Виссарион Белинский - <Стихотворения Полежаева>
Какая грубая смесь прекрасного с низким и безобразным, грациозного с безвкусным! Окончание пьесы, в котором заключена вся мысль ее, стоило, чтоб для нее выписать всю пьесу. Истинное эстетическое чувство и истинный критический такт состоят не в том, чтоб, заметив несовершенство или дурные места в произведении, отбросить его от себя с презрением, но чтоб не пропустить немногого хорошего и во многом дурном оценить его и насладиться им.
Впрочем, с лиры Полежаева сорвалось несколько произведений безукоризненно прекрасных. Такова его дивная «Песнь пленного ирокезца», – этот высокий образец благородной силы в чувстве и выражении:
Я умру! На позор палачамБеззащитное тело отдам!Равнодушно ониДля забавы детейОтдирать от костейБудут жилы мои!Обругают, убьютИ мой труп разорвут!.
Но стерплю, не скажу ничего,Не наморщу чела моего!И, как дуб вековой,Неподвижный от стрел,Неподвижен и смелВстречу миг роковой;И как воин и муж,Перейду в страну душ.
Перед сонмом теней воспоюЯ бессмертную гибель мою!И рассказ мой пленитИх внимательный слух!И воинственный духСтариков оживит,И пройдет по устамСлава громким делам,
И рекут они в голос один:«Ты достойный прапрадедов сын!»Совокупной толпойМы на землю сойдемИ в родных разольемПыл вражды боевой;Победим, поразимИ врагам отомстим.
Я умру! На позор палачамБеззащитное тело отдам!Но как дуб вековой,Неподвижный от стрел,Я недвижим и смелВстречу миг роковой!
Такова его прекрасная по мысли, хотя и не безусловно не погрешительная по выражению, пьеса – «Божий суд»:{24}
Есть духи зла – неистовые чадаБлагословенного творца.Удел их – грусть, отчаянье – отрада;А жизнь – мученье без конца.
В великий час рождения вселенной,Когда извлек всевышний перст,Из тьмы веков, эфир одушевленнойДля хора солнцев, лун и звезд —
Когда творец торжественное слово,В премудрой благости изрек:«Да будет прах величия основой!»И встал из праха человек;
Тогда, пред ним светлы, необозримыРасстлались гордо небеса —И юный мир, как сын его любимый,Был весь – волшебная краса.
И ярче звезд и солнца золотого,Как иорданские струи,Вокруг его властителя святого,Вились архангелов рои.
И пышный сонм небесных легионовБыл ясен, свят перед творцом,И на скрижаль божественных законовВзирал с потупленным челом.
Но чистый огнь невинности покорнойВ сынах бессмертия потух —И грозно пал, с гордынею упорной,Высокий ум, высокий дух.
Свершился суд!.. Могущая десницаПодъяла молнии и гром —И пожрала подземная темницаБогоотверженный Содом!
С тех пор враги прекрасного созданьяТаятся горестно во мгле —И мучит их, и жжет без состраданьяПечать проклятья на челе.
Напрасно ждут преступные свободы —Они противны небесам —Не долетит в объятия природыИх недостойный фимиам!
Таков его перевод пьесы Байрона «Валтасар», который некогда был неправо присвоен себе одним стихотворцем и напечатан в «Московском телеграфе», что и произвело большие споры между этим журналом и «Галатеею»,{25} где спорная пьеса была получена из настоящего источника:
Царь на троне сидит;Перед ним и за нимС раболепством немымРяд сатрапов стоит.Драгоценный чертогИ блестит и горит;И земной полубогПир устроить велит.Золотая волнаДорогого винаНежит чувства и кровь;Звуки лир, юных девСладострастный напевВозжигают любовь.Упоен, восхищен —Царь на троне сидит, —И торжественный тронИ блестит и горит.Вдруг неведомый страхУ царя на челеИ унынье в очах,Обращенных к стене,Умолкает звук лирИ веселых речей,И расстроенный пирВидит ужас очей:Огневая рукаИсполинским перстом,На стене пред царем,Начертала слова.И никто из мужей,И царевых гостей,И искусных волхвовСилы огненных словИзъяснить не возмог.И земной полубогОмрачился тоской.И еврей молодойК Валтасару предсталИ слова прочитал:Мани, фекел, фарес,Вот слова на стене:Волю бога небесВозвещают оне.Мани, значит: монархКончил царствовать ты!Град у персов в руках —Смысл середней черты;Фарес, – третье – гласит:Ныне будешь убит!Рек – исчез… Изумлен,Царь не верит мечте;Но чертог окруженИ… он мертв на щите.
Есть у Полежаева несколько пьес в народном тоне; тон их не везде выдержан; но они вообще показывают в нашем поэте большую способность к произведениям этого рода. Таковы – «У меня ль молодца», «Окно», «Долго ль будет вам без умолку итти», «Там на небе высоко» и «Узник». Последняя особенно невыдержана и, несмотря на то, особенно прекрасна; вот лучшие стихи из нее:
. . . . . . .Ох, ты жизнь моя, жизнь молодецкая!От меня ли, жизнь, убегаешь ты,Как бежит волна москворецкаяОт широких стен каменной Москвы!. . . . . . .
