Сергей Бодров - Связной
– Да там, в палате, дядька с горлом кончается…
– Как кончается?
– Да разметал все, по полу бьется, синий уж…
– Зашивайте, Анатолий Лукич, – Поляков вышел и как был, с окровавленными руками, побежал к палатам заразного отделения.
В коридоре стояли больные в синих халатах, заглядывая в бокс через разбитое окно.
Они пропустили врача. На полу в осколках разбитого стекла лежал здоровый мужик в разодранной пижаме. Поляков встал на колени, потрогал пульс, стал делать массаж сердца. Потом полой халата вытер рот, полный пены, и начал искусственное дыхание.
Больные молча наблюдали из сумрака.
– Наталья, – задыхаясь, крикнул Поляков, – позови фельдшера… Или Анну Николаевну…
– Ага… – Наталья побежала по коридору, больные снова сомкнулись.
Поляков все вдувал и вдувал воздух, вытирая рот, появилась Анна, отправила всех по палатам, принялась нажимать мужику на грудь.
– Все, – сказал Поляков, прислушавшись на секунду. – Сердце не бьется.
В прозекторской уже поздно ночью Поляков курил с Анатолием Лукичом.
– Как же я причину смерти установлю? Вскрытие обязательно надо делать.
– Ой, доктор, хлопот потом не оберетесь. Родня замучит, скажут, зарезали в больнице… Согласие надо получить, а согласия они не дадут все равно…
– Да что за чушь, человек умер ведь не от дифтерии… Знать бы надо…
– Да от сердца он умер, миокард у него лопнул, вот и помер, что тут сделаешь… Дифтерия ни при чем.
– Сам знаю, а скажут, от детской болезни не вылечил…
Дверь приоткрылась, вошла Анна с лотком.
– Михаил Алексеевич, я сыворотку противодифтерийную приготовила.
– Да уж, доктор, вы так неосторожно, не жалеете себя.
Поляков засучил рукав, и Анна ввела противодифтерийную сыворотку.
– Ребенок-то как у той?
– Ничего, девочка, четыре фунта. Без патологий.
Заснуть Поляков решительно не мог. Глаза слезились, одолевал зуд. Он накинул халат, запалил лампу, стал что-то читать. Время от времени смотрел на руки, даже измерил какую-то болячку штангенциркулем. Лег, снова вскочил, пошел посмотрел на себя в зеркало, оттянул поочередно веки, губы.
Посмотрел в книжке на фотографию усатого мужчины с лицом, изъеденным трещинами и фурункулами, глянул на портрет женщины в черном, который стоял на столе.
Чуть«не плача, Поляков отчаянно застучал кочергой по чугунной печной дверце.
Наталья в тулупе поверх сорочки молча слушала доктора в дверях.
– Скажешь Анне Кирилловне, что у меня, видимо, реакция на сыворотку, аллергия… Пусть придет. Пусть морфию, что ли, захватит…
Наталья преданно смотрела, открыв рот.
– Поняла, что сказать?
– Ага… Что сыворотки… От сыворотки заболел…
Поляков с трудом поднялся и начеркал что-то на рецептурном бланке.
Укол подействовал тут же. Во-первых, боль отпустила, во-вторых, сразу заиграла музыка. Поляков благодарно кивнул Анне, облегченно вытер лоб.
– Лучше?
– Значительно… – можно было прочесть по его губам.
Звук через иглу и трубу пролетал над столом с книгами, над Анной, склонившейся с инструментами, над шкафами, куда-то в дальний угол, и медленно опускался на уже засыпающего Полякова…
Молодая певица, исполняющая на той же сцене партию Маргариты, была и похожа, и непохожа на свой портрет. Но пела она действительно прекрасно.
В утреннем свете голос распространялся высоко, гораздо выше флигеля и больничного двора с конюшней, и необыкновенно было то, что все, что с высоты охватывал глаз, включая берег реки, дальнюю усадьбу с парком, даже церковь в Муравишниках, все было покрыто снегом.
Поляков, немного жмурясь, весело оглядывал двор.
– Это что же, уже десять часов? – спросил он Власа, глянув на часы.
– Так точно, ваше благородие, – отвечал Влас, толкая лопату со снегом.
– А что не разбудили? На прием-то есть кто? – стал догадываться Поляков.
– Никого. Ни души не принесло. Вон навалило-то… Это лучшей дома болеть, покуль доедешь, помрешь, не ровен час…
Музыка заиграла еще сильнее, Поляков исследовал двор, через окно переговорил с фельдшером, помахал ему, возвращаясь, приказал Власу ставить самовар и воду для мытья.
На граммофоне крутилась новая пластинка. С наслаждением он терся мочалкой, сидя в большом корыте, прямо в жарко натопленной гостиной. Наталья подносила воду, старательно отвернувшись, лила ему на голову. Приходила Анна, и он кричал ей через дверь: «У вас руки золотые, прекрасно! Совсем здоров стал…»
Потом Поляков решил пить чай и писать письма, потом смотрел в окно.
