Виссарион Белинский - <Стихотворения Полежаева>
Но Полежаев знал не одну муку падения: он знал также и торжество восстания, хотя и мгновенного; с энергической и мощной лиры его слетали не одни диссонансы проклятия и воплей, но и гармония благословений…
Я погибал;Мой злобный генийТоржествовал!Злодей созрелый,В виду смертей,В когтях чертей,Всегда злодей.Порабощенье,Как зло за зло,Всегда влеклоОжесточенье;Окаменей,Как хладный камень;Ожесточен,Как серный пламень, —Я погибалБез сожалений,Без утешений!Мой злобный генийТоржествовал!Печать проклятий —Удел моихПодземных братий,Тиранов злыхСебя самих,Уже клеймиласьВ моем челе,Душа ко мглеУже стремилась…Я был готовБез тайной властиСорвать покровС моих несчастий.Последний деньСверкал мне в очи,Последней ночиЯ видел тень, —И в думе лютойВсе решено:Еще минутаИ… свершено!..
Но вдруг нежданныйНадежды луч,Как свет багряныйБлеснул из туч:Какой-то скрытый,Но мной забытыйИздавна богИз тьмы открытойМеня извлек!..Рукою сильнойОстов могильныйВдруг оживил, —И Каин новыйВ душе суровойТворца почтил.Он снова дниТоски печальнойОзолотилИ озарилЗарей прощальной!Гори ж, сияй,Заря святая!И догорайНе померкая!{22}
В другое время сорвались с его лиры звуки торжества и восстания, но уже слишком позднего, и уже не столь сильные и громкие: посмотрите, какая нескладица в большей половине этой пьесы («Раскаяние»), как хорошие стихи мешаются в ней с плохими до бессмыслицы:
Я согрешил против рассудка,Его на миг я разлюбил (?!):Тебе, степная незабудка,Его я с честью подарил (??)!Я променял святую совестьНа мщенье буйного глупца,И отвратительная повестьГласит безумие певца.Я согрешил против условийДуши и славы молодой,Которых демон празднословийТеперь освищет с клеветой (?)!Кинжал коварный сожаленьяПритворной дружбы и любви,Теперь потонет, без сомненья,В моей бунтующей крови;Толпа знакомцев вероломных,Их шумный смех, и строгий взорМужей значительно безмолвных,И ропот дев неблагосклонных —Все мне и казнь и приговор!Как чад неистовый похмелья,Ты отлетела наконец,Минута злобного веселья!Проснись, задумчивый певец!Где гармоническая лира,Где барда юного венок?Ужель повергнул их порокК стопам ничтожного кумира?Ужель бездушный идеалНеотразимого разврата,Тебя, как жертву каземата,Рукой поносной оковал?О, нет! Свершилось – жар мятежныйОстыл на пасмурном челе!Как сын земли, я дань землеПринес чредою неизбежной:Узнал бесславие, позорПод маской дикого невежды (?!)
И посмотрите – как торжественно окончание этой пьесы; оно может служить образцом того, что называется в эстетике «высоким»:
Но пред лицом кавказских горЯ рву нечистые одежды!Подобный гордостью горам,Заметным в безднах и лазури,Я воспарю, как фимиам,И передам моим струнамИ рев, и вой минувшей бури!..
Полежаев никогда бы не был одним из тех поэтов, которых главное достоинство – пластическая художественность и виртуозность форм; которых значение бывает так велико в сфере собственного искусства, и так не велико в сфере общей, объемлющей собою не одно искусство, но и всю область духа; в котором такая бездна поэзии и так мало современных вопросов, так мало общих интересов… Талант Полежаева мог бы сделаться бессмертным, если бы воспитался на плодородной почве исторического миросозерцания. В его поэзии мало содержания; но из нее же видно, что она, по своему духу, должна была бы развиться преимущественно в поэзию содержания. Отселе эта крепость и мощь стиха, сжатость и резкость выражения. Но к этому недостает отделки, точности в словах и выражениях; причиною этого было сколько то, что он небрежно занимался поэзиею и никогда не отделывал окончательно своих стихотворений, заменяя неточные выражения определенными, слабые стихи – сильными, растянутые места – сжатыми; столько и то, что, оставшись при одном непосредственном чувстве, он не развил и не возвысил его, наукою и размышлением, до вкуса. Другой важный недостаток его поэзии, тесно связанный с первым, состоит в неуменьи овладеть собственною мыслию и выразить ее полно и целостно, не примешивая к ней ничего постороннего и лишнего. Причина этого опять в неразвитости и происходящей из нее неясности и неопределенности созерцания. Представляем здесь, в поучительный для молодых поэтов пример подобной невыдержанности, две прекрасные, но испорченные пьесы Полежаева, в совершенно различных родах. Первая называется «Море»:
Я видел море – я измерилОчами жадными его:Я силы духа моегоПеред лицом его поверил.О море, море! – я мечталВ раздумьи грустном и глубоком, —Кто первый мыслил и стоялНа берегу твоем высоком?Кто, неразгаданный в веках,Заметил первый блеск лазури,Войну громов, и ярость буриВ твоих младенческих волнах?Куда исчезли друг за другомТвоих владельцев племена,О коих весть нам преданаОдним злопамятным досугом?... . . . . . .
