуть все театры из старья<?> Неужели коммуна будет кормиться красотою старого, неужели не приходит на мысль, что, может быть, среди нового, среди того, что гонится, есть какие-то причины, побуждающие его к свержению всего старого, <что> есть что-то в нем, что восстало во времена оные против Искусства старого, плюнуло на его алтарь<?> Неужели архитектура городов Коммуны будет опираться на костыли греческих колоннок<?> Нет, этого не должно быть, никогда и не будет, не будет потому, что Искусство идет по той же экономической дороге выражения, как и всё, и никакая красота не спасет, ибо новое экономическое совершенство явит и <новую> форму, а следовательно, и новую вспышку красоты восторга.
Поэтому я обращаюсь к новаторам жизни — лучше прислушаться к непонятному новому Искусству, чем к Цесаревичу Алексею I (его ясному понятному лику), и своим присутствием, открывая своими руками занавес сезона этой пьесой, утверждать красоту старого, а следовательно, утверждать и <старую> форму.
Мне приходилось слышать обращения старых артистов к молодежи пролетарск<ой>, которая разыгрывала какую-то пьесу по всем правилам старого совершенства: «Вот даст Бог, что из пролетариата выйдут талантливые артисты». Что же именно выйдет, неужели вторые Станиславские, неужели второй Художественный пролетарский театр в Газетном переулке, какого артиста могут дать Станиславские Колизеи<?> Да тех же «Годуновых». И неужели Вы, товарищи, думаете, что если вы разыграете сценку своей пролетарской жизни под палочку Станиславских, то это будет уже пролетарское <искусство?>
Нет, товарищи, тысячу раз нет. Пусть писатели, иллюстрируя Вашу жизнь, любви, драки, трагедии и друг<ие> случаи, не вводят вас в заблуждение, это не будет то, что нужно, это будет та же сцена, то же представление, это будет все то, что пелось и до вас, и те же артисты учат вас ходить под дудочку, как учили и раньше. Нужно всю форму изменить, и кто знает, может быть, не нужно будет совсем демонстрировать того, «как Семенов влюбился в Машу и что от этого произошло», или — «моралист Павлов и преступник Ворон Черный», их свидания и т. д., или даже — «Стенька Разин». <Допустим, что> роль Стеньки исполнил рабочий, но уже не Станиславский, но что от этого изменилось — ничего, не изменился же Станиславский от того, что сегодня играл Цесаревича Алексея, завтра Стеньку, послезавтра Карла Маркса. Но в наше время должно что-то измениться по существу. Так вот, на подмостки театра будут вывалены новые сцены и <новые> артисты из жизни пролетариата, опять любовь, драма, трагедия, ибо не знаю, какая разница, когда полюбит буржуй или рабочий, и какая разница, когда они разлюбят. Может быть, приемы другие, но суть одна.
Мне кажется, что довольно этого хлама выносить из спален жизни, давайте внесем другое действо, действо беспредметности, давайте построим на сцене то, чего нет в мире, давайте строить сцену, строить новые формы, давайте делать так, чтобы из сцены росло <новое>, чтоб подмостки росли, а не сваливать свою прелесть, грязь, мораль, оно <и так> видно в жизни. И вот работники театра, очевидно, сами по себе не <в>станут в новое соответствие с Коммуной, ибо они до сих пор вносят ту же муштровку старого. В таком положении находятся и живописцы и скульпт<оры>. Раньше обтесывали камни, приводили в художественную форму вождей Религии, Будду и друг<их>, Христа и его похождения, до него оправляли в художественную форму языческих богов, сегодня оправляют в художественную форму Карла Маркса.
Но мне думается, что Карл Маркс в этом не нуждается, он удовлетворился фотографией так же, как и всякий другой вождь. Устройство памятников, обелисков — привычка буржуазная, языческая, Христианская, не хотелось бы, чтобы она пристала к Коммунизму.
Ставление памятников еще и не коллективная идея, на что опирается коммуна; если уже нельзя без памятников, то мне кажется, что он должен быть в таком виде: вот снимок депо с его бесконечными паровозами, а вот снимок всех рабочих, выпустивших их в свет. У нас же получается, что вот — депо жизни, а вот — Министры его, а все остальные не видны, ибо забор мешает, очень высок.
