Сергей Костырко - Простодушное чтение
Это при том, что в обращении с историческим материалом Порудоминский корректен, он никак не пытается осовременить его. Напротив – тщательно воспроизводит исторический контекст. Как раз поэтому тексты и производят впечатление.
…Первое и печальное наблюдение – минуло полтора века, произошли две революции, несколько войн, общество уже совсем другое, но в нашей отечественной литературе дискурс, в котором рассматривали эти вопросы Даль и Толстой, практически не изменился. Писательская общественность наша осталась там же – на стадии констатации самого существования проблемы. То, что было нормально и естественно в середине XIX века, когда кощунственной казалась сама постановка вопроса, сегодня производит удручающее впечатление – говорение на темы противостояния чумной цивилизации (городской культуры) и чистой естественной деревни стало ритуалом. Ритуалом, исключающим собственно мысль.
Порудоминский восстанавливает хронологию – язык, на котором пытаются говорить нынешние писатели-«патриоты», оформлял в свое время Толстой, задававшийся вопросом: что именовать прогрессом,
...«улучшение ли путей сообщения, распространение книгопечатания, освещения улиц газом, расположение домов призрения бедных, бордели и т. п., или первобытное богатство природы – леса, дичь, рыбу, сильное физическое развитие, чистоту нравов»?
Вот в этом кругу образов размышляют и сегодняшние ревнители чистоты народных нравов, защищающие их от растлевающего влияния города. И сегодня они обращаются к понятиям «простая деревенская жизнь», «простой человек», а пафос противостояния города и деревни, человека «городской культуры» и человека деревенского/таежного, «натурального» им по-прежнему кажется актуальным (я имею в виду современную литературу – от Белова и Распутина до сегодняшних Варламова и Михаила Тарковского. Удивительно, но, похоже, никто из них не чувствует, насколько сомнительным в нравственном отношении выглядит их пафос, в основании которого непоколебимая уверенность в том, что есть мы, сложные, и они, простые. Можно сколько угодно умиляться и восхищаться ими, простыми и непосредственными, деревенско-таежными, но направленность взгляда сверху вниз, от «нас» к «ним» остается. И уже без разницы, чем наполнена эта дистанция: завистью, восхищением, умилением (Варламов, М. Тарковский) или пошлыми самодовольством и глумливостью, идущими от булгаковского «Собачьего сердца», где разделение на «нас» и на «них» проведено уже на уровне физиологическом, – суть остается одна. Как будто люди проспали полтора столетия, проморгали все наши революции и еще одну – всемирную, самую убойную для подобных оппозиций, названную когда-то «восстанием масс» (Ортега-и-Гассет).
Речь здесь не столько о нравственности наших писателей, сколько – об уровне их мышления.
На мой взгляд, тупик, в который загоняют себя воспеватели «натурального» деревенско-таежного человека, идет от слепого следования за системой знаков, сложившейся в другую эпоху.
Для примера – только одна (но – «генеральная») составная из комплекса «идей», за которую упорно держатся наши писатели-«патриоты» – обличение города и городской культуры.
Поддадимся на провокацию. Попробуем на зубок продуктивность предложенной оппозиции.
Да, город бывает ужасен. Ну а чем, собственно, он так ужасен? Да нами, больше ничем. Город – это развитое в полноте своей все то, что сидит в нас, и только.