Превосходно! Стихи, достойные величия моря! Но то ли далее? —
Всегда ли, море, ты почилоВ скалах, висящих над тобой?{23}Или неведомая сила,Враждуя с мирной тишиной,Не раз твой образ изменила?Что ты? откуда? из чего?Игра случайная природы,Или орудие свободы,Воззвавшей все из ничего?Надолго ль влажная порфираТвоей бесстрастной красотыОсуждена блистать для мираИз недр бездонной пустоты!
Сбивчиво, темно, неопределенно, хотя и заметно, что у поэта шевелилась на душе мысль! Далее опять лучше:
Вот тайный плод воображеньяДуши, волнуемой тоской,За миг невольный восхищеньяПеред пучиною морской!..Я вопрошал ее… Но море,Под знойным солнечным лучом,Сребрясь в узорчатом уборе,Меж тем лелеялось кругомВ своем покое роковом.Через рассыпанные волныКатились груды новых волн,И между них, отваги полный,Нырял пред бурей утлый чолн.Счастливец, знаешь ли ты ценуСмешного счастья твоего?Смотри на чолн – уж нет его,В отваге он нашел измену!..
Превосходные стихи, кроме двух последних, которые все портят; но целого не видно, и после начала пьесы как-то не того ожидалось… Но, сообразно с серединою, окончание прекрасно:
В другое время, на брегахБалтийских вод, в моей отчизне,Красуясь цветом юной жизни,Стоял я некогда в мечтах;Но те мечты мне сладки были:Они приветно сквозь туман,Как за волной волну, манилиМеня в житейский океан.И я поплыл… О море, море!Когда увижу берег твой?Или, как чолн залетный, вскореСокроюсь в бездне гробовой?
Вторая пьеса называется «Баю, баюшки, баю»:
В темной горнице постель;Над постелью колыбель;В колыбели, с полуночи,Бьется, плачет, что есть мочи,Беспокойное дитя.Вот лампаду засветя,Чернобровка молодаяСуетится, припадаяБелой грудью к крикуну —И лелеет, и ко снуИзбалованного клонит,И поет, и тихо стонетНа чувствительный распевДевяностолетних дев (??!!..):
«Да усни же ты, усни,Мой хороший молодец!Угомон тебя возьми,О постылый сорванец!Баю, баюшки, баю!
Уж и есть ли где такойСизокрылый голубок,Ненаглядный, дорогой,Как мой маленький сынок?Баю, баюшки, баю!
Во зеленом во садуКрасно вишенье растет;По широкому прудуБелый селезень плывет!Баю, баюшки, баю!
Словно вишенье, румян,Словно селезень, он бел —Да усни же ты, буян!Не кричи же ты, пострел!Баю, баюшки, баю!
Я на золоте кормитьБуду сына моего,Я достану, так и быть,Царь-девицу для него.Баю, баюшки, баю!
Будет важный человек,Будет сын мой генерал!Ну, заснул… хоть бы на век!Побери его провал!Баю, баюшки, баю!»
Свет потух над генералом;Чернобровка покрываломОбернула колыбель —И ложится на постель…В темной горнице молчанье;Только тихое лобзаньеИ неясные словаБыли слышны раза два…После, тенью боязливой.Кто-то – чудилося мне —Осторожно и счастливо,При мерцающей луне,Пробирался по стене…
Какая грубая смесь прекрасного с низким и безобразным, грациозного с безвкусным! Окончание пьесы, в котором заключена вся мысль ее, стоило, чтоб для нее выписать всю пьесу. Истинное эстетическое чувство и истинный критический такт состоят не в том, чтоб, заметив несовершенство или дурные места в произведении, отбросить его от себя с презрением, но чтоб не пропустить немногого хорошего и во многом дурном оценить его и насладиться им.
