Юрий Лотман - Комментарий к роману А С Пушкина Евгений Онегин
11-12 - И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере...
Уборная - "комната, в которой одеваются, наряжаются" (Словарь языка Пушкина, IV, 625); Венера (древнеримск.) - богиня любви.
XXVI, 7-8 - Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет...
Протесты против "европейской одежды" П мог слышать в кругу "архаистов" (ср. в "Горе от ума" о фраке:
"Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,
Рассудку вопреки, наперекор стихиям"
(III, 22).
П могли быть известны и рассуждения Пестеля, предлагавшего при реформе военной одежды принять за образец древнерусское платье: "Что касается до красоты одежды, то русское платье может служить тому примером". Интересна лексика, которую использует при этом Пестель: "Кафтаны и зеленыя длинныя Штаны (Панталоны)" (Восстание декабристов. Документы, т. VII. М., 1958, с. 255). Из контекста очевидно, что Пестель в собственной речи пользуется общераспространенным словом "панталоны", но считает его подлежащим замене на коренное русское (как он, например, предлагал заменить "сабля" на "рубня" и "пика" на "тыкня" - там же, с. 409).
Панталоны, фрак, жилет в начале XIX века относились к сравнительно новым видам одежды, терминология и функциональное употребление которых еще не установилось. Фрак являлся первоначально одеждой для верховой езды. Превращение его в одежду для салона связывалось с англоманией и "модной наглостью" английских денди. Целую науку и одновременно поэзию, посвященную теме "фрак джентльмена", находим в "Пелэме" Бульвер-Литтона (глава XXXII). С распространением на континенте английских мод фрак завоевал признание.
Форма и название нижней части мужского костюма также находились в становлении. Французский язык и культурная традиция создали утвердившееся противопоставление коротких штанов, застегивавшихся ниже колен (culotte), и длинных, получивших название от костюма комического персонажа итальянской сцены Панталоне. Первые являлись дворянской одеждой, вторые принадлежали костюму человека из третьего сословия. Социальная значимость этих деталей была столь велика, что люди восставшей улицы эпохи великой французской революции получили кличку "санкюлоты" - "не носящие дворянских коротких штанишек". Эта социальная символика была совершенно чужда и русской системе одежды, и русскому языку. Не случайно "санкюлот" было в русском языке XVIII в. заменено калькой "бесштанник", что осмыслялось как "бедняк, не имеющий штанов вообще" (ср. рассказанный Растопчиным Вяземскому анекдот о том, как русский дипломат 1790-х гг., когда правительство потребовало писать исключительно по-русски, вместо les auberges abondent en Sanculottes (гостиницы переполнены санкюлотами), доносил: "Гостиницы гобзят бесштанниками" (см.: Вяземский, Старая записная книжка, с. 102). Культурная причина этой языковой коллизии была в следующем: во Франции короткие штаны были единственно возможной придворной и светской одеждой для мужчины XVIII в. Военные, которые отнюдь не составляли основной массы французского дворянства, появлялись в Версале лишь в придворных костюмах. В России дворянство почти поголовно было военным сословием, что придавало военной форме высокий авторитет: она допускалась и на бал, и во дворец. Русская же военная форма в конце XVIII в. включала в себя длинные шаровары (или, на разных исторических поворотах, узкие немецкие, но непременно длинные штаны), которые заправлялись в сапоги. И хотя в особо церемониальных случаях и военным приходилось надевать culotte, чулки и башмаки, но в принципе длинные панталоны при высоких сапогах никого не шокировали.
Подобно тому как culotte и заправленные в сапоги панталоны, отличаясь в церемониальном отношении, в равной мере были одеждой русского дворянина, лексика русского языка не делала различия между этими видами одежды. И те, и другие назывались "штаны". Добавление "короткие" или "длинные" было факультативным. Приведем пример случая употребления слов "штаны" и "панталоны" как синонимов - эпиграмму на изменение одежды военных при Александре I:
Хотел издать Ликурговы законы,
И что же издал он? Лишь кант на панталоны!
Желали прав они - права им и даны:
Из узких сделаны широкие штаны
(Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX вв. Л., 1975, с. 825, 425).
Зато когда появилась мода на длинные панталоны навыпуск, они возбудили протест, как простонародная одежда. Русским названием, достаточно ясным в своей социальной определенности, сделалось для них не "штаны", а "портки".
