Рольф Стенерсен - Эдвард Мунк
Доктор Мунк посмотрел на сына и сказал:
— А тебе не хочется стать кем-либо? Подумай, сколько в стране водопадов.
Доктор Мунк ушел. Эдвард остался с теткой и младшими детьми. Он не мог усидеть на месте. Пересаживался со стула на стул. Паульсен не пришел. Когда доктор Мунк вернулся, Эдвард лег спать. Доктор Мунк вошел к нему и сказал:
— Эдвард, самое трудное в мире, — это продать картину.
ПЕРВЫЕ ГОДЫ ЮНОСТИ
Юный Эдвард Мунк попал в кружок художников и кутил, завсегдатаев ресторана «Гран» в Осло. Руководил кружком поэт Ханс Йегер[2]. Свой кусок хлеба насущного Йегер зарабатывал тем, что служил писцом в стертинге. Он написал две смелые, честные книги, которые были конфискованы властями, и наконец «Библию анархиста».
Йегер видел в христианстве причину всех бед и зол. Половое влечение, по его мнению, выше стремления к спариванию, это — источник наслаждения, делающий человека лучше, менее одиноким. Это то тепло и радость, в которых мы все так нуждаемся. Христианство с его строгими законами сделало людей жестокими, равнодушными, лживыми. Величайшая добродетель человека — честность и откровенность. Буржуазия и брак — опоры ханжества. Кружок Йегера создал себе десять новых заповедей. Первая гласила: не почитай отца и мать. Четвертая: встречай свистом Бьёрнстьерне Бьёрнсона[3]. Шестая: не носи отстегивающихся воротников. Десятая: покончи с собой.
Мунк не был горячим приверженцем этого пестрого кружка талантов, считавшего сифилис испытанием зрелости, а самоубийство общественным протестом. Их мировоззрение импонировало ему больше, чем их образ жизни. Характерно, что в те годы он подружился с одним из самых молчаливых членов кружка — Сигбьёрном Обстфельдером[4]. Обстфельдер часто приходил к Мунку и просил разрешения посидеть у него. Он мог сидеть долго, не произнося ни слова. Однажды он сказал:
— У тебя хорошо сидеть, Эдвард. У других я не могу сидеть.
Этих художников, ищущих новых путей, связывала также дружба бедности. Каждый из них, будучи голоден, шел в ресторан и находил того, кто мог угостить вином и накормить. Здесь было легче получить рюмку водки, чем бутерброд.
Членами этого веселого кружка художников состояло и несколько женщин. Они выступали за простое, свободное и приятное общение между мужчиной и женщиной. За то, чтобы влюбленные могли жить вместе. Если одной из сторон это надоест, пусть уходит. Вскоре оказалось, что жить согласно этим правилам трудно.
— Рано или поздно наши дамы взлетали, махали руками, как крыльями, и кричали, словно испуганные куры:
— О боже, я снесу яйцо! Я снесу яйцо! Ты обязан на мне жениться!
Одна из дам этого кружка художников и собутыльников, где считалось важным привлекать к себе внимание и где самоубийство было далеко не редкостью, влюбилась в Мунка. Она была дочерью богатого коммерсанта, и, судя по всему, художники ей нравились больше, чем их произведения. Ей захотелось поймать в свои сети Эдварда Мунка. Мунк часто бывал с ней вместе, но не желал себя связывать.
— Она — женщина того типа, с которым меня всегда сводит случай. Это женщины с длинным острым носом и тонкими узкими губами. Я терпеть не могу этот тип. Только я сяду рисовать, она звонит и просит прийти.
— Приходи же, Эдвард. Здесь так уютно. Рисовать ты можешь и завтра.
— Кончилось тем, что я уехал в усадьбу Осгор, чтобы спокойно поработать. Так она послала за мной нашего общего друга. Он сказал, что я обязательно должен поехать. Она попыталась покончить с собой и лежит при смерти. Зовет меня. Я должен, должен поехать. Не успел я войти, как она вскочила с кровати и сказала:
— Ты любишь меня, Эдвард. Я знала, что ты придешь.
Мы поссорились и дело кончилось тем, что, вытащив какую-то вещь, она заявила:
— Я застрелюсь.
Я этому, конечно, не поверил, но по-рыцарски положил свою руку на ее. И вы думаете она не нажала курок? Прострелила мне палец! А увидев кровь, сказала:
— Я этого не хотела, Эдвард. Надеюсь, тебе не больно.
А потом побежала за мной вниз по лестнице, крича:
— Эдвард, я люблю тебя!
А ему было больно. Эдвард никогда не мог этого забыть, носил перчатку, чтобы скрыть искалеченный указательный палец на левой руке, на котором было надето толстое кольцо.
