Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий - Юрий Михайлович Лотман
XXXIX. XL – Сдвоенный номер строфы не означает реального пропуска каких-либо стихов – он создает некое временное пространство, поскольку между временем действия данной строфы и предшествующей прошел «час-другой» (2).
3 – У Харитонья в переулке… – Московские адреса обозначались по церковным приходам. С. А. Рейсер в кн. «Революционные демократы в Петербурге» (Л., 1957) приводит образцы петербургского адреса («А спросить об них у Аничкова мосту, подле гауптвахты, в доме Зимина, входя из Садовой улицы во двор на правой руке во втором жилье первый из подъезда ход» – указание на церковный приход отсутствует); ср. московское («На Арбате, в Трубниковом переулке, в приходе Спаса на Песках, дом Богословского» или: «Близ Поварской в Трубниковском переулке, во приходе Рождества, что в Кудрине, в доме Евреинова» – Там же. С. 137). Дома в приходе церкви св. Харитония были знакомы П по детским воспоминаниям. Переехав осенью 1800 г. в Москву (из Петербурга), Пушкины «поселяются в доме Волкова» (ныне д. № 7 по Чистопрудному бульвару и № 2 по Большому Харитоньевскому пер.). В 1801 г. семья переехала «на квартиру в доме кн. Н. Б. Юсупова» (флигель, ныне не существующий, при д. № 17 по Большому Харитоньевскому пер.). В 1803 г. они переехали «в дом гр. П. Л. Санти» (ныне не существующий, находившийся на месте домов № 8 по Большому Харитоньевскому пер. 4 и № 2 по Мыльникову пер. (Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина / Сост. М. А. Цявловский. М., 1991. С. 20–21).
10 – С чулком в руке, седой калмык. – Мода иметь в доме слугой мальчика-калмыка относится к XVIII в. Ко времени приезда Лариных в Москву мода эта устарела, состарился и слуга-калмык. С чулком в руке… – Лишь в немногих богатых домах имелся специальный швейцар. Обычно его функцию выполнял кто-либо из дворовых слуг, занимавшийся в то время каким-либо домашним рукоделием.
13 – Старушки с плачем обнялись… – Ср.: «Все родственные, как встречи, так и проводы из далека приехавших или далеко отъезжавших родных в те времена сопровождались слезами, что ныне повывелось за редкими исключениями. Были ли тогда чувствительнее, любили ли родных больше – трудно решить. Всего вернее, что эту восторженность при свидании и грусть при прощании поддерживала затруднительность сообщений и потому неуверенность когда-либо свидеться» (Селиванов. С. 163).
XLI, 1 – Княжна, mon ange! – «Pachette!» – Алина! – Комический эффект возникает из-за смешения «французского с нижегородским»; к сугубо русскому уменьшительному имени Паша прибавился французский уменьшительный же суффикс – ett. Ср.: «Сашинет» в «Войне и мире» (т. 2, ч. IV, гл. 11). Интересный пример проникновения таких выражений в язык француза: Жозеф де Местр, говоря о Прасковье Головиной, именует ее «la comtesse Pache Golovine» (Religion et moeurs des Russes, anecdotes recucillés par le comt Josephe de Maistre et le P. Grivel, S. J. Mises en ordre et annotées par le P. Gagarin, S. J. Paris, 1879. P. 126). Де Местр воспроизводит форму имени, услышанную им в петербургских салонах.
Строфа построена как перебивы жеманной речи «московской кузины» («Ей богу сцена из романа», «Кузина, помнишь Грандисона?») и нарочито бытовых интонаций старшей Лариной.
12 – В Москве, живет у Симеона… – Видимо, в приходе Симеона Столпника на Поварской ул.
13 – Меня в сочельник навестил… – Сочельник – день накануне праздников Рождества или Крещения. Разговор Лариной и княжны Алины происходит в конце января – феврале 1822 г. Следовательно, «Грандисон» посетил княжну относительно недавно – в конце декабря 1821 г. или в начале января 1822 г.
XLIII, 7 – И ранний звон колоколов… – К заутрене звонят в 4 часа утра. Петербург будит барабан, Москву – колокол (см. с. 210–211).
XLIV, 11 – А я так за уши драла! – Отсылка к «Горю от ума»: «Я за уши его дирала, только мало» (д. III, явл. 10).
XLV, 11 – И тот же шпиц, и тот же муж… – Мода на маленьких комнатных собачек восходит ко второй половине XVIII в. Особенно ценились собачки возможно более миниатюрные – шпицы и болонки. Дамы держали их в гостиных на коленях. Существовали специальные «постельные собачки», которых клали в кровать. Молчалин, желая польстить старухе Хлестовой, подчеркивает малый рост ее собачки: «Ваш шпиц, прелестный шпиц; не более наперстка» (д. III, явл. 12). Крылов в басне «Две собаки» изобразил «Жужу, кудрявую болонку», которая лежит на мягкой пуховой подушке. Мода эта была в России утверждена примером Екатерины II: «…входила государыня; за нею иногда калмычек и одна или две английские собачки» (Брусилов Н. П. Воспоминания // Помещичья Россия… С. 14; ср. «белую собачку английской породы» в «Капитанской дочке» – VIII, 371). В начале XIX в. эта мода держалась еще в провинции и в кругах, тянущихся за уходящей модой («постельный» шпиц упомянут в «Графе Нулине» – именно он разбудил служанку). В столицах и в высшем свете этой моды придерживались лишь старухи. П вводит упоминание шпица как признак неподвижности застывшего быта московского общества.
12 – А он, все клуба член исправный… – Член Английского клуба, привилегированного закрытого заведения, основанного в 1770 г. Доступ в клуб был затруднен, и членство являлось знаком принадлежности к коренной барской элите. Несмотря на высокую плату («Избранные вновь в члены платят 100 руб., а потом уже в следующие годы 50» – Альманах на 1826 для приезжающих в Москву… 1825. С. 48), добиться избрания было вопросом не денег, а признания в мире дворянской Москвы.
XLV–XLIX – Несмотря на очевидную ориентацию П на изображение Москвы в комедии «Горе от ума», тон седьмой главы существенно отличается от тона комедии. Формально («по календарю») действие происходит в 1822 г., но время описания сказалось на облике изображаемого мира: это Москва после 14 декабря 1825 г., опустевшая и утратившая блестящих представителей умственной жизни. Не случайно в XLIX строфе упомянуты Вяземский и любомудры – деятели культуры, уцелевшие после декабрьского разгрома.
Показателен новый подход П к интеллектуальному уровню Татьяны: в пятой главе подчеркивалась ее наивность, приверженность к «простонародной старине»; интеллектуальной элитарности Онегина противопоставлялись нравственная чистота и народность этических принципов героини. Умственный приоритет оставался за Евгением, нравственный – за Татьяной. В седьмой главе автор сливает интеллектуальные позиции – свою и Татьяны. Общий разговор в гостиной для нее «бессвязный пошлый вздор». Чтобы «занять душу» Татьяны, необходима беседа Вяземского – одного из умнейших людей эпохи и, в данном случае, авторского двойника (см. с. 428).
XLVI, 2 – Младые грации Москвы. Выражение «грации Москвы» – понятное читателям тех лет ироническое прозвание, смысл которого раскрывается следующим образом: Елизавета Ивановна Нарышкина «была пожалована фрейлиной в 1818 г. с Марьей Аполлоновной Волковой и Александрой Ивановной Пашковой. Все