В этом же Изобразительном Искусстве тоже все осталось понятное, ясное, старое, тогда когда нужно действо этого Искусства в чисто творческом новообразовании форм в таком виде, чтобы в их сложениях было действительно прибавление в жизни, а этого возможно достигнуть только тогда, когда предметность выскочит из сознания, когда стон по вещи на холсте пройдет, когда совершенство, и опыт, и красота прошлого исчезнет бесследно, иначе работники Искусства Изобр<азительного> ничего творческого не создадут и не выйдут в единство Коммунистического строя (они будут ползать по созданным жизнею вещам как мухи).
Насаждение Художественных Госуд<арственных> Мастерских тоже не стоит в соответствии <с> Коммунизм<ом>, ибо <они> построены по типу буржуазного времени. Что же особенного произошло<?> Да ничего не произошло, ибо если я, Малевич, представитель Супрематизма, или N, представитель футуризма, получили мастерские, то это не значит, что мое Искусство может развиваться. Гоген, Ван Гог не были профессора<ми> школ, но остались ими в жизни. <То>, что Государственные мастерские представляют все направления, это важно, конечно, но с какой стороны<?> И в особенности со стороны современности если бы смогли учесть так же направления Искусства, как, напр<имер>, направления партий экономического и политического права, то тогда вопрос <в>стал бы ясно, и мы просто выгнали <бы>, закрыли двери тому, что не соответствует современному бегу. Но в данное время мы не имеем этого мерила, не имеем компаса, который нам указал <бы> дорогу к нему. С другой стороны, смотрим сквозь пальцы на Искусство, ибо оно не носит оружия и потому не страшно, а, стремясь к свободам, мы говорим, что не опасно будет, если все направления будут работать, и мы не вправе мешать и преследовать. Но это неверно, если оно верно со стороны человеческих житейских законов общества, то окажется неверным со стороны жизни, ибо в жизни на стволе дерева живут только ветви верхние, нижние опадают и сохнут, дерево не дает им питания, так <и> в Искусстве — что нужно будет совершенству жизни, <то> возьмется, что нет, <то> усохнет.
В Художеств<енных> Мастерских есть даже индивидуальные мастерские, совсем уже по-буржуазному, ибо они группируют людей, укрепляющих и развивающих <искусство> отдельных личностей со своим «Я», «Я» индивидуализма, что идет вопреки с «Я» коллективного индивидуализма. Есть мастерские таких же индивидуальностей, которые разводят красоту личного своего вкуса, настроения, опьяняясь в бутылке своего эстетического настоя. В силу наших законов свободы пусть все растет, и мы возьмем то, что нужно, пусть растут леса, а мы выбираем из них то, что нужно, и построим мебель, вещи для своей жизни, или, вернее, мы сделаем жизнь для того, чтобы построить совершенства форм.
И вот перед нами стоит вопрос, какое из направлений этого леса Искусства будет соответствовать нашей форме. Конечно, лес классиков, лес всего древнего и сегодняшнего академизма не подходит, ибо это старое изжитое время, но я оставлю критику, ибо она ясна, что не Цесаревич Алексей I, и <не> Евгений Онегин, и не Шаляпин в роли Мефистофеля сегодня нужны. Нам нужно Искусство нового совершенства, и мы хотим его найти и не можем, а этого быть не может, чтобы его не было совсем, чтобы элементы его не жили сейчас, когда экономическое, политическое совершенство жизни человека стало определенной формою коммуны. Не может же быть так, чтобы Коммуна <в>стала без крыши, без стен, и <нужно> ждать, пока народятся каменщики, плотники и кровельщики. Коммуна была отыскана в глубинах пролетариата, в глубинах целого народа как драгоценный камень в недрах земли, а потому не может быть, чтобы Искусства Коммуны приходилось ждать; мне кажется, что оно тут же ходит и есть, но благодаря тому, что на глазах наших очки красоты прошлого, и благодаря тому, что привыкли отвергать новое, мы не можем видеть его, ибо оно старой красоте кажется негодным и непонятным (оно даже кажется не Искусством: «Это очень просто, написал квадрат и кончено, а вот попробуйте сделать, как Рафаэль»). А, будучи патриотами в этом смысле и националистами, даже не хочем <так!> разобраться. Был же негоден Христос, когда учил о Новом Небесном Царстве, был же негоден и гоним Маркс, когда учил о земном царстве, был негоден Импрессионизм Моне, Сезанн, Ван Гог, а теперь оказались годными.