Мунку и раньше было трудно общаться с людьми. Теперь же он стал еще более нелюдимым. Если люди так злы и дики, что простреливают друг другу пальцы, то он не желает иметь с ними ничего общего. Лучше сидеть дома и писать. Если они хотят знать, что он о них думает, пусть посмотрят его картины. Если в этих картинах им не хватает уюта и счастья, так это лишь означает, что они мечтают и тоскуют о чем-то ему неизвестном. Жизнь — погоня за счастьем, борьба и нужда. Страсть, горе и страх. Если и есть нечто божественное, так это солнце и свет.
Двадцати трех лет Мунк создал картины, вызвавшие внимание и шум: «Больная девочка», «На другой день» и «Переходный возраст». «Больная девочка» — это нечто большее, чем прощание Мунка с любимой сестрой. Это поэма, мечта о смерти. Девочка сидит на стуле, повернув лицо к свету. Бледное лицо, облагороженное смертью, незаметно сливается с дневным светом. В волосах бледно-красные полосы, легкое маленькое красное пятно у рта. Тетка, сидящая рядом, склонила голову. Все кончено. Ее глаза не выносят этого зрелища. Больная стала светом.
Картина выдержана в неярких серых и зеленых тонах, линии мягки. Их скорее чувствуешь, чем видишь. Смысл картины — мир, освобождение.
Этой картиной Мунк вызвал целую бурю. Картина состояла не только из красок и линий. Она была одновременно музыкой, поэмой, мечтой.
«Из земли ты вышел, светом ты станешь».
На картине «На другой день» изображена полуобнаженная, смертельно усталая женщина. Пьяная, полуодетая, она лежит на кровати. Перед кроватью столик с бутылками и стаканами. Блуза расстегнута на груди. Рука и волосы откинуты в сторону зрителя. Теперь она может поспать.
На картине «Переходный возраст» обнаженная четырнадцатилетняя девочка сидит на краю постели. За ней — тяжелая, мешкообразная тень. Сложенные руки зажаты коленями. Видно, как в этой белой фигуре просыпается сознание пола и страх.
Критика обрушилась на Мунка с огромной силой. Его ругательски ругали и советовали найти себе другую профессию. Критики были возмущены безнравственностью картин. Они называли их болезненными, грубыми. После выставки этих трех картин рецензент крупнейшей газеты писал:
«Лучшая услуга, которую можно оказать Эдварду Мунку, это молча пройти мимо его картин. Картины Мунка значительно снизили уровень выставки. Приняв эти картины, жюри оказало ему плохую услугу».
Второй критик писал:
«Ради самого Мунка мне хочется, чтобы его картина „Больная девочка“ была снята с выставки. Не потому, что она менее свидетельствует о его даровании, чем его предыдущие работы, но потому, что показывает его лень в области саморазвития. „Больная девочка“ в ее теперешнем виде — это испорченный, наполовину уже стертый набросок. Это неудача».
Третий критик писал:
«Тут речь идет уже не о характере, а о полубезумных бреднях, о настроении, возникающем при белой горячке, о бредовых галлюцинациях».
Даже двоюродный брат Мунка, художник Густав Венцель[5], критиковал картину.
— Ты пишешь, как свинья, Эдвард. Что за руки ты нарисовал, они похожи на обрубки.
— Не можем же мы все писать веточки и ноготки, — отвечал Мунк.
Мунк отдал картину Кристиану Крогу [6], поскольку Крогу она понравилась. Через тридцать лет более поздний вариант картины был продан за 50 тысяч франков.
В 1908 году Национальная галерея в Осло купила картину «На другой день», и в связи с этим один из ведущих критиков писал: «Отныне граждане города не смогут водить своих дочерей в Национальную галерею. Доколе пьяным проституткам Эдварда Мунка будет разрешаться спать в государственной Национальной галерее, чтобы опомниться от хмеля?»
Об одном из самых плохих критиков искусства Мунк сказал:
— Поскольку ему не удалось стать поэтом, и из-за болезни пришлось носить синие очки, он сделался знатоком искусства.
В кругу художников многие рано поняли, что Мунк — великий художник.
Среди художников Осло, сплотившихся вокруг Мунка, были Кристиан Крог и Эрик Вереншёлль [7]. Несмотря на то, что Мунк редко хвалил их вещи, они писали о нем, помогали ему деньгами.
Впервые Мунк поехал за границу в 1885 году. Три недели он провел в Париже.
В двадцать шесть лет, осенью 1889 года Эдвард Мунк получил государственную стипендию. Он снова поехал в Париж. Четыре месяца он посещал Бонна[8]. Смотрел в Париже картины Мане, Писсарро, Сёра, Синьяка и Кутюра[9].
