Андрей Губин - Афина Паллада
Саид наконец улыбается.
Али и Сафар курят. Старший слушает последние известия и выключает приемник — экономит батареи. Разият с сыном ужинают. Глаза у Мухадина стали маленькими, как вишневые косточки, он почти спит. Но все время вскидывается: не просмотреть бы чего из жизни взрослых.
Спит Мухадин. Спят братья. Разият что-то штопает и клюет носом. Саид втыкает в землю возле печки полые камышины, растопляет куски свинцового кабеля на совке, льет и режет свинцовые трости, катает на сковородах — волчья картечь. Устало коптит фонарь.
— Ложись спать, — говорит чабан арбичке.
— Рано, — поднимает она тяжелеющую голову.
— Ну, сказал, что ли!
И Разият, вздохнув, как лошадь, с которой сняли хомут, идет спать. А чабан еще чистит ружья, мажет стволы тракторной смазкой.
В степи то и дело попадается дичь. Чабан — охотник по образу жизни, а Саид охотник вдвойне — и по страсти. Всю осень стрелял уток, пока бригада не взбунтовалась — закормил жирной утятиной! Теперь ждет морозов, чтобы пойти на волка, сайгака и лису.
Залаяли собаки. На человека. Где-то за три версты скрипнула телега или ветер донес крик. Саид берет ружье, выходит в мокрую, шлепающую каплями темноту. Хорошо ему: рядом, за стеной, Секки, сирень ее глаз сегодня вся распустилась ему навстречу. От любви стал, как мальчишка. Вот если бы сейчас на кошару налетели какие-нибудь враги. Он сумел бы защитить милые глаза! Долго всматривается в темноту. Собаки молчат.
Ночь. Буруны. Осень.
В воскресенье Саид и Мухадин играли в казака-разбойника. Разбойником был Мухадин. На горячем коне — розовая хворостина — он гнался за чабаном, стрелял и бросал аркан на скаку. Оба выскочили из камышей на берег Кумы.
Секки полоскала белье. Мухадин задохнулся от удачи — можно заодно и бабу пленить! Но большой папка — братьев отца он тоже зовет отцами, это от родового строя, — забыл об игре, что ли, остановился возле горянки.
— Руки береги, вода, как лед! — просит Саид.
Она нагнулась ниже, продолжая свое дело.
— Не хочешь говорить, Секки?
— Саид, — впервые назвала по имени, — мы уедем отсюда.
— Зачем? — испугался чабан.
— Я не могу, боюсь тебя, думать стала много…
— Большой папка, — гнусит казак-разбойник, — убегай, я тебя два раза убил.
— Не уезжай… пропаду тут… с ума сошел, что ли… какая ты красивая!.. Почему раньше не встретил?..
— Хасан стал замечать. Во сне звала я тебя, он слыхал, ногой ударил.
— Кто дал право бить? — Саид побледнел от злости и гнева за унижение любимой. Ты такой же человек, как и он! Где ударил!
— Да здесь… стыдно.
— Покажи!
— Вот, — подняла юбку чуть выше колена — розовый с черным синяк.
У Саида закружилась голова от белизны ее ног. Заскрипел зубами от невозможности помочь ей. Если бы не любил, то поговорил бы с Хасаном открыто, по-человечески. Но помочь, приласкать хотелось. С клокочущим у горла пульсом шепнул:
— Приди ночью, когда уснет он, к овцам.
— Боюсь. Нож точил все утро. К Ибрагимову поехал, там мулла появился, хочет лечить меня… Нет, не от любви… не беременею я… И за тебя боюсь. Уедем мы лучше с Хасаном…
— Пух! — выпалил из винтовки-камышинки Мухадин, и Саиду пришлось падать.
— Фью! — свистнула пуля над головой Саида через день, когда он возвращался с охоты по гребню буруна.
Он присел под кустом, всматриваясь в мглистую степь, откуда стреляли. Ветер стриг темные туманы, швырял их волнистыми кипами на бледное солнце. Охотничий сезон начался. Выстрелы гремели всюду. Знаток оружия, он определил: стреляли из малокалиберной винтовки. Малокалиберка была у Ибрагимова, но Ибрагимов — друг Муратова. Саид незаметно сполз с буруна, прошел домой камышами, о случившемся никому не сказал.
Постепенно узелки распутывались. Неделю назад чабаны из бригады Алимбекова, лучшего друга Ибрагимова, прятали в зарослях на островке десяток овец. Саид видел, заподозрил неладное, но решил, что чабаны делают какую-то махинацию в своей отаре. Через день пришли чабаны из соседнего колхоза, разыскивая пропавших овец. Саид показал на островок. Чабаны Алимбекова отреклись от участия в краже. Алимбеков не изменил хорошего отношения к балкарцу, но Ибрагимов с Саидом не поздоровался. Правда, тут была и другая причина. Надо же случиться, что в этот день памирский волкодав Саида сильно потрепал в степи кавказскую овчарку Ибрагимова, натасканную на людей. И может, поэтому между прежними друзьями пролегла полоса отчуждения. Но был еще один узелок: Хасан целыми днями стал пропадать у Ибрагимова.
