Вера Лукницкая - Николай Гумилев
В середине мая, проводив жену в Париж, Гумилев уехал в Слепнево.
"Под влиянием рассказов Анны Ивановны о родовом имении Слепневе и о той большой старинной библиотеке, которая в целости там сохранилась, Коля захотел поехать туда, чтобы ознакомиться с книгами, - пишет в своих воспоминаниях жена брата Дмитрия А. Фрейганг-Гумилева.
В то время в Слепневе жила тетушка Варя - Варвара Ивановна Львова... старшая сестра Анны Ивановны. К ней... приезжала ее дочь Констанция Фридольфовна Кузьмина-Караваева со своими двумя дочерьми. Приехав в Слепнево поэт был приятно поражен, когда кроме старенькой тетушки Вари навстречу ему вышли две очаровательные молоденькие барышни Маша и Оля. Маша с первого взгляда произвела на поэта неизгладимое впечатление..."
Маша была умна, хороша собой и неизлечимо больна туберкулезом. Гумилев нежно заботился о ней, старался всячески ее развлечь.
Кузьминым-Караваевым принадлежало соседнее имение - Борисково. Собственно, Слепнево не было барским имением, это была скорее дача, выделенная из Борискова. Неподалеку находились еще два имения - Подобино и Дубравка. В них жили друзья Гумилевых и Кузьминых-Караваевых - Неведомские и Ермоловы. Соседи с удовольствием гостили друг у друга и часто проводили время вместе. То лето шло в прогулках, верховой езде, развлечениях и увлечениях, Ахматова потом вспоминала так: "Я не каталась верхом и не играла в теннис, я только собирала грибы в обоих садах, а за плечами пылал Париж в каком-то последнем закате".
Гумилев с детства умел собирать вокруг себя компанию и затевать невероятные фантастические игры. Здесь же он был, что называется, в ударе. Создал посредством домочадцев и силами друзей-соседей даже собственный цирк с настоящими цирковыми номерами. А потом и домашний театр.
В. Н е в е д о м с к а я: "...помню, раз мы заехали кавалькадой человек в десять в соседний уезд, где нас не знали... крестьяне обступили нас и стали расспрашивать - кто мы такие? Гумилев не задумываясь ответил, что мы бродячий цирк и едем на ярмарку в соседний город давать представление. Крестьяне попросили нас показать наше искусство, и мы проделали перед ними всю нашу "программу". Публика пришла в восторг, и кто-то начал собирать медяки в нашу пользу. Тут мы смутились и поспешно исчезли.
В дальнейшем постоянным нашим занятием была своеобразная игра, изобретенная Гумилевым: каждый из нас изображал какой-то определенный образ или тип - "Великая интриганка", "Дон-Кихот", "Любопытный" (он имел право подслушивать, перехватывать письма и т. п.), "Сплетник", "Человек, говорящий всем правду в глаза" и так далее. При этом назначенная роль вовсе не соответствовала подлинному характеру данного лица - "актера". Скорее наоборот, она прямо противоречила его природным свойствам... Старшее поколение смотрело на все это с сомнением... В характере Гумилева была черта, заставляющая его искать и создавать рискованные положения, хотя бы лишь психологически. Помимо этого у него было влечение к опасности чисто физической".
Вспоминая лето 1911г., Неведомская рассказывает о пьесе, которую сочинил Гумилев для исполнения обитателями Подобина, когда упорные дожди загнали их в дом. Гумилев был не только автором, но и режиссером. "Его воодушевление и причудливая фантазия подчиняли нас полностью, и мы покорно воспроизводили те образы, которые он нам внушал. Все фигуры этой пьесы схематичны, как и образы стихов и поэм Гумилева. Ведь и живых людей, с которыми он сталкивался, Николай Степанович схематизировал и заострял, применяясь к типу собеседника, к его "коньку", ведя разговор так, что человек становился рельефным; при этом "стилизуемый объект" даже не замечал, что Николай Степанович его все время "стилизует"".
Летом Гумилев не только отдыхал. Он написал статью, вошедшую в книгу "Письма о русской поэзии", прочитал Сенковского, съездил в Москву, встретился там с Андреем Белым, посетил Третьяковскую галерею, был с визитом у Брюсова, познакомился у него с поэтом Николаем Клюевым. А главное написал много стихов.
Из Москвы он снова поехал в Слепнево и только в начале сентября вернулся в Царское.
В это лето 1911 года Анна Ивановна купила в Царском Селе дом, на Малой улице, 63 (ныне ул. Революции, 57). В этом доме Гумилевы жили до 1916 года.
Однажды А. А. Ахматова с грустью сказала П. Н. Лукницкому: "Уйдя от Гумилевых, я потеряла дом".