Обычная одежда светского франта в конце 1810-х гг. состояла "в благоустроенном туалете, во фраках, в панталонах под высокие сапоги с кисточками, т. е. гусарские или, как назывались они по-французски, а la Souwaroff". Отчаянные франты "позволяли себе сапоги с желтыми отворотами" (Свербеев Д. Н. Записки, т. I. М., 1899, с. 265). Однако в 1819 г., т. е. именно во время действия первой главы EO, франты начали носить белые панталоны навыпуск, что казалось чудовищным неприличием - утверждением простонародных "портков" в качестве нормы светской одежды. Так, молодой Свербеев, появившись в это время на вечере у старухи Перекусихиной в "белых как снег" панталонах навыпуск, "которые более уже месяца принято было носить в первых петербургских домах", вызвал гнев хозяйки: "Я начал было робко объяснять историю нововведения белых панталон, она не дала мне договорить: "Не у меня только, не у меня! Ко мне, слава Богу, никто еще в портках не входит!" (там же, с. 266). Белые панталоны навыпуск именует портками и Вяземский: "Что слышно [...] о белых панталонах? - спрашивает он А. И. Тургенева [в 1821 г. это все еще новинка, и он заказывает их в Петербурге. - Ю. Л.]. [...] Я хлопочу о портках" (Остафьевский архив, т. II. СПб., 1899, с. 210). Известно высказывание Вяземского, также подчеркивающее, что панталоны в момент действия первой главы романа были новинкой и что высказывание об этом в EO имело остро злободневный характер: "В 18-м или 19-м году в числе многих революций в Европе совершилась революция и в мужском туалете. Были отменены короткие штаны при башмаках с пряжками, отменены и узкие в обтяжку панталоны с сапогами сверх панталонов; введены в употребление и законно утверждены либеральные широкие панталоны с гульфиком впереди, сверх сапог или при башмаках на бале. Эта благодетельная реформа в то время еще не доходила до Москвы. Приезжий NN первый явился в таких невыразимых на бал к М. И. Корсаковой. Офросимов, заметя это, подбежал к нему и сказал: "Что ты за штуку тут выкидываешь? Ведь тебя приглашали на бал танцевать, а не на мачту лазить; а ты вздумал нарядиться матросом" (Вяземский, Старая записная книжка, с. 152).
Жилеты, хотя и были известны в XVIII в. (гвардейские модники екатерининских времен нашивали по семи жилетов один поверх другого), но, как и фраки, подвергались гонению при Павле I. В дневнике кн. Дарьи (Доротеи) Ливен - родной сестры Бенкендорфа и многолетней подруги Гизо читаем: "Жилеты запрещены. Император говорил, что именно жилеты совершили французскую революцию. Когда какой-нибудь жилет встречают на улице, хозяина его препровождают в часть" (E. Daudet, Une vie d'ambassadrice au siиcle dernier. La princesse de Liиven. Paris, 1909, p. 27, оригинал по-фр.). В сезон 1819-1820 гг. в моде были жилеты, о которых хлопотал А. Тургенев, писавший в Варшаву Вяземскому: "Здесь никак нельзя достать черного полосатого бархата, из коего делают жилеты и какой ты мог видеть и у брата, а в Варшаве, сказывают, есть. Пришли мне на один жилет пощеголеватее" (Остафьевский архив, т. II. СПб., 1899, с. И). А получив, уведомлял с удовольствием: "Весь пост и здесь, и в Москве буду щеголять в твоих жилетах" (там же, с. 23).
Цвет фраков в 1819-1820 гг. еще не установился окончательно. Свербеев вспоминал: "...черных фраков и жилетов тогда еще нигде не носили, кроме придворного и семейного траура. Черный цвет как для мужчин, так и для дам, считался дурным предзнаменованием, фраки носили коричневые или зеленые и синие с светлыми пуговицами, - последние были в большом употреблении, панталоны и жилеты светлых цветов" (Свербеев Д. Н. Записки, т. I. M., 1899, с. 265). Черный цвет связывался с трауром. Еще в 1802 г. в "Письме из Парижа" говорилось о бале, на котором "мужчины, казалось, все пришли с похорон [...] ибо были в черных кафтанах" ("Вестник Европы", 1802, № 8, с. 355-356; ср. у Мюссе: "...во всех салонах Парижа - неслыханная вещь! мужчины и женщины разделились на две группы - одни в белом, как невесты, а другие в черном, как сироты, - смотрели друг на друга испытующим взглядом [...] черный костюм, который в наше время носят мужчины - это страшный символ" (Мюссе А. Исповедь сына века. Новеллы. Л., 1970, с. 24). Ощущение черных фраков как траурных сделало их романтическими и способствовало победе этого цвета уже в 1820-е гг.
Комментируемые стихи воспринимаются как ирония в адрес иноязычной лексики и европеизированного быта русского денди. Однако то, что П выделил курсивом "слов" (это подчеркиванье встречается уже в ранних черновых вариантах строфы), позволяет предположить, что здесь допустимо видеть и противоположную иронию в адрес шишковистского лексического ригоризма (ср. стихи В. Л. Пушкина: "И, бедный мыслями, печется о словах!" - или: "Нам нужны не слова - нам нужно просвещенье" - Поэты 1790-1810-х годов, I, с. 666).