Секки вышла на третью ночь. Он гладил ее руку и рассказал о выстреле. Сильно забилось ее сердце. Неожиданно из домика вышла Разият с фонарем и услышала шаги скрывающейся пары.
Утром, когда отара ушла, Разият сказала Саиду:
— Что делаешь, Саид…
— Замолчи! — вскипел он, чувствуя справедливость ее слов. — Молодая еще учить!
Выскочил на баз и столкнулся с Хасаном. В глазах рабочего злость, ревность, мольба, страх. Он угодливо раскрыл серебряный портсигар перед чабаном, и Саид механически взял папиросу, не зная, что с ней делать. Хасан приободрился, дав маленькую взятку, задымил на весь баз. Но плечи мелко дрожат, на губах лиловой пленкой нарастают невысказанные слова обиды, ревности.
Подошел коренастый, как пень, Магомет, рабочий, демобилизованный сержант. Острым самодельным ножом стругает палочку. К Саиду сразу подошли собаки, ворча на Магомета, — они не признавали его, несмотря на его щедрые подачки. Магомет присел, чтобы меньше раздражать собак, закурил и стал рассказывать любовную историю, якобы недавно случившуюся в их ауле.
— И его и ее на куски порезали! — закончил он.
Саид ушел и решил прекратить свидания с сиреневоглазым шайтаном, как назвала Секки Разият. Не Магомет испугал Саида — мольба и страх в глазах Хасана. Брезгливое чувство жалости переплавилось в гордость щедрого чабана, никогда не пользовавшегося чужим добром.
Под вечер Саид возвращался из поселка с собрания, сбивая ярлыгой головки бурьяна. Степь потемнела. Угрюмо шелестел камыш. Вихрились песчаные смерчи. Из камышей вышли трое. В руках палки, что в степи обычно. У одного оказался железный штырь…
Саид катался по дороге, обливаясь кровью. Убили бы, да сумел вскочить и раскрыть большой охотничий нож. Неизвестные побежали. Один застрял в лимане, и Саид полосовал его ярлыгой до большой крови.
Домой пришел с кровавым, распухшим лицом. Братья мигом схватили ружья и поскакали в ночную степь искать обидчиков. Разият спокойно грела воду, чтобы промыть лицо. Вошла Секки и опередила ее. Перевязывая чабана, она метнула глазами стальную ненависть в сторону загадочно улыбающегося мужа.
Залаяли собаки. На пегеньком ослике приехал сухопарый рыжебородый мулла. Он объезжал кошары горцев: подходил великий мусульманский пост, и надо было очистить души правоверных от прегрешений.
Проводил муллу в дом Али.
Мулла вошел к Саиду. Чабан лежал под одеялом. Мулла плотно закрыл за собой дверь, пропел молитву.
— Мир и богатство этому дому!
— Спасибо, отец, садись, отдыхай.
Уважение к старшим по возрасту, гостеприимство, особенно ночью, в степи, взяло у Саида верх над остальными чувствами.
— Мусульманин, — торжественно начал мулла, — думаешь ты о боге?
— У меня отара большая, некогда другими делами заниматься.
Мулла потеребил рыжий ленок бороды.
— Сабля пророка над твоей головой, безумец! Что ты делаешь? Народ судить тебя хочет — кто остановит руку народа? Разве не дал тебе аллах жену? Разве ты не можешь взять вторую?
Саид прикрыл глаза, посапывал, словно засыпая.
— Ты слышишь, Гог и Магог?
— Что тебе надо, отец?
— Посвященным открыто все. Могилу вижу. Свежие листья на ней. В крови сабля пророка. И ты сегодня в крови, зол, печален. Не буду беспокоить тебя. Завтра заеду. Почитай учение всемогущего. — Мулла достал книгу в черной коже и серебре — Коран на арабском языке. Узкое фанатичное лицо осветилось черным огнем глаз. Он раскрыл Коран на заложенном месте. — Помни: «Лев разорвет собаку, если собака приблизится ко льву!».
— У меня свой Коран есть! Лучше раздевайся, поешь, отдохни.
— Где твой Коран? — прищурился старик.
Саид показал на стопку книг.
Мулла вышел и не захотел ночевать на этой кошаре. Потом он целый час говорил с Секки и уехал не раньше, как она разрыдалась от страшных проклятий и угроз. Мулла все-таки согласился благословить ее чрево, взяв с мужа десять рублей. Хасану сказал: «Пока не будет детей, не будет покоя, торопись, мусульманин».
Ночью в родилке Секки жестоко избили. Она была сильнее Хасана и вырывалась, поэтому Магомет держал ее широкой сальной рукой за шею. Хасан бил. Третий стоял у двери — пожилой богомольный мужчина, страдающий язвой желудка. Женщины молча сидели в углу.