Кто видал, когда на лихом конеПроносился я степью знойною,Как сдружился я, при седой луне,С смертью раннею, беспокойною?
Как таинственно заговаривалПулю верную и мятелицу,И приласкивал и умаливалНенаглядную красну-девицу.
Штофы, бархат, ткани цветныеСаблей острой ей отмеривал,И заморские вина светлыеВ чаше недругов после пенивал.
Знали все меня – знал и стар и млад,И широкий дол, и дремучий лес;А теперь на мне кандалы гремят,Вместо песен я слышу звук желез.
Как доказательство, что в натуре Полежаева лежало много человеческих элементов, выписываем его стихотворение на погребение девушки:
Я видел смерти лютый пир —Обряд унылый погребенья:Младая дева вечный мирВкусила в мгле уничтоженья.Не длинный ряд экипажей,Не черный флер и не кадилы,В толпе придворных и пажейЗа ней толпились до могилы.Ах, нет! простой досчатый гробНесли чредой ее подруги,И без затейливой услугиШел впереди приходский поп.Семейный круг и в день печалиУбитый горестью жених,Среди ровесниц молодых,С слезами гроб сопровождали.И вот уже духовный врачОтпел последнюю молитву,И вот сильнее вопль и плач…И смерть окончила ловитву!Звучит протяжно звонкий гвоздь,Сомкнулась смертная гробница —И предалась, как новый гость,Земле бесчувственной девица.Я видел все, в немой тишиСтоял у пагубного места,И в глубине моей душиСказал: прости, прости, невеста!Невольно мною овладелКакой-то трепет чудной силой,И я с таинственной могилойРасстаться долго не хотел.Мне приходили в это времяНа мысль невинные мечты,И грусти сладостное бремяПринес я в память красоты.Я знал ее – она, играя,Цветок недавно мне дала,И вдруг бледнея, увядая,Как цвет дареный, отцвела.{26}
Полежаев свободно владел и языком и стихом: изысканность и неточность в выражениях происходили у него от небрежности в труде и недостатка развития. Он часто как будто играл стихом, выбирая трудные по короткости стихов размеры, где одна рифма могла бы стать непреоборимым препятствием. Можно ли выказать больше одушевления, чувства и в таких прекрасных стихах, как в пьесе «Песнь погибающего пловца», писанной двухстопными хореями с рифмами:
Вот мрачитсяСвод лазурный!Вот крутитсяВихорь бурный!Ветр свистит,Гром гремит,Море стонет —Путь далек…Тонет, тонетМой челнок!
Все чернееСвод надзвездный,Все мрачнее{27}Воют бездны!Глубь без дна!Смерть верна!Как заклятыйВраг грозит,Вот девятыйВал бежит!..
Горе, горе!Он настигнет,В шумном мореЧолн погибнет!Гроб готов!..Треск громовНад пучинойЯрых водВздох пустынныйРазнесет!..
Дар заветныйПровиденья,Гость приветныйНаслажденья, —Жизнь иль миг!Не привыкУтешатьсяЯ тобой,И расстатьсяМне с мечтой!
СокровенныйСын природы,НеизменныйДруг свободы, —С юных летВ море бедЯ направилБыстрый бег,И оставилМирный брег!
На равнинахВод зеркальных,На пучинахПогребальныхЯ скользил,Я шутилГрозной влагой,Смертный валЯ отвагойПобеждал!..
Как минутныйПрах в эфире,БесприютныйСтранник в мире,Одинок,Как челнок,Уз любовиЯ не знал,Жаждой кровиНе сгорал!
Парус белый,Перелетный,Якорь смелый,Беззаботный,Тусклый лучИз-за туч,Проблеск далиВ тьме ночей,ЗатемнялиМне друзей!
Что ж мне в жизниБезызвестной,Что в отчизнеПовсеместной?Чем страшнаМне волна?Пусть настигнетС вечной мглой,И погибнет,Труп живой!
Все чернееСвод надзвездный!Все мрачнееВоют бездны!Ветр свистит,Гром гремит,Море стонет —Путь далек…Тонет, тонетМой челнок!
«Валтасар» может служить доказательством необыкновенной способности Полежаева переводить стихами. Только ему надо было переводить что-нибудь, гармонировавшее с его духом, и преимущественно лирические произведения, по причине субъективной настроенности его натуры. Но неразвитость его была причиною неудачного выбора пьес для перевода. Полежаев с жадностию переводил водяные «медитации» Ламартина, которые всего вернее можно назвать «риторическими разглагольствованиями». Он перевел их с полдюжину, и притом самых длинных. Переводы его прекрасны и если чрезвычайно скучны, то это уж вина Ламартина, а не Полежаева.