Один из самых внятных сегодня и широко обсуждаемых знаков ложной «городской» культуры – телереклама. Телереклама как воплощение потребительских утробных извращенных вкусов и жизненных ориентаций. Ну и, соответственно, до исполинских размеров вырастает в обличительной литературе фигура рекламщика, пиаровца как главного «растлителя» народа. Согласен, не самый симпатичный персонаж. Но давайте подумаем. Ведь ясно же, что рекламу из воздуха не делают. Что-либо «впарить потребителю» можно только опираясь на некие реальности. Иными словами, искусство рекламщика в том, чтобы знать, с кем имеешь дело. Чем профессиональнее работает реклама, тем в большей полноте «выкладываются на экран» наши с вами потаенные «чаяния» и вожделения, и именно в тех формах, в той эстетике, которая реально наша. А десятилетний опыт нашего телевидения показал, что самая близкая массам эстетика (и, соответственно, комплекс нравственных и поведенческих стереотипов, ценностных ориентаций) – это эстетика мексиканской мыльной оперы с девицами и интерьерами из рекламных каталогов (потрясающий рекламный слоган висел одно время в метро Тверская: «"Санта-Барбара" – дешевая мебель для красивой жизни!»). Можно сказать, что реклама, эксплуатирующая наши реальные желания и устремления, оказывает обществу неоцененную им до сих пор услугу – это что-то вроде постоянно длящегося рентгеновского обследования. Неприятно, конечно, наблюдать нашу гипертрофированную похотливость, жадность к вещам, к еде и к развлечениям, нашу лень. Но куда деваться. Вспомните все эти финансовые пирамиды, уж какое отрезвляющее зрелище нам прокатили, какой сверхназидательный сюжет получился в конце концов, но как-то никто не обратил внимания на то, что про Леню Голубкова и про «Хопра» – это все про нас. Далеко не самый хороший человек, но трезвый и мужественный написал в свое время:
...«Вот русский – лежит и мечтает. О чем мечтает? А как бы вот так все устроилось, что б я ничего не делал и был богатым».
Потрясающе, как наше время воплотило этот образ, почти буквально – пол-России каждое воскресное утро лежат у телевизора, завороженные нагловатыми ухватками ведущего лотерею «Бинго» или «Русское лото», и грезят, что вот сейчас выскочит цифирка, и все – он богат.
Так что неча на зеркало пенять…
Пользуясь толстовско-далевским образным рядом, мы постоянно будем попадать вот в такие ловушки. В размышлениях о сегодняшних проблемах противостояния грамотности и просвещения (цивилизованности и культуры) оппозиция «город – деревня» уже не работает.
Если внимательно прочитать процитированное Порудоминским высказывание Толстого, то мы легко обнаружим в нем еще одну оппозицию, на мой взгляд, более продуктивную сегодня:
...«распространение книгопечатания, освещения улиц газом… или первобытное богатство природы – леса, дичь, рыбу, сильное физическое развитие».
Ключевое здесь слово «первобытное». Да, крестьянская жизнь была частью природной жизни, и крестьянин изначально был лишен рефлексии по отношению с самому себе как крестьянину. Для него, повторяю, была естественной его неотделенность от жизни природы – он жил в ритме наливающегося колоса, смены дождей и засух, сокодвижения в яблоне и набухания вымени у коровы. Он не знал другой жизни и потому не хотел ее. Другими были отношения крестьянина с деньгами (сошлюсь на свои воспоминания): деньги как эквивалент затраченного времени и сил, деньги как что-то вроде сена на зиму, уложенного в сарай, или семенной картошки в подполе.
Нравственная чистота и здоровье крестьянина – это здоровье природы, от которой он еще не оторвался. Чистота нравов и помыслов, благообразие крестьянина были не чистотой его рефлексии, а отсутствием оной.
Сегодня вернуть человека назад, в те буколические времена, уже невозможно. Времена те кончились. Он уже оторвался от природного круговорота деревенской жизни. И, вступив на путь рефлексии, он должен будет пройти его до конца, воплотив уже в других формах, на другом уровне ту же чистоту и нравственное здоровье. Другого пути нет. Мы все – и «городские», и «деревенские» – давно живем «городской жизнью», и исходить нужно из этого.
Возможно, и был когда-то нормальный путь к естественному воплощению вот этих жизненных естественных начал крестьянской жизни далее в городскую (не одного меня, воспитанника советской страны, ошеломлял вид европейских городов и городков, печать трудовой – в данном случае, протестантской – этики, лежащей на их облике; и это была трудовая этика уже не деревенской, а именно городской жизни). Но от этого пути мы отказались еще в 1917 году. Большевики предложили народу грамотность взамен просвещения. Порудоминский приводит очень выразительные высказывания по этому поводу Ленина.
…Извивы нашей сегодняшней цивилизованности помогают понять тот холодок, который испытывали Даль и Толстой, пытаясь заглянуть в будущее «поголовной грамотности». Проблема осталась, более того, техническая вооруженность «поголовной грамотности» сделала ее более жесткой. И прятаться от нее в нынешнюю «патриотическую» риторику – это, так сказать, капитулировать с гордо поднятой головой.
О чистоте нации – очередное «предостережение миру»
Аполлон Давидсон. «Что это? Предостережение миру?» // «Иностранная литература», 2001, № 12