Во двор въехала странная бричка. Старичок кучер начал освобождать пассажира из-под полостей, а Влас почтительно подмахнул лопатой у подножки. Из брички появилась дама лет сорока, с муфтой и мопсом. Дама была красивая и современная, она жизнерадостно потянулась и захохотала, увидев Анатолия Лукича.
Пока Поляков мыл руки, а Анатолий Лукич ему поливал из кувшина, высокомерно поглядывая на мопса, дама свободно расположилась за ширмой в гинекологическом кресле и закурила длинную петербургскую папироску.
– Это вот как раз из Никольского, полковника Шеффера вдова, разорившаяся… Сама с чего-то заявилась, – шепотом успел объяснить фельдшер до того, как залаял мопс.
– О Боже, Микки, замолчи! Демьян Лукич, сделайте милость, вынесите его…
Фельдшер, поджав губы, вынес собачку, а Поляков учтиво вышел к пациентке.
– Здравствуйте… Вы наш новый доктор?
Темнело рано. Снег снова начал падать крупными неправильными хлопьями на бричку со старичком, на лошадку и Власа в обрамлении тюля.
– Не зажигайте, не зажигайте…
– Я занавески закрою…
– Помогите, бессовестный… Помогите застегнуть…
– Я, признаться…
– Ах, я сама… Вы меня с толку сбили, голова закружилась…
Поляков прислонился лбом к стеклу, закурил.
– О Боже, я упаду сейчас…
– Екатерина Ка… Екатерина, позвольте вас на воздух проводить, – повернулся он к ней.
– Стойте, стойте, прошу вас. Стойте так. У вас профиль красивый. И глаз не видно. Даже не вздумайте приближаться…
Послышались удаляющиеся шаги, и Поляков отчетливо понял, что ему снова плохо.
Он прошел по коридору между палатами, заглянул в одну, где Наталья с тележкой раздавала чай, пощупал за ушами у дядьки с большим синим пузырем на голове, прошел дальше, встретил выходящего из женского отделения фельдшера с бумагами и там же нашел Анну Кирилловну, делающую перевязку.
– Добрый вечер, доктор…
– Здравствуйте, добрый вечер…
Говорить при больных было неудобно, Поляков еще кого-то осмотрел, а тут вернулся фельдшер со стетоскопом.
– Вот у Замахиной воспаление, я думаю, свечи надобно, – начал докладывать он.
– Да, разумеется, делайте…
Анна вышла, Анатолий Лукич ждал, не будет ли дальше указаний, Поляков почувствовал жар и раздражение.
– Ну-с, ладно, – кивнул он, выходя, чтобы фельдшер не увязался следом.
Анна была уже в соседней палате, он открыл дверь и строго сказал:
– Анна Кирилловна, я думаю, следует повторную инъекцию сделать…
– Кому? – растерялась Анна.
– Еще инъекцию. Морфию, – тихо проговорил Поляков.
Старуха, сидящая на кровати, забормотала:
– Батюшка, помираю я, отпусти до дому помереть, боль давит, мочи нет, вот грудь давит…
– Тихо, тихо, тихо, – Анна уложила бабку и кивнула Полякову: – Я сейчас, доктор…
Массируя место укола, Поляков поставил пластинку, аккуратно опустил головку с иглой.
– Чаю выпейте со мною, Анна Николаевна…
– Кажется, приедет кто-то, наверняка…
Музыка медленно набирала силу. Пели виолончели, поднимались басы. Поляков дождался, пока вступит голос, и услышал Анну.
– Красивая женщина, – она смотрела на фотографию. – Это жена ваша?
– Нет. То есть приятельница… Бывшая.
– Красивая женщина…
– Вы, Анна Николаевна, тоже красивая женщина. Вы в Москве, в Большом театре, бывали?
– Да, бывала, два раза.
– Я тоже два раза. А в Киеве бывали?
– Нет. В Киеве нет…
– А я вот в Киеве почти каждый день на театре бывал. «Фауста» раз сорок, наверное, слушал, да и «Аиду» тоже… Пешком бегал, я рядом жил, на Андреевском, знаете?
Анна покачала головой, улыбаясь, подошла к окну. Снег прошел, в небе стояли крупные звезды.
– Ну да, вы же в Киеве не бывали…
Музыка звучала все прекраснее, раскачиваясь в такт ей, посреди заснеженного двора стоял Влас в одной рубахе, уставившись вверх, на небо.
– Ну вот, приехал кто-то… Один. За вами, значит, доктор.
– Это что же, мне ехать куда-то?
– Не надо бы вам сейчас ехать…
– Да мне совсем и не хочется, признаться…
– Странно, это из Симоновской больницы сторож; может, у Бомгарда что-то…
Поляков уже пошел открывать дверь, Анна, упершись лбом в стекло, слышала голоса.