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
5.04.1925
...В 3 часа - за час до положенного по расписанию обеда - АА предложила мне пойти со мной на Малую улицу, показать мне дом Гумилевых. В ответ на мое беспокойство - не слишком ли она утомлена для такой прогулки, не будет ли ей такая прогулка вредна, АА уверила меня, что ей даже следует немного гулять и что это будет только полезно.
Надели шубы, вышли. Солнце ясное, милое... Воздух чистый... Но снег еще не весь растаял, и грязи, и грязных луж местами не обойти. Идем неторопливо. АА лучистым взором показывает мне на дома, с которыми связаны какие-нибудь ее воспоминания, и рассказывает мне. Идем по Московской... АА указывает на белый собор: "Вот в этом соборе Николай Степанович говел последний раз. А вот это - Гостиный двор, - и АА перевела глаза направо. - А там, дальше, гимназия, в которой я училась, только тогда она была совсем другая - теперь ее перестроили... Увеличили ее, пристроили сбоку и надстроили верх..."
С Московской мы свернули направо - пошли мимо гимназии...
АА: "Из этой двери мы выходили на улицу, а вот здесь, в Гостином дворе, поджидали нас гимназисты - они выбрали это место, чтобы их не очень видно было..."
АА с грустью смотрит на грязные, испорченные тротуары, на сломанные заборы, на пустыри, где когда-то, она помнит, стояли хорошенькие, чистые дома.
АА: "Подумайте, этот город был самым чистым во всей России, его так берегли, так заботились о нем! Никогда ни одного сломанного забора нельзя было увидеть... Это был какой-то полу-Версаль... Теперь нет Царского Села..."
Я понял, что в Детском настроение АА не может быть хорошим, я думаю, каждый камень, каждый столбик, такой знакомый и такой чужой теперь, попадая в поле ее зрения, причиняет ей физическую, острую боль.
Когда мы свернули на Малую улицу, шли по ней, АА обратила мое внимание на серый 3-этажный деревянный дом на левой стороне улицы. АА: "Это дом Сергеева... Я здесь жила, когда мне было 3 года..."
Наконец еще издали АА показала: "А вот мы и дошли.... Видите - зеленый домик с той стороны? Это дом Гумилевых..." Я увидел 2-этажный, в 3 окна вверху и 5 окон внизу, хорошенький, деревянный домик с небольшим палисадником, из которого поднималось высоко одно только большое, теперь еще голое дерево, несколько других, маленьких и чахлых деревьев не смели протянуть свои ветви даже к окнам 2-го этажа. Вошли во двор. Мимо окон кухни и ванной обошли дом с другой стороны. Крошечный садик. В него выходит большое окно столовой, а за ним - окно комнаты Николая Степановича... Минуту, может быть - две, стояли молча; потом АА повернулась, пошла. "Этот заборчик тоже разрушен... Тогда все было чисто, убрано, выкрашено. Теперь все так привыкли видеть вот такое разрушение, что даже не замечают его (запустенье?)" Выходя на улицу, АА показала мне гимназию: "Здесь Николай Степанович учился... Иннокентий Федорович жил здесь одно время..."
АА рассказала: 1-е окно (со стороны, противоположной калитке) было окном ее комнаты. Следующее окно - библиотеки. 3-е - среднее - окно фальшивое, было раньше, осталось им и теперь. Два других окна - окна гостиной. Во 2-м этаже жил Лева.
Подошли к калитке. АА показала мне жестяную доску с этой стороны дома. На доске масляными красками: "Дом А. И. Гумилевой"... Эта доска с надписью так и осталась отдельной - легла с другой стороны мозга, не с той, с которой улеглись все впечатления от сегодняшней поездки... Не знаю почему, но, вспоминая эту поездку, я могу сопоставить, взять рядом, назвать вместе два любых предмета - книжку Мандельштама и Детскосельский вокзал, синий ободок тарелки, из которой я обедал, и арку Гостиного двора, но эта доска существует в моей памяти отдельно, она ни с чем не может ужиться, она --отшельница.
За углом электрической станции, по пересекающей Малую улице, находится дом Тирана, "где Николай Степанович одно время жил...".
Май, 1925
АА: "У Коли желтая комната. Столик. За этим столиком очень много стихов написано. Кушетка, тоже желтая, обитая. Часто спал в библиотеке на тахте, а я на кушетке у себя. Стол мой, 4 кожаных кресла были у меня в комнате. Все из Слепнева привезла, красного дерева. Кресло - карельской березы.
Кабинет - большая комната, совсем заброшенная и нелюбимая. Это называлось "Абиссинская комната". Вся завешана абиссинскими картинами была. Шкуры везде были развешаны".
Комната АА ярко-синяя, шелковая обивка, сукно на полу, какой-то зверь у кушетки лежал (выдра?).
Все это до осени 15 года. А с весны 16-го все было иначе. Комнаты АА и Николая Степановича сданы родственнице (Миштофт). АА переехала в кабинет, а Николай Степанович жил наверху в маленькой комнате.
